В феврале у себя в блоге Юрий Муравицкий опубликовал неожиданный пост о том, что к лету «Театр 18+» может закрыться. Неожиданное заявление после нескольких номинаций и одной победы в «Золотой маске». Разговор с Юрием Муравицким состоялся в середине марта, когда тема пандемии ещё не была центральной. Ещё не были приняты решения об ограничениях на национальном и региональном уровнях, ещё не было очевидно, что некоторое время общественные учреждения точно проведут при закрытых дверях. На время обязательных самоограничений «Театр 18+» предложил календарь онлайн-трансляций своих постановок — расписание можно найти на сайте театра и его страницах в социальных сетях.

— Когда я читал материалы на тему возможного закрытия театра, не мог понять, а что такого критичного сейчас произошло? Театр никогда не зарабатывал, власти не помогали никогда. При этом у театра есть очевидные успехи.

— Есть формальные объяснения: в январе и феврале сократились продажи билетов, и это для театра проблема, потому что если продаётся меньше билетов, то учредитель должен вкладываться больше, чем раньше. Почему упали продажи, можно делать выводы. Тут и снижение покупательской способности населения, и мы стали меньше выпускать премьер, и рекламы у нас не прибавляется. Но это история формальная, а есть неформальная. У людей, которые делают этот проект, появилось ощущение, что эта затея нужна только нам.

Отчасти это ощущение связано с тем, что мы ожидали всплеска заинтересованности после того, как два наших спектакля в прошлом году были номинированы на «Золотую маску». Один из них — «Ханана» — в четырёх основных номинациях. Мы были единственным независимым театром в основных драматических номинациях. Наш спектакль «Волшебная страна» получил премию в номинации «Эксперимент». Ещё один спектакль был отмечен в лонг-листе. И мы ожидали, что это увеличит зрительский интерес к театру. Для сравнения скажу, что у меня есть спектакль «28 дней», поставленный в «Театр.doc», который номинирован на «Золотую маску» в трёх номинациях. До номинации он довольно сложно продавался, а после неё на протяжении нескольких месяцев билеты на постановку за несколько дней купить было довольно сложно: всё продано. То есть после номинации интерес к спектаклю значительно увеличился. И конечно, чего-то подобного мы ожидали и в случае «Театра 18+». А мы вместо увеличения получаем спад. И, конечно, возникло довольно пессимистичное настроение.

— У вас есть перед глазами примеры успешных частных театров, каких-то устойчивых моделей их работы?

— Во-первых, у нас в стране не так много частных театров. Во-вторых, у них у всех одинаковые проблемы. Экономические реалии таковы: если это не антреприза под названием «Он, она и любовник под кроватью», то театр не может себя окупать только за счёт продажи билетов. Мы — театр без труппы, то есть все актеры получают деньги за репетиции и за выходы на сцену. Есть театры, которые поддерживают меценаты — но это редкость. «Коляда-Театр», например, содержит сам Николай Коляда, он получает авторские отчисления со своих пьес, которые идут по всему миру, — и вкладывает их в театр. «Театр.doc» долгое время финансово существовал, по сути, за счёт усилий одного человека — Елены Греминой. Безусловно, были поклонники театра, которые ей помогали. Конечно, театру проще, когда есть какое-то количество людей, которые его постоянно поддерживают, — например, попечители. Мы сейчас пытаемся создать попечительский совет театра.

— Как вы формулируете предложение для попечителей?

— Так же, как обычно предлагается в таких ситуациях. Табличка в театре, на которой написаны имена попечителей. Упоминания везде, где можно. И бонусы в виде всегда зарезервированных мест. Приглашения на премьеры и праздники театра. Что тут ещё предложишь? Театр никогда не был бизнесом. То есть театров, которые окупались бы только за счёт продажи билетов, не существует. Классический бюджет театра — это три составляющих: билеты, госфинансирование и деньги спонсоров или попечителей. Мы представляем себе попечительский совет как сообщество, которое поддерживает театр не только финансово, но и информационно, организационно — то есть как-то участвует в его развитии.

— Я прочёл также об идее некоей лаборатории на базе театра — площадки для людей с идеями. Можно подробнее — в чём её замысел?

— Вы, в принципе, его описали. Мы предоставляем возможности по подготовке спектакля, у нас есть пространство, где можно репетировать. Я знаю, что молодым актёрам и режиссёрам, которые собираются, чтобы что-то делать, часто не хватает ресурсов — например, пространства, условий для подготовки проекта. Я сам проходил этот путь. Мы не можем вкладывать в проект свои деньги — у нас их нет, но можем предложить площадку. Уже сейчас есть две заявки — они появились после пресс-конференции, на которой я озвучил это предложение. Есть два формата существования театральной площадки. Первый — закрытый репертуарный театр, открывающийся на время фестивалей. Сейчас мы хотим больше работать как прокатная площадка, не отказываясь при этом от своего репертуара. Мы надеемся, что эта программа, дающая реализоваться молодым и активным, будет финансово поддержана властями региона — это вполне убедительный социальный проект.

— Вы считаете, что в Ростове есть потенциал расширения аудитории?

— Я уверен, что есть. Мы работаем семь лет. На протяжении этого времени мы постоянно сталкиваемся с ситуациями, когда в процессе разговора с кем-либо выясняется, что человек вообще ничего не знает о театре. Из-за того, что у нас нет рекламных бюджетов, мы существуем, как инди-группа, — нас ещё нужно найти. А как нас найти человеку, который о нас не знает, непонятно.

— Как менялось ваше представление о том, каким должен быть театр в Ростове — в отличие от тех, которые вы видите в Москве?

— Ситуация очень быстро меняется, в том числе и с независимыми региональными театрами. Сейчас они растут, как грибы после дождя. И это говорит прежде всего о том, что вот такой формат инди-театра востребован. А в Москве сейчас как раз независимым театрам существовать очень непросто — предложение перенасыщено, несмотря на то, что сейчас в Москве театральный бум. Иными словами — очень конкурентная среда. Сейчас мир глобализируется. Это, опять же, повышает спрос на театры. Ещё один шаг, который мы хотели бы сделать в следующем сезоне, если мы до него доживём, — это расширение репертуарного формата. Мы изначально позиционировались как театр современной драматургии — то есть был нишевой формат. Сейчас мы будем убирать это ограничение. Мы будем ставить всё, что можно ставить из мирового репертуара. Сначала мы расширялись географически — начали с Ростова. В первый сезон мы поставили пьесы трёх ростовских драматургов — Сергея Медведева, Анны Донатовой, Марии Зелинской, которая тогда жила в Ростове. Потом ставили современные российские пьесы, потом зарубежные. А теперь мы добавляем временнóе измерение — сначала заглянем в классику двадцатого века.

— Вы упомянули, что в основных номинациях «Золотой маски» почти не встречаются частные театры. Как это трактовать? За что тогда могут конкурировать частные театры?

— Например, за оригинальность идеи. Частные театры хорошо представлены в номинации «Эксперимент» — потому что, если у тебя нет денег на какие-то невероятные декорации и дорогущие костюмы, ты начинаешь изобретать. Фантазия, концепции — наше главное оружие. Государственные театры могут себе позволить приглашать крутых режиссёров, художников и так далее. Сейчас у меня вышла премьера в «Театре на Таганке» — конечно, мы использовали возможности этого государственного театра на полную. И результат — на этот спектакль сейчас невозможно купить билеты. Когда таких возможностей нет, надо чем-то компенсировать. Например, спектакль «Ханана» стал исключением — это соединение, с одной стороны, оригинального решения, с другой — мы смогли в него вложиться, чего обычно не могут себе позволить частные театры. Большая часть независимых театров делают спектакли, что называется, из дерьма и палок. У нас в «Ханане» был полноценный серьёзный продакшн. И потому спектакль попал в основную номинацию. Но мы не сможем всё время выпускать блокбастеры.

— Если у вас есть возможность делать постановки в театрах с государственным финансированием, почему вы продолжаете работать в Ростове? Почему вы взялись за это?

— Да сдуру (смеётся). На самом деле я авантюрист. У меня была амбициозная идея: сделать в Ростове-на-Дону театр, о котором будут говорить наравне с московскими театрами. И нам это удалось. Мы же с вами сейчас обсуждаем сугубо ростовский контекст, но если немного подняться на высоту птичьего полёта и посмотреть, где сейчас находится наш театр, то мы увидим, что «Театр 18+» за семь лет стал значимой точкой в театральном пространстве. Если бы у нас были возможности, мы бы уже съездили и в Хорватию, этой зимой открыли бы хороший фестиваль в Петербурге. Нас приглашали «Хананой» открыть фестиваль! В принципе, мы создали прецедент. Когда в Большом театре на вручении я сидел и слушал, как «Театр 18+» в очередной раз объявляют как участника очередной номинации, появилось осознание, что мы сделали такой рывок, который мало кому удался. А ещё я очень люблю Ростов. И это не просто слова. Я приезжаю сюда как домой. Когда те, кого мы сюда привозим, восторгаются Ростовом, я этому радуюсь как ростовчанин.

— Ощущение такое, что у вас полноценная перезагрузка. Предпосылки для нее сложились ещё до вашего февральского поста, или идеи возникли уже позже?

— То, что сейчас происходит, я предвидел в конце прошлого сезона. Энергия либо умирает, либо трансформируется, переходит в другое качество. И у нас есть выбор: умереть или перейти в другое качество. Средняя продолжительность жизни театра в каком-то одном качестве — 5–10 лет. И вот мы закончили этот период. Просто я надеялся, что мы обойдёмся малой кровью. То есть сильно менять ничего не будем, немного подкорректируем направленность и ещё посуществуем на хайпе после «Маски». Но я ошибся — спад пошёл сразу, и стало ясно, что минимальными усилиями тут ничего не решить. Нужно меняться гораздо серьёзнее. А если говорить глобально, то это ещё и совпало с моим пониманием того, чего люди сегодня вообще ждут от театра. Я понял, что сейчас нужен театр для людей, а не вот эти лабораторные сектантские эксперименты со сложными материями, за которыми людям предлагается подсмотреть. Вот эта игра в элитарность, в театр не для всех сейчас мне кажется неправильной позицией по отношению к зрителю. И нечестной — потому что выходит, что это эксперименты за чей-то счёт.

Часто в последнее время упоминаю книгу Джорджо Стрелера «Театр для людей». Он был социалистом, последователем Брехта. Его концепция очень проста: театр должен быть высокого художественного уровня, но при этом он должен быть понятен и близок простому зрителю. Эту концепцию он воплощал в жизнь. Его великий спектакль «Арлекин — слуга двух господ» — это своего рода манифест, доказывающий, что это возможно. И я в последнее время стараюсь действовать в этом направлении. Спектакль «Ханана» — это уже отчасти тот самый народный театр, о котором говорил Стрелер. Для меня это суперудачный эксперимент. Я не ожидал, что он так будет хорошо принят в Ростове, потому что спектакль по-своему тяжёлый для восприятия. Театр может держать достаточно высокую художественную планку и при этом быть направленным к зрителю, а не от него. И вот эта направленность к зрителю — это главное изменение в нашей работе. И все конкретные шаги — это проявления этого изменения. Мы хотим открыть двери. Перестать играть в буржуазную игру «искусство не для всех». Сейчас мы делаем спектакль-оперу «Это любовь», и в этой работе новые установки звучат уже прямо.