В опрос о том, куда движется страна, во всех странах в значительной степени решает от 3 до 5% населения. В России эта норма исторически — 3% и менее. Причем эти люди распылены, распределены по разным группам: частью в оппозиции, частью в правительстве, бизнесе и прочее. Элиты в России нет, считает, по данным ВЦИОМ, каждый десятый россиянин. Большинство все же уверено, что она есть. Пропуском в элиту 75% опрошенных называют деньги, 56% — связи, 20% — деловые качества, 13% — протекцию влиятельных групп. В качестве признака принадлежности к элите 26% ответивших указывают на власть, 25% — на деньги, и только 17% — на высокий профессионализм. Наименее востребованы нравственность и духовность (13%).
Что такое российская элита? Что ждет российских магнатов и крупных чиновников завтра? Думают ли они о будущем — своем и страны? Об этом в Ельцин Центре в рамках проекта журналиста Валерия Выжутовича шел разговор с Александром Аузаном, деканом экономического факультета МГУ, членом экономического совета при президенте РФ. Ниже — основные тезисы его выступления.
Власть и бизнес срощены
Говорить о частных капиталах в России неинтересно — в такой степени они условны, зависят от того, придется отдать часть или всё, или будет оказана помощь. А вот про хозяйствующую бюрократию — ту, что одновременно имеет и власть, и собственность, — интересно: она сильна и может решать какие-то вопросы. Проблема ее в том, что власть и бизнес срощены. Как только бизнес отпустит власть, тут же выяснится, что он коррупционер, нарушал права других.
И тогда о сохранении капитала и речи не идет, хорошо, если останется на свободе. Но это я не к тому, что мы нерешительно боремся с коррупцией.
Есть немного способов создания баланса власти и собственности. Про первый написано в учебниках: это когда работают независимые суды, есть защита прав собственности и т.д. Второй — переплетение власти и собственности. Южную Корею при колоссальном ее взлете и мощи до сих пор потрясают политические и коррупционные скандалы — сказывается переплетение. Чиновники сидят в совете директоров, бизнесмены сажают детей в министерские кресла — надо как-то защищать собственность, если суды не работают. Но в Корее есть еще конвенции и пакты. Мы же живем в ситуации, когда не работают ни суды, ни конвенции, ни пакты. Значит, держись за власть до последнего вздоха, иначе потеряешь и собственность, и свободу. Эта проблема решается только длинными институциональными реформами. Как и проблема наследования капиталов.
У нас не деньги представляют ценность, а связи и персональные отношения. Потому что деньги имеют разную ценность в разной системе связей. Обратите внимание: наши олигархи, покинув Россию, сразу сжимаются по размерам капиталов. Потому что их значимость здесь во многом зависела от того, что они влияют на регуляторов, подтягивают государственные программы и т.д. А в Лондоне или Мадриде как-то все по-другому.
По мировому обследованию ценностей, один из ключевых вопросов — верят ли люди в то, что результат зависит от их работы, или он зависит от их связей и удачи. Россия невыгодно отличается в этом смысле не только от Англии, Швеции, Германии, но и от КНР, Японии, Южной Кореи. Потому что у нас убеждены, что важны только связи, а там считают, что все-таки работать надо.
Я все время вспоминаю Улюкаева: системой связей у нас тоже никто не защищен.
Длина взгляда элит принципиальна для развития страны
— потому что если элиты смотрят вперед, скажем, на срок президентских полномочий, то у нас не будет вложений в образование и здравоохранение: человеческий капитал дает результат в пределах десяти лет. Возьмите горячие июньские решения правительства по пенсионной системе и НДС: они потрясающе недальновидны.
В 2015 году, когда мы начали заниматься новыми подходами к стратегии России, мы провели опрос членов экспертного совета при правительстве. Спрашивали про разные вещи. В частности — как, на их взгляд, было бы хорошо и как на самом деле будет. Были еще взаимосвязанные вопросы, позволяющие определить почему. Например: куда прежде всего надо инвестировать. Приоритеты 124 эксперта назвали ровно те, что сейчас в президентском указе: человеческий капитал, образование, здравоохранение. На втором месте — инфраструктура: дороги, хабы, оптоволокно и так далее. Далее — оборонно-промышленный комплекс. Спрашиваем, а будет как? Говорят: на первом месте оборонно-промышленный комплекс, на втором — дороги, на третьем — образование и здравоохранение. Тогда смотрим, почему они так ответили. Спрашиваем: а каков горизонт мышления у лиц, принимающих государственные решения? Они так и отвечают: хорошо бы десять лет и более, приемлемо — свыше семи, реально — три года. Напомню, это опрос 2015-го. Почему три? Потому что мы страна с очень слабой институциональной средой. Предсказать будущее, опираясь на то, как работают правила, у нас невозможно: нет никаких механизмов и правил воспроизводства. Поэтому кто будет президентом, понятно. А вот кто премьером — уже нет. А при неработающих институтах, плохой институциональной среде от персоналий многое зависит: на них сосредоточен дизайн всей системы. Поэтому попытка куда-то уйти воспринимается так: «Куда?! Этак у нас вообще не будет никакой определенности».
Опыт больших модернизаций в Восточной Азии, а это наиболее успешный экономический опыт ХХ века, показывает, что для серьезных преобразований патриотическая элита, желающая, чтобы внуки жили в стране, должна смотреть на 20 лет вперед. У нас элиты тоже имеют длинные интересы, но очень боятся, что не доживут до их реализации. Именно потому, что элиты — короткохваты, с коротким взглядом, они не знают, как решить проблемы на будущее, а часто вообще не знают, куда вести страну. Поэму они убеждают всех — да что вы, какой 30-й год, надо здесь и сейчас.
Между тем практически у всех стран лидерской группы существуют долгосрочные планы, разработанные в основном экспертным методом: у США — на 50 лет, китайцы делают на 100, Саудовская Аравия — на 30 и так далее. Почему? Потому что мир альтернативен. Да, когда смотрим на 15 — 20 лет вперед, мы имеем структурную неопределенность. Но в этих условиях ваши собственные действия становятся способом структуризации неопределенности. Либо мы отдаемся воле волн других участников процесса, либо пытаемся на него повлиять. От того, как мы действуем, зависит, каким будет этот мир.
Отлив глобализации и угроза мировой войны
Ситуация в российской экономике с 2014 года плохая. Если раньше при цене на нефть в 80 долларов она давала 6% роста, то сейчас — 1,5%. Вдвое выросла доля государства, снизилась конкурентность, эффективность экономики в целом. И санкции — не единственный фактор. Брексит не имеет отношения к Крыму, а китайско-американская торговая война — к Донбассу.
Нас неправильно учили в институтах: глобализация — не линейный, а колебательный и волнообразный процесс. Максимум глобализации, если смотреть в разрезе притока людей, капиталов, развития мировой торговли был достигнут в 1913 году. В конце
ХХ века мы не добрались до этого уровня. Мир в целом вошел в фазу отлива глобализации. И опасна она не протекционизмом и торговыми войнами, а войнами горячими. Фраза о том, что пока есть ядерное оружие, войны не будет, ничего за собой не несет: оно никого не остановит, как пулеметы и автоматы никого не остановили перед Второй мировой.
Это все — ухудшение экономики, возможность войны — последствия деглобализации. Но за ней придет новый виток глобализации, к которому мы также должны быть готовы.
Чтобы запустить инновационные процессы, у нас формально существуют законодательные механизмы, органы и прочее. Но фактически мы вручную ведем какое-то инновационное направление, группу проектов и т.д. Институциональная система не работает, потому что мы только срисовали, как это должно быть устроено. А систему нужно адаптировать и приспосабливать к нашим реалиям.
Мы имеем накопленное технологическое отставание. В федеральном послании 2008 года тогда еще президента Медведева было сказано: Россия — технологически отсталая страна. Десять лет прошло. Цифровая экономика хороша тем, что мы тут еще не успели отстать. Кроме того, имеем неплохие предпосылки к владению процессом, потому что человеческий капитал здесь значит гораздо больше, чем денежный. В денежном капитале — мы бедная и маленькая страна.
А в смысле человеческого капитала — страна не последняя, формально на 16 месте в мире, но фактически наше положение лучше. Наши команды школьников и студентов международные олимпиады, как правило, выигрывают, здесь мы пока в первой тройке (подробнее о проблемах в образовании, подрывающих создание человеческого капитала, — см. «Длинный институт», «Э-У» № 42 от 15. 10. 2018). У нас все еще существуют математические школы, а математика со своими алгоритмами становится все более важной в этой жизни.
Правда, есть старая проблема: русские отлично делают вещи типа ракет, сложных атомных технологий и прочего, но не могут выдать ничего, что можно было бы пустить на множественное изготовление, допустим, автомобиль. Так вот сейчас, к счастью, происходит переход от массовости к кастомизации. Теперь не обязательно продавать идеи и стартапы, чтобы кто-то там их мог массово запустить в производство, а можно на 3D-принтере сделать самому. Осталось только создать платформу, чтобы потом можно было продавать.
Кроме того, в цифровой экономике существует жесткий закон, который можно сформулировать как «быстрые поедают крупных». У Газпрома, Ростеха, Роскосмоса, Росатома огромные риски, потому что они крупные и не очень быстрые. То есть у элит возникли проблемы. Им надо заниматься цифровой экономикой не только потому, что это хорошо для страны, а потому, что это колоссальная угроза для их компаний.
Три принципа меняют движение страны
Одно из крупнейших и интереснейших открытий последнего десятилетия — хулиганская, я бы сказал, книга Дугласа Норта, Барри Вайнгаста и Джона Уоллиса «Насилие и социальные порядки». Исследуя, почему и когда Англия, Франция и США стали экономическими лидерами, эти великие ученые пришли к выводу, что успех начинается с решения трех вопросов. Это, кстати, касается и религии. Первое: писать законы для себя и распространять на других, а не писать законы для других, а для себя делать исключение. Второе: не приспосабливать организации (политические, коммерческие, гражданские) под лидера, а делать их такими, чтобы вместе с лидером они не болели и умирали. И третье: элиты всегда контролируют инструменты насилия. Но их можно контролировать, когда они делят между собой эти инструменты. Эти три принципа меняют движение страны. Правда, в течение лет 50.
Первый вопрос для меня — восстановление коллективного контроля над инструментами насилия. То, что сделали советские элиты в 1953 — 1954 годах: Политбюро ЦК КПСС было довольно полезным органом в смысле ограничения деятельности генерального секретаря, спецслужб и вооруженных сил. Говорить о том, что у нас по Конституции и по законам этим занимаются комиссии Государственной думы и Совета Федерации, — ничего не сказать. На мой взгляд, надо преобразовывать, расширять и укреплять Совет Безопасности. Это должен быть коллективный орган принятия решений и подотчетности с участием, например, экономического блока правительства, потому что еще часто забывают деньги считать. Такой коллективный контроль над инструментами насилия стал бы важным институтом трансформации: мы понимали бы, что те или иные личные подвижки не создают угрозы гражданской войны и государственного переворота.
О влиянии гражданского общества. Когда меня спрашивают, как восстанавливать доверие между людьми, я говорю, что когда в 2004 году я вдруг обнаружил, что доверие между бизнесменами и контрагентами выше, чем между обычными гражданами, я нашел ответ в словах одного из предпринимателей 90-х: «Ничто так не укрепляет веру в человека, как 100-процентная предоплата». Предприниматели прошли жестокий путь: сначала были «заложники», потом залоги, потом 100% предоплаты, потом 70, 50 и т.д. Это называется промежуточные институты. Вы не можете на нашу почву с ходу насадить институт гражданского общества, подобный тому, который работает в Швеции или даже в Сингапуре. К нему нужно прийти. Так что переход от механизма Политбюро 2.0 к другим обязательно должен быть. Только это поэтапная история: сначала нужно расширить Совет Безопасности, потом усилить представительство в нем интересов независимых частей, и уже дальше переходить к более привычным формам контроля за инструментами насилия.
Смена элит — вопрос не возрастной, а качественный
Биологическая смена элит будет происходить не так, как предполагали ранее. Ведь когда правительство при проведении пенсионной реформы утверждает, что растет продолжительность жизни, это правда. А неправда — что это происходит в среднем. Если вы начнете раскладывать это по разным доходным группам, то выяснится, что мы как развивающаяся страна, где элиты будут жить все дольше, а народу никто этого не обещает. У нас в отдаленной перспективе — возможность того, что элиты будут жить в два раза больше, чем неэлиты. Поэтому биологический механизм не сработает. И мне кажется, что это осознали и те, кто собирался наследство передавать.
Теперь насчет скамейки запасных и обновления. Сейчас реализуется важный и полезный проект «Россия — страна возможностей», главная часть которого — «Лидеры России». Я считаю его очень важным, потому что там есть разные лифты. Одна из самых тяжелых проблем России в том, что разрыв между бедными и богатыми у нас как в США, но в США ходит лифт между ними, а у нас нет.
Вопрос смены — не возрастной, а качественной. Нужно работать над тем, чтобы элиты владели общими знаниями тоже.
В проекте есть отборочный этап, где мы предлагаем вопросы по истории и литературе. И часто в наблюдательном совете возникают споры: многие выступают против того, чтобы давать общие тесты людям, которые уже находятся на управляющих должностях. А я считаю, что нужно закрыть глаза на опыт управленца и учитывать общие знания. Элиты должны быть образованными.
Другое качество, которое должно быть у элит, но в последнее время отсутствует, — высокая социальная ответственность. Также пропало умение работы с избирателями.
Нужно сознательно заниматься выращиванием новой элиты. За последние десять лет и у нас, и за океаном появилось понимание того, когда демократизация дает положительный эффект, а когда отрицательный. Условий два. Первое известно всем — суд должен работать. А второе — качество бюрократии. И если про суды действительно много говорят, то качество бюрократии вообще не рассматривают. А им надо заниматься.
...Когда все думают в короткую, получается, что самая правильная игра — это игра, основанная на недоверии. Нужно максимально быстро удовлетворить свои нужды, поделить все средства, а вот инвестировать что-либо куда-либо вовсе не стоит. В теории игр подобное поведение было просчитано несколько десятилетий назад в рамках модели, которая именуется «дилеммой заключенного»
...В отличие от среднего класса элиты могут использовать заграничный набор институтов и выбирать из них лучшие: техническое регулирование в Германии, банковскую систему в Швейцарии, суд в Англии, финансовые рынки в США. И пока у элит есть возможность использовать эти международные институты, они будут препятствовать нормальному институциональному строительству внутри страны, чтобы выдавливать из нее доходы, которые потом можно использовать на международных рынках
