Мировая экономика после череды кризисов возвращается к устойчивому росту. По прогнозу МВФ, рост мирового ВВП в этом году составит 3,7% (в прошлом — 3,2%), развивающиеся страны покажут темп, близкий к 4%. Сможет ли Россия вписаться в глобальный тренд подъема? Эта тема стала предметом дискуссии пленарного заседания прошедшей в конце ноября в Екатеринбурге традиционной конференции «Российские регионы в фокусе перемен», организованной Уральским федеральным университетом, Высшей школой экономики и менеджмента УрФУ, аналитическим центром «Эксперт» и деловым журналом «Эксперт-Урал».
Демография подведет всех
Темпы и характер роста будут совершенно иными, чем до финансовых кризисов, утверждает профессор НИУ ВШЭ в Москве, научный сотрудник Центра Brussels European and Global Economic Laboratory Марек Домбровски. В мировой экономической науке обсуждаются причины падения динамики ВВП. Самая распространенная версия: до кризиса высокие темпы роста развитых стран во многом базировались на финансовых пузырях, и к этой модели регуляторы возвращаться не готовы. Есть сторонники теории, по которой мир столкнулся с недостатком глобального спроса (секулярная стагнация). Но скорее всего, это ограничения со стороны предложения. Марек Домбровски объясняет:
— Первый фактор — ограничения со стороны рабочей силы: темпы роста населения в трудоспособном возрасте в Европе, Японии и Китае стали отрицательными. Второй — исчерпывается эффект информационной революции: мы как потребители видим новые модели гаджетов, но с точки зрения организации производственного процесса главный потенциал уже использован. Третий фактор — исчерпание потенциала реформ, давших в прошлом десятилетии толчок многим развивающимся странам с переходной экономикой. Четвертая группа — почти полная заморозка либерализации мировой торговли. Этот тренд мы видим с начала нулевых годов, а сейчас, во время правления Трампа, наблюдается желание новой американской администрации выйти из существующих многосторонних договоров.
Изменяются не только темпы, но и характер роста. В развитых странах в связи со старением общества, с демографическим спадом потребности в инвестициях падают, считает профессор Домбровски. Вклад развивающихся стран в динамику будет значительно больше, чем в прошлом десятилетии. Однако Китай, по мнению эксперта, уже не будет флагманом:
— С нынешнего года здесь начинается спад населения в трудоспособном возрасте. Конечно, в китайской экономике есть еще резервы рабочей силы в сельских районах. Но перспективы использования этого ресурса ограничены, поэтому стоит ожидать постепенного затухания темпов роста экономики.
Более весомый вклад в динамику мирового ВВП начнет вносить Индия. Безусловно, в мире есть регионы с большим потенциалом рабочей силы — Южная и Центральная Азия, Африка и Ближний Восток. Однако здесь нет производственного и институционального потенциала, чтобы востребовать эти трудовые ресурсы. Кроме того, их использование будут сдерживать плохой деловой климат, низкое качество образования, низкое качество госуправления, недостатки инфраструктуры и региональные конфликты.
Выше среднего
Российские аналитические и исследовательские группы в целом поддерживают вывод о возвращении мировой экономики к более высоким темпам роста по сравнению с предшествующим десятилетием. Содиректор научно-образовательного центра по мировой экономике ИМЭМО — МГУ, заведующий отделом экономической теории ИМЭМО РАН Сергей Афонцев не разделяет лишь тезис о том, что скачок динамики окажется кратковременным и будет сопровождаться продолжительным периодом замедления:
— Сокращение трудовых ресурсов может быть компенсировано повышением производительности, а удорожание тех или иных видов природных ресурсов — другими источниками. Чем дороже ресурс, тем больше стимулов к разработке других.
ИМЭМО подготовил стратегический прогноз темпов роста мировой экономики и ее подсистем. Это четыре сценария развития разных групп стран по паритету покупательной способности (ППС; в отношении к 2015 году): базовый, ускоренной интеграции, повышенной волатильности и нарастающей конфликтности.
— Парадоксально, но Россия демонстрирует опережение только при сценарии нарастания конфликта в том случае, если восточноазиатские страны просядут. Во всех остальных она существенно отстает по темпам роста от группы развивающихся стран, а в некоторых случаях и от мировой экономики, — констатирует Сергей Афонцев. — Доля России в мировом ВВП будет оставаться на уровне 3%, если мы бросим все на самотек.
Расчеты показали следующие ориентиры. Для минимально значимого повышения доли России в мировой экономике по сравнению с уровнем 2015 года при реализации базового сценария необходимо обеспечение темпов роста не менее 3,5% в 2016 — 2020 годах и не менее 4,0% в 2021 — 2025 годах. Тогда в 2035 году доля России в мировой экономике достигнет 3,34%. В рамках сценария ускорения интеграции в период 2021 — 2025 годов необходимо обеспечить темпы роста ВВП минимум 4,5% в год. Для выхода на долю в мировой экономике не ниже 4% нужны темпы роста на уровне не менее 3,7% в 2016 — 2020 годах, а в 2021 — 2025 годах не менее 5,3% для базового сценария и не ниже 5,7% — для сценария ускорения интеграции.
— Чтобы удерживать нынешнюю долю в мировой экономике, нам нужно расти на уровне 3,5 — 4% в год. Тогда мы добьемся очень хороших показателей ВВП на душу населения. Если мы будем поддерживать такие темпы роста, то к 2035 году достигнем примерно того уровня, который имеет сейчас Норвегия, и это хорошо. Если же мы хотим ориентироваться на существенное усиление позиционирования России не только в мировой экономике, но и в мировой политике, мы должны думать о выходе за эти темпы роста на уровень 6% в год и выше, — считает Сергей Афонцев.
Но, как известно, российские экономические ведомства сильно разгоняться не собираются, ориентируясь на 2%. В этом году российская экономика покажет рост, по прогнозам МВФ, 1,7 — 1,8%. По расчетам Внешэкономбанка, динамика будет на уровне 1,5 — 1,7%, а затем в течение двух лет начнется торможение. И рецепт ускорения пока никто не обсуждает. И это главная проблема для региональных элит.
За последние годы региональные управленческие команды научились как минимум формировать стратегические документы. По словам директора Института реформирования общественных финансов Владимира Климанова, долгосрочные стратегии развития есть в 81 субъекте федерации: в 51-м стратегии разработаны на срок от 10 до 18 лет, есть документы, сформированные на 20 лет. Некоторые пока действующие стратегии предусматривают период в шесть лет.
Узкий региональный коридор
Каким должно быть стратегическое видение и как синхронизировать его по горизонтали и вертикали в отсутствии стратегии экономического и пространственного развития на федеральном уровне? Разберем возможные варианты.
До последнего кризиса наиболее распространенным инструментом региональной политики считалась стратегия привлечения инвестиций: территории вполне успешно конкурировали за деньги, технологии, идеи и человеческий капитал. Под эту задачу выстраивались законодательная база и инфраструктура.
Однако кризис, похоже, сломал эту модель. На эту мысль наводят расчеты, представленные профессором географического факультета МГУ, директором региональной программы Независимого института социальной политики Натальей Зубаревич. Спад инвестиций в реальном выражении за три года кризиса составил 12%.
В 2016 году инвестиции выросли только в нескольких регионах. Это Москва и Московская область, Санкт-Петербург, Татарстан, в Урало-Западносибирском регионе — ХМАО, Ямал, Тюменская область и Башкортостан. В Свердловской области спад инвестиций за три года составил 20%, в Пермском крае — 27%, в Челябинской — 29%.
И причина не в отсутствии ресурсов, уверен директор аналитического центра «Эксперт», директор Высшей школы экономики и менеджмента УрФУ Дмитрий Толмачев:
— Без учета дефлятора объем инвестиций в Свердловской области с 2013 по 2016 год был примерно одинаков, около 350 млрд рублей в год. С учетом дефлятора — это падение. При этом совокупная прибыль компаний по итогам последнего года выросла до рекордного значения (более 240 млрд рублей), что в несколько раз выше, чем в 2014 — 2015 годах, и почти в два раза (с учетом инфляции) выше, чем в «докризисном» 2013 году. По России ситуация ровно такая же: по данным ЦМАКП, совокупная прибыль по итогам прошлого года почти достигла уровня 2007 года, однако соотношение инвестиций и прибыли минимально чуть ли не с начала 2000-х.
Значит, деньги есть, но они не инвестируются в экономику.
В кризис инвестиции шли на территории только двух типов: имеющие агломерационный эффект (Москва и Санкт-Петербург) и добывающие сырье (ХМАО, Ямал, Тюменская область, Татарстан и Башкортостан). То есть мы пришли к тому, с чего начали — никаких структурных изменений в экономике после затяжного спада не произошло, делает вывод Наталья Зубаревич.
Еще год назад была иллюзия, что новую модель развития удастся найти за счет использования эффекта импортозамещения и увеличения доли вклада в ВВП экспорта несырьевых товаров. Сегодня можно с очевидностью утверждать, что обе концепции обанкротились, говорит Сергей Афонцев. По его мнению, эффект импортозамещения получили лишь три направления: АПК, некоторые сектора машиностроения и фармацевтическая промышленность.
Аналогичная судьба ждет, по мнению эксперта, экспортно ориентированное развитие:
— Отдельные статистические достижения в экспорте — это результат девальвации рубля. Эффект еще может проявляться за счет ранее заключенных контрактов, рефинансирования и так далее, но в основном будет исчерпан в 2018 году. По инерции хороших статистических данных по экспорту не будет.
Можно, конечно, подискутировать о роли цифровой экономики. Эти технологии безусловно способны решать грандиозные задачи, однако за счет развития только этого сектора запустить новый цикл роста в России не получится. Отдельные российские фирмы заняли в области развития блокчейна довольно заметные позиции в мире. Но основная проблема в том, что промполитика в части цифровой экономики ушла в направление, связанное с информатизацией деятельности органов власти, и в меньшей степени содержит меры по открытию новых бизнесов и созданию условий для развития секторов, указывает на один из перекосов директор по экономической политике НИУ ВШЭ Юрий Симачев.
Как в шутку заметил заместитель председателя Внешэкономбанка Андрей Клепач, похоже, наш стратегический выбор — это ожидание чуда. В качестве чуда можно рассматривать неожиданный и существенный рост цен на нефть или, например, снятие санкций в отношении России.
К балансу возможностей
Даже если точки роста удастся обозначить, реализация идей на практике столкнется с рядом дисбалансов. Андрей Клепач обращает внимание на один из главных, по его мнению, вызовов современной России — растущее социальное неравенство:
— Мы относимся к тем странам, уровень неравенства в которых существенно выше, чем в странах Европейского союза. Реальные доходы населения сильно просели, причем половина сосредоточена у малого процента населения. В концепции долгосрочного социально-экономического развития до 2020 года ориентир обозначен: создать такие условия, чтобы средний класс стал существенной частью общества, до 40%, и включал не только элиту бизнеса, но и тех, кто занят умственным трудом: учителей, врачей, ученых. Сейчас, по разным оценкам, это только 11%.
Второй дисбаланс — низкий уровень технологического развития. Андрей Клепач:
— Доля расходов на НИОКР у нас с 2008 года стагнирует на уровне примерно 1,12% ВВП. Китай, начав с того же уровня, вышел уже на 2%. У стран Европейского союза этот показатель составляет 2,3 — 2,4%.
Отдельные успехи есть и здесь. Так, активно начали развиваться биотехнологии, в этом направлении появились не только научные идеи, но и качественные предпринимательские проекты. По мнению Андрея Клепача, это позитив, но большой государственной программы в этом направлении не появилось.
— У регионов слишком мало ресурсов для поддержки этого направления своими силами, поэтому критически важно правильно ставить акценты, — считает директор департамента стратегического развития и инноваций министерства экономического развития РФ Артем Шадрин. — Надо поддерживать компании, уже доказавшие конкурентоспособность высокими темпами роста, нужно помочь им максимально реализовать лидерскую позицию. У регионов есть возможность сфокусировать ограниченные ресурсы поддержки среднего бизнеса именно на таких компаниях. Например, в Иркутской области инициировали создание программы поддержки «Региональные чемпионы» по аналогии с федеральным проектом «Национальные чемпионы».
Развитие даже перспективных проектов сдерживает недостаток адекватных по цене финансовых ресурсов. Жесткая денежно-кредитная и бюджетная политика — третий серьезный дисбаланс.
При рекордно низкой инфляции в 2,7% регулятор по-прежнему держит высокую номинальную ключевую ставку, а дорогие кредиты в свою очередь сдерживают деловую активность бизнеса.
— Не меняя подхода к денежной и бюджетной политике, мы не ускорим темпы роста. Когда у нас инфляция даже не 4%, а 2,7%, нужно накачивать экономику деньгами, высокие реальные ставки — огромный барьер для роста, — приводит аргументы последовательный сторонник курса смягчения Андрей Клепач.
Облик будущего
Формально промышленная политика в России есть. Но большинство мер сводится к обеспечению доступа компаний к более дешевым финансовым ресурсам через субсидирование ставок и финансирование отдельных проектов. А начинать нужно с понятийного аппарата, убежден Юрий Симачев:
— Промышленная политика — это прежде всего инструмент развития секторов с высокой добавленной стоимостью, фактором развития которых являются знания и навыки. У нас же понимание промышленной политики слишком узкое, оно относится только к отраслям промышленности. Кроме того, наше направление промышленной политики связано в основном с безопасностью и трудозатратными отраслями, чаще всего оно носит компенсационный характер, преследуя цель предотвращения негативных изменений.
Между тем за последние годы внешние условия поменялись, сформировалась система новых вызовов. Экономика во всем мире все в большей степени ориентируется на потребности человека. И это обстоятельство подталкивает к пересмотру моделей поддержки. По мнению Юрия Симачева, необходимо переходить от поддержки отраслей к поддержке индустрий.
— Индустрия — это производство и связанные с ним сервисы, то есть сопряженные сектора и потребительская аудитория. Недооценка этого элемента хорошо видна в развитии нашего авиастроения: мы бросаемся поддерживать развитие то авиационного производства, то перевозчиков. Это типичный пример узкого взгляда, приводящего к постоянным противоречиям.
ставит другую проблему Юрий Симачев:
— Мы все время обсуждаем, куда двигаться, по каким направлениям, но не обсуждаем облика будущей экономики. Как правило, в отраслевых стратегиях мы предлагаем что-нибудь восстановить — объем производства, уровень инвестиций и т.д., то есть у нас все время выбор между плохим и хорошим. А нам нужна позитивная повестка. Только так можно
перейти от догоняющей модели к ускоренному развитию.
По мнению эксперта, в создании этого образа будущего необходимо учесть несколько новых факторов. Первый — изменение инструментария поддержки национальной промышленности: произошло серьезное усложнение цепочек формирования добавленной стоимости, поэтому страны и начали отходить от прямолинейной торговой политики, связанной с установлением торговых ограничений, к политике технологической. Второй — поколенческие изменения. Распространенная формула «молодой — перебесится» больше не работает. Появилось поколение, которое будет и дальше транслировать новый запрос, а этот запрос пока плохо воспринимается и обществом, и политиками.
В мире слишком много неопределенности, и на это нужно уметь реагировать.
— Мне кажется, нам следует двигаться по пути «пилотов», — предлагает Юрий Симачев. — При этом не обязательно доводить проект до конца, важнее постоянно распространять наработанные в нем знания и навыки, делать выводы. Тогда расширяется готовность к реагированию на новые вызовы.
Еще одна принципиальная задача для России — создание среды, поощряющей инновации:
— Если нет поощрения к инновационным рискам, трудно рассчитывать на приход инвестора, на инициативу со стороны предпринимателя.
И наконец практический аспект. Пока реализации промышленной политики — удел того или иного министерства, которое понимает задачу по-своему, при этом возможности взаимодействия с соседними министерствами отвергаются изначально. А нужна реальная команда.
