— Специфика коронакризиса заключается в принципиальной новизне факторов, определяющих глубину экономического спада. Статистические данные свидетельствуют о том, что регион Восточной и Юго-Восточной Азии с наименьшими проблемами пережил прошлый год, показав спад ВВП на 2,8%, правда, основной позитивный вклад внес здесь Китай, без него картина выглядела бы хуже. Ограниченный спад показал регион Африки южнее Сахары (минус 1,7%). Тяжело прошли кризис страны Латинской Америки и Карибского бассейна (падение на 7%). Сильно упала Еврозона (на 6,3%). Эти цифры вызывают массу вопросов. Почему так сильно пострадала Еврозона, несмотря на многомиллиардные пакеты антикризисной поддержки? Чем Латинская Америка хуже Африки южнее Сахары? Или, например, почему ВВП Бангладеша вырос на 3%, а соседняя Индия показала спад в 6%? В Бангладеш болели меньше или там антикризисная политика лучше?
При объяснении глубины экономического спада в 2000 году экономисты оперируют четырьмя группами факторов, к которым относятся: масштаб распространения коронавируса в конкретных странах (число зараженных, смертность); интенсивность и продолжительность карантинных и квазикарантинных ограничительных мер; структура экономики и внешнеэкономических связей страны; характер антикризисной политики. Анализ показывает, что ведущую роль сыграл фактор номер два, связанный с масштабами и жесткостью ограничительных мер.
По двум безвозвратным издержкам кризиса — демографическим потерям и провалу среднего образования — на горизонте пяти лет мы, по самым скромным расчетам, потеряем 1 — 1,2% совокупного прироста ВВП
Если вы хотите узнать, в каких странах экономика в наименьшей степени пострадала от коронакризиса, ищите страны, которые не вводили жесткие ограничения, а уже введенные ограничения оперативно смягчали и отменяли. Этот фактор объясняет, в частности, почему экономический спад в России (3%) оказался не меньше, чем в США (3,4%). Разве для России был характерен схожий с США масштаб антикризисной политики? Разумеется, нет. Разве проблемы, связанные с динамикой внутреннего и внешнего рынков, в России были схожи с американскими? Тоже нет. Россия просто оказалась в числе стран, которые вводили наименее жесткие ограничительные меры.
В доверии к власти спасение экономики
В целом государства в этот кризис продемонстрировали разные подходы к разработке антикризисных программ и введении ограничительных мер. Отчасти в этом кроется ответ на вопрос, почему в отличие от кризиса 2008 — 2009 годов на этот раз не было важных достижений в международной координации антикризисной политике. Консенсуса нет и не будет, потому что глубина ограничительных мер определяется спецификой национальных политических систем и сравнительным весом тех групп, которые лоббируют решения «за» или «против» ограничений.
Показателен в этом отношении пример Швеции. Данная страна сделала ставку на то, что при высоком уровне доверия общества к политическим и социальным институтам люди будут вести себя разумно, соблюдая необходимые меры предосторожности и санитарные требования без того, чтобы их к этому принуждали запретами и наказаниями. Сегодня мы можем сказать, что расчет на соответствующие социокультурные факторы сработал, и в итоге спад ВВП Швеции (2,3%) оказался сравнительно небольшим. Характерно, что в соседних со Швецией странах, также отличающихся высоким доверием к общественным институтам, спад также оказался ограниченным — от 0,8% в Норвегии до 2,9% в Финляндии, в то время как в Италии и Испании, например, он составил 8,9% и 10,8%, соответственно.
Значимость фактора карантинных ограничений имеет большое значение для понимания как возможностей посткризисного роста, так и моделей реакции на новые волны коронавирусной инфекции. Если и вводить ограничения, то с четким пониманием, как они затормозят распространение инфекции. У нас же иногда дело доходит до абсурда. Взять хотя бы ограничения во время ноябрьских праздников 2021 года: в музей ходить было нельзя, а в Турцию полететь — можно. Ничего, кроме вреда для экономики и доверия населения к принимаемым официальным решениям, такие ограничения принести не могут.
Что касается ожиданий на будущее, то здесь необходимо выделить целый ряд вызовов. К краткосрочным вызовам я бы отнес динамику пандемии. Она никуда не делась, вирус мутирует. Насколько эффективны будут существующие вакцины и как быстро можно разработать новые, пока никто не знает. Кто в прошлом году мог предположить, что у нас будет такая высокая смертность? И кто может оценить, какой она будет в 2022 году? Другой краткосрочный вызов — возможный перелом восстановительной динамики. Формально мировые финансовые и товарные рынки восстановились, несмотря на пандемию и сохранение ограничений. В такой ситуации всегда есть вероятность сильной коррекции.
На среднесрочном горизонте для России довольно серьезным ограничением будет сильный разрыв между динамикой ВВП и доходов населения. Да, можно «раскрутить» рост ВВП за счет традиционного контура: бюджет — финансовые компании — мегапроекты. Но доходов населению это не прибавит. У нас даже после обвала в прошлом году все равно доходы восстанавливаются медленнее, чем ВВП. Наша модель экономического роста не завязана на население, она ему мало что дает, а это означает, что спроса от населения в этих условиях для поддержки основного массива российских экономических субъектов мы не дождемся.
Конечно, придется принимать во внимание и внешние факторы. Прежде всего это регуляторные новации, в частности риски введения углеродного налога в ЕС. Санкционное давление на российскую экономику тоже никто не отменял.
Необходимо учитывать и новые факторы долгосрочного характера, которые проявились на фоне пандемии. Одним из важнейших является влияние демографических потерь на рынок труда и потребительский спрос. До последнего времени демографические потери были одним из самых маргинальных источников потерь от кризиса. Все надеялись, что после разработки вакцин наступит спад заболеваемости, но этого не произошло. Если ситуация со смертностью в России будут развиваться так, как это было в сентябре — ноябре, за год мы потеряем более полумиллиона человек, это ужасная цифра.
Из других долгосрочных вызовов я бы обратил внимание на катастрофические последствия для накопления образовательного капитала. Во время пандемии мы получили провал в сфере среднего образования, его последствия мы увидим через пять-семь лет в сфере высшего образования, а потом он найдет отражение на рынке труда. У меня в этом отношении самые пессимистичные прогнозы. Да, в высшем образовании дистанционная модель хоть как-то работает, но в среднем образовании сильно падает качество. И по этим двум безвозвратным издержкам кризиса (демографические потери и провал среднего образования) на горизонте пяти лет мы, по самым скромным расчетам, потеряем 1 — 1,2% совокупного прироста ВВП. Поэтому уже сейчас нужны решения по политике реагирования на кризис не только в краткосрочной, но и в долгосрочной перспективе.
