В начале февраля в рамках public talk с президентом Московской школы управления «Сколково» Андреем Шароновым прошла дискуссия «2020: тренды, люди и инновации, которые определят успех российского бизнеса в следующем десятилетии». Видение будущего представили ректор Российской экономической школы Рубен Ениколопов и основатель группы компаний по управлению инвестициями «Мовчан групп» Андрей Мовчан.
Андрей Мовчан: «Признаков кризиса нет, но это ничего не означает»
— В начале нового десятилетия всех интересует, возможен ли мировой экономический кризис. Пока мы не видим его признаков. Да, есть много событий, которые будут влиять на экономику, но ничего из этого не могло бы вызвать масштабный кризис. Хотя кризис по определению — вещь неожиданная.
Мировые экономические проблемы обычно вызываются двумя факторами — дефицитом мотивации спроса и дефицитом мотивации предложения. Первый фактор мировые денежные власти после 2008 года научились лечить. Во всем мире сейчас достаточное денежно-кредитное регулирование. Отдельные островки типа Аргентины на общую ситуацию особо не влияют. При этом в мире пока не научились создавать нормальной системы мотивирования предложения. Наоборот, во многих странах есть опасная тенденция глобальной демотивации — обложить бизнес и население максимальными налогами, сделать максимально справедливую социальную среду. (Как правило, в этих странах скорость роста ВВП падает, поэтому у них должна быть подушка по доле ВВП на человека, чтобы они могли позволить себе низкие скорости роста.) Пока все это не сильно сказывается на мировой конъюнктуре, и в ближайшие пять-десять лет изменений этой тенденции мы не увидим. Если мерить в процентах, мировой ВВП растет очень приличными темпами, а если мерить в долларах на человека — совсем все хорошо.
Я больше волновался бы за развитие финансовых рынков. Они перегреты за счет того, что туда идет большая масса денежного стимулирования спроса: таков побочный эффект политики количественного смягчения. Финансовые рынки очень дороги, особенно если смотреть на риск-премии.
Еще одна разрекламированная опасность — угроза кредитного кризиса. Оснований для кредитного пузыря я не вижу. За исключением государственного заимствования все остальные сферы находятся в менее напряженном состоянии, чем в 2008 году, даже на развивающихся рынках, а в развитых странах доля риска еще меньше. При этом везде доля низкорискованных кредитов выше. Поскольку я не очень хорошо понимаю, что происходит с кредитованием в Китае, я бы оставил его в стороне как «черную воронку»: оттуда может прийти проблема.
Россия, безусловно, представляет собой островок стабильности. С точки зрения монетарной и бюджетной политики у нас все хорошо. Скорость роста очень низкая, так это в числе прочего плата за стабильность. У нас страна, где все в порядке с финансами государственными и все очень плохо с финансами частными, все в порядке с государственным бизнесом и все очень плохо — с частным.
Есть ли угроза кризиса из-за пандемии? Что бы вы ни читали сейчас, особенно в медиа, мы не знаем параметров уравнения диффузии, которое будет описывать эту пандемию. Я как математик утверждаю: у нас мало данных для того, чтобы попытаться статистически вывести это уравнение. Вообще любая подобная модель — это научная фантастика в экселе. Подождем, может быть, через месяц данные будут. Очень часто в пример приводят испанский грипп во время Первой мировой войны или гонконгский грипп в 1968 году. Так вот, эффект от гонконгского гриппа (4 миллиона смертей по всему миру, сотни миллионов заболевших) учеными оценивался примерно в полпроцента мирового ВВП. Нынешняя пандемия точно не уровня гонконгской. Да, связи стали интенсивнее, но и мир лучше защищен, чем в 1968 году. Тогда экономика была значительно чувствительнее к шокам, чем сейчас. И даже если это будет полпроцента, то ничего особенно страшного. Правда, здесь надо разделять экономистов и людей. Экономисты — циничные ребята. Они говорят, что все нормально, когда экономика работает, а сколько там умерло, это вы считайте сами. Но я надеюсь, что кризиса из этого не получится. Другое дело — будет замедление Китая.
Экономисты похожи на генералов — они тоже готовятся к прошедшим войнам. Если бы все экономические службы мира интенсивно готовились не допустить кризис развивающихся экономик, это никак не помогло бы предотвращению кризиса в 2008 году. Сейчас все службы мира активно приготовились не допустить кредитного кризиса. Но если кризис будет, то точно не в кредитной области. Каким он будет, мы сейчас не знаем. И то, что я вам говорю, что нет признаков, ничего не означает.
Рубен Ениколопов: «Информационные технологии изменят экономическую статистику, но лет через 15»
— Долгосрочные тренды в мире прежде всего зависят не от накопления капиталов, не от состояния рынка труда, а от развития технологий. Сегодня все понимают, что происходит с информационными технологиями, но как-то замерли в низком старте. Компьютеры, роботы, искусственный интеллект вытесняют людей на всех рутинных повторяющихся операциях. Но забавная вещь — это не проявляется в экономической статистике. То есть производительность не растет.
И такая ситуация регулярно повторяется в экономической истории. Последний раз в 80-х годах, когда изобрели компьютер. Все ожидали прорыва — вот-вот компьютеры вытеснят человека. Американский экономист Роберт Мертон Солоу говорил: я вижу компьютеры везде, кроме экономической статистики. А еще раньше то же происходило с электричеством: оно появилось в жизни людей, но при этом сто лет не оказывало никакого влияния на ВВП стран.
Технологии не выделяют какой-то конкретный сектор, они действуют сразу на всю экономику. Их применение максимально позволяет добиться эффекта, когда перестраивается целая бизнес-модель секторов. Процесс внедрения всех технологий имеет одну общую особенность — у них большая комплементация. Поэтому проходит много лет, когда они дают ощутимый эффект. Скорее всего, мы сейчас подходим к этому периоду, но очень постепенно.
Другое дело, что переходный период сокращается. Для эффекта от перехода на электричество понадобилось 100 лет, у эры компьютеров это заняло, по разным оценкам, 25 — 30 лет. Поскольку сейчас все движется быстрее, с искусственным интеллектом мы можем уложиться лет за 15.
Влияние технологий на человека проявляется одинаково — они вытесняют людей с рынка труда. Так было и с появлением паровых двигателей, это уже видно и по внедрению роботов. Социальный эффект также одинаков: роботизация станет фундаментальной причиной усиления левых движений, мы увидим сильное полевение политического спектра, возможно, возникнут новые луддиты.
В долгосрочной перспективе будет все замечательно, а вот процесс перехода окажется болезненным. Сейчас много ужастиков о том, что человек станет ненужным, все будут делать роботы. Я технологический оптимист: люди просто найдут себе применение в других сферах, потеряют самую скучную, неприятную и тяжелую работу. Они будут нужны там, где человека гораздо сложнее заменить машиной. Это все, что связано с человеческим общением, с креативностью. И появятся новые возможности. К примеру, мы видим формирование новых демографических трендов, в мире наблюдается общее старение населения, за пожилыми людьми надо кому-то приглядывать, значит, возникнет новая индустрия. Конечно, это вызов для общества, потому что людей придется переучивать новым профессиям, причем учиться придется всю жизнь. Это в корне меняет старую концепцию, когда профессия могла переходить по наследству, и этого было достаточно.
Безусловно, на мировой порядок будут влиять проблемы в экологии: глобальное потепление, загрязнение воды и воздуха. У нас сейчас самая актуальная проблема — загрязнение среды твердыми бытовыми отходами. Но гораздо больше глобальных проблем связано с использованием углеводородов — это вещь, от которой в данный момент гораздо больший вред. И важно, чтобы о ней не забывали. У нас фокус дискуссии немного сместился: когда говорят о загрязнении среды, всегда подразумевается снижение выбросов, и никто не говорит о том, что в принципе может развиваться другая модель — через создание технологий улавливания углеродов. Это может привести к созданию новой гигантской индустрии.
