Мы возвращаемся к войнам доиндустриальной эпохи
На фоне событий в Сирии и других конфликтов актуальными становятся вопросы: «Возможна ли новая большая война?» и «В какой форме возможна война между великими державами?». Эти вопросы были поставлены и обсуждались в ходе «городского завтрака», проведенного 4 июля Российским советом по международным делам (РСМД).
Основной докладчик, ведущий научный сотрудник института проблем безопасности РАН Алексей Фененко, сделал упор на перемены, которые произошли в нашем понимании войны.
Наше понимание войны задано до сих пор англо-бурской войной (1899-1902 гг.), полагает он. Ее новациями были: наличие сплошного фронта; возможность собрать массовую мобилизационную армию; наличие постоянных операций на фронте; восприятие всего населения как потенциального объекта насилия со стороны противников. И затем обе мировые войны были по технологии аналогичны англо-бурской.
Общепринятые концепции ядерной войны, такие, как «ядерный апокалипсис», имеют те же корни, считает Алексей Фененко. В целом, это концепция дешевой победы — затратить как можно меньше сил и средств для уничтожение живой силы противника. Опара делается также на концепцию воздушной мощи Джулио Дуэ 1918 г.: «цель войны, уничтожить с помощью воздушной мощи ключевые административные и экономические центры противника». С 1918 года все стороны и «подтягивали» технические средства для реализации подобного конфликта.
Войны доиндустриальной эпохи, однако, были другими. Во-первых, большая их часть была ограничена по целям. Основной задачей было не уничтожение противника, а его принуждение к компромиссу. Во-вторых, очень четко нормировалось применение силы. Выбирался определенный театр военных действий, на котором велись войны между державами, и при этом война вполне могла не затрагивать их территорию. Примером может служить крупная европейская война «за испанское наследство» (1701-1714 гг.), в ходе которой военные действия не затрагивали ни Париж, ни Лондон, ни Вену, ни Амстердам. То же можно сказать о войне «за австрийское наследство» (1740-1746 гг.). Четко действовала своего рода негласная конвенция между державами.
Еще одной характеристикой войн того периода было отсутствие сплошного фронта и относительно редкие столкновения. Давалось одно генеральное сражение раз в 5-7 лет. И четвертый момент: действовали, как правило, наемные армии, войны не затрагивали не только территории, но и основное население противников.
Последние могли находиться в многовариативных отношениях друг с другом. Войны доиндустриальной эпохи допускали постоянные переговоры на фоне войн. При этом происходили ограниченные демонстрации силы, которые позволяли противникам оценивать друг друга и приходить к согласию о том, кто из них сильнее.
Алексей Фененко выдвинул тезис, согласно которому в настоящее время происходит активное возрождение доиндустриального типа войн. Таковы были локальные конфликты холодной войны, в ходе которых за сторонами стояли великие державы (или — за одной стороной, в то время как другая держава воевала непосредственно, таковы были войны во Вьетнаме и Афганистане). Использовались относительно небольшие армии. Война велась на ограниченной территории, когда, за пределами одной точки, по умолчанию не затрагиваются территории друг друга. При этом ширилось использование негосударственных игроков, что заставляет вспомнить каперство или наемные воинские корпорации немецких князей.
Но более всего наше понимание войны на 70-80 лет вперед предопределит боснийская война (1992-1995 гг.), которая наиболее наглядно продемонстрировала новый тип войны. Ее характеристики: 1) Локальная территория. 2). Локальные силы — хорваты, мусульмане, сербы, за которыми стоят соответственно Германия, США, Россия. 3). Постоянный переговорный процесс на фоне применения силы (в формате Контактной группа). Когда переговоры заходят в тупик, происходит эскалация боевых действий, в ходе которой выясняется, кто в данный момент сильнее и переговоры возобновляются. Докладчику это более всего напоминает, в новом качестве, итальянские войны XVI века.
Останавливаясь далее на тенденциях, которые будут определять состояние мира на будущее, он отметил, как наиболее важное, то, что «ядерное оружие до сих пор не состоялось как оружие». Непосредственно на театре боевых действий оно не применялось и теории и практики его применение у военных нет, считает Алексей Фененко. При этом Хиросима и Нагасаки, к которым докладчик добавил и Чернобыльскую катастрофу, показали, что применение ядерного оружия вполне возможно. Вероятно, полагает он, великие державы будут стремится найти локальную точку, чтобы опробовать применение ядерного оружия и далее — создать теорию его возможного применения на будущее. Пока же ее заменяют концепции ядерного сдерживания с просчетом вариантов и дискуссиями о ходе и последствиях возможных конфликтов.
Стратегия применения ядерного оружия могла бы стать той революцией в военной сфере, которой пока не было, поскольку войны идут на оружии II Мировой войны, включая автоматическое оружие, которое совершенствуется, но не более того. Исключительно важными изобретениями могли бы стать эффективные ПВО и ПРО, потому что «пока мы исходим из аксиомы бессилия перед воздушной мощью» и стоит вопрос: «можем ли мы создать ПВО, которая сможет уничтожить большую часть авиации противника?» Такие пробы, считает докладчик, делаются в Сирии.
Кроме ядерной войны на территории третьего государства, без применения державами силы друг против друга, предусмотренной стратегическими документами США конца XX в., есть и еще один вариант будущей войны: по примеру II Мировой, когда сторонами не было применено химоружие. В данном случае то же можно сказать о неприменении ядерного оружия.
Вывод, сделанный Алексеем Фененко, таков: война между великими державами вполне возможна, причем вероятность конфликта растет, но происходить он будет в пределах тех вариантов, которые были им обозначены.
Между опасностью и оптимизмом
Модератор и участник обсуждения Иван Тимофеев, программный директор РСМД, согласился с основным докладчиком в том, что вероятность конфликта растет. Но он полагает, что новый концептуальный контур, согласно которому можно будет говорить, что новая большая война станет, допустим, аналогом войн доиндустриальной эпохи, или чем-то иным, еще не сформировался.
Он отметил, что неприменение химического оружия в ходе II Мировой войны объясняется его относительно малой эффективностью, так как от него достаточной защитой служит противогаз. Но нет средства, подобного противогазу, которое спасало бы от ядерного взрыва и радиации. Кроме того, от ядерного оружия не защищена инфраструктура, промышленность, в то время как химоружие объектам не вредит. Отсюда можно сделать вывод, что мотивация для применения ядерного оружия у сторон выше.
В то же время, есть большая неопределенность относительно последствий применения такого оружия. Кумулятивный результат применения большого числа ядерных зарядов, отметил Иван Тимофеев, это даже не тысяча «хиросим», а нечто труднопрогнозируемое, по климатическим и иным последствиям, анализ котрых не раз делался во время Холодной войны.
Он также считает, что революция в военном деле уже идет, но она затронула не само оружие, а его дооснащение и способы применения, от прицелов ночного видения до новых систем управления ведением боя. Применение информационных технологий делает намного более эффективным использование традиционной артиллерии, применение систем наведения дает такой же эффект с авиабомбами.
Отметив также, что в новой теории войны остаются большие пробелы, он сообщил, что теоретиками сейчас дебатируются следующие варианты. Применение, в начале большой ядерной войны, тактического ядерного заряда, который с помощью высокоточных систем ударит по основному центру управления противника. Противоположный вариант: нанесение массированного удара наиболее мощными неядерными вооружениями (отметим, что такое развитие событий в принципе совпадает со вторым вариантом ведения будущих боевых действий у А. Фененко). В качестве примера Иван Тимофеев привел запуск по нескольку десятков крылатых ракет по объектам в Сирии и допустил, что возможно (в принципе), применение одновременно тысяч ракет, которые наносят удар о всем объектам инфраструктуры.
Если такой удар нанесен, а у другой стороны есть ядерное оружие, то перед ней трудный выбор. Применить его? — но есть такой афоризм: «кто наносит ядерный удар первым, тот погибает вторым». Лицо, принимающее такое решение, берет на себя очень большую ответственность.
Правда, ответить можно очень локально, по некоей критически важной цели (то есть, согласно с вариантом поражения тактическим зарядом ключевого объекта управления). Однако в ходе Холодной войны локальный ядерный удар не раз просчитывался аналитиками, и в итоге они пришли к очень неутешительным результатам. По расчетам 70-х и начала 80-х гг., этот вариант быстро ведет к эскалации всего спектра вооружений, и обычных, и ядерных, остановить которую будет очень сложно.
Таким образом, здесь мы видим наибольшее противоречие с ситуацией XVIII в.: тогда такого масштаба эскалация была технически невозможна, а те методы развертывания войск, которые тогда применялись, требовали очень много времени. Конфликт, поэтому, можно было предотвратить переговорами. Сейчас же скорость от принятия решений до самого применения силы настолько высока, что временное окно для переговоров может просто не успеть возникнуть и начавшийся кризис окажется неостановимым, причем лицам, принимающим решение, будет очень трудно контролировать этот процесс.
В связи с этим ядерный конфликт, начавшийся на периферии, может быстро перерасти во что-то, куда более серьезное.
Но есть и поводы для оптимизма относительно перспектив ситуации в целом. Как отметил программный директор РСМД, динамику и саму возможность потенциального военного конфликта можно прогнозировать на основе анализа того, растут ли наступательные потенциалы, а также того, какова предыстория взаимоотношений сторон. С 2009 года с точки зрения потенциала блок НАТО деградировал, полагает он, несмотря на территориальное расширение. Особенно это так с точки зрения потенциала ведения тотальной войны, в то время как для локальной войска НАТО весьма мало приспособлены (при некоторой модернизации с начала украинского кризиса).
Что касается предыстории, то от непосредственного столкновения нам и НАТО удавалось удерживаться и в самых сложных ситуациях Холодной войны, а тем более после нее. Поэтому ощущение роста военной опасности, это во многом то, что «войну создаем мы сами у себя в головах». Между тем это ощущение есть у части людей и у нас, и в почти параноидальной форме на Западе, констатировал он.
Гибридные войны и «мировые заговоры»
В ходе дальнейшего обсуждения его участниками из аудитории был задан вопрос о кибероружии. По словам Алексея Фененко: «мы никогда и ни в какой ситуации не видели его применение». Есть слухи, да. Но как доказать тот факт, что было применено кибероружие? И второй момент: можно ли обвинить некое государство в его применении и к каким прибегнуть ответным мерам?
Он упомянул кризис в отношении России и Эстонии 2007 года (в связи с «Бронзовым солдатом»), когда эстонская сторона так и поставила вопрос в НАТО: «Против нас было применено кибероружие, не попадает ли это под действие 5-й статьи Вашингтонского договора?» (о гарантиях военной помощи стороне, подвергшейся нападению). Но последствий это не имело.
Есть правда, известный случай, который обычно трактуется как применение кибероружия Израилем против Ирана и его ядерной программы. Однако там много неясного и его следует считать спорным.
По словам Ивана Тимофеева, в острой фазе украинского кризиса на одной из международных конференций в адрес РФ прозвучало следующее: «не будь у вас ядерного оружия, мы бы вас разбомбили, а от СВИФТа не отключаем потому, что боимся вашего кибероружия». Но наша зависимость в этой сфере растет, отметил он, когда уже, образно говоря, и чайник, и скороварка управляются по интернету, что делает потенциально опасным широкое вмешательство по информационным сетям. Но можно ли ответить на кибератаку ядерным ударом? Если, к примеру, кибероружием взорван ядерный реактор? Правил нет, и это действительно порождает проблему.
По поводу всякого рода гибридных войн, в том числе — с использованием экономических, финансовых и информационных технологий, разжигания сепаратизма и т. п., которые очень интересовали участников обсуждения, было отмечено, что непрямые действия — это очень давняя стратегия ведения войн и, в целом, нанесения ущерба одной стороне другой, которую можно проследить по меньшей мере до Средневековья. Один из примеров, непосредственно военный, тот, как французы натравливали на Россию Османскую империю, чтобы «выключить» Россию, как союзника Австрии, добиться в это время победы над Австрией. При этом до сих пор отсутствует общепринятое понимание того, что представляет собой «гибридная война».
Алексей Фененко полагает, что в настоящее время в качестве самозащиты от реальных или мнимых угроз будут использованы ограничения информационного пространства (для чего например раздувается, по его мнению, в США тема «вмешательства в выборы»), а также —возбуждение шовинизма, который делает народ страны менее восприимчивым к пропаганде со стороны потенциального противника. Относительный успех в информвойне против СССР таких средств, как радио «Свобода», полагает он, стал возможен потому, что жители Советского Союза не испытывали «зоологической ненависти» к американцам и европейцам, она у нас отнюдь не культивировалась, шовинизма не было. Этот опыт некоторыми странами теперь учтен, полагает он, и кое-где внутренняя политика строится как раз на разжигании ненависти в отношении России и русских.
На Западе с 2014 года говорят об угрозе гибридной войны со стороны РФ, сказал Иван Тимофеев, хотя когда о том же, начиная с 2003 года, со времен цветных революций, заговорили у нас, это вызывало иронию. Он отметил при этом, в соответствии с канонами научной среды, определенную наивность простановки вопроса о наличии единого центра, где либо находится управление гибридной войной против России, либо, как сейчас на Западе, таким «центром» представляется Кремль. Скоординировать в одном центре такие сложные вещи невозможно, отметил он, потому, что производя некое воздействие, можно получить прямо противоположный эффект. Например, вкладывая усилия в «промывку мозгов», получить отторжение от этой промывки.
Управлять такой скоординированной гибридной войной невозможно, это было бы куда сложнее, нежели управление обычной войной. Но это не значит, что какие-то действия идеологического, информационного плана не предпринимаются, отметил ведущий. Проблема в том, что предпринимаются они достаточно хаотично и какой будет результат, непонятно. Например, сегодня в Европе закрывают глаза на тот же шовинизм на Украине, который присутствует там в информационном пространстве и объективно является фактором архаизации сознания. Вроде бы, это игра против России и пострадать должна Россия. Но получив архаизированное, агрессивное население у себя под боком Европа не знает, по кому именно это ударит.
Заметим, что этот эффект уже проявляется в трениях Украины с Польшей по чувствительным для украинской стороны историческим вопросам.
И все же…
Но насколько все-таки возможен глобальный конфликт и откуда он может начаться? Алексей Фененко напомнил, что война это продолжение политики иными средствами, а не «мордобой ради мордобоя». Цель тотальной войны: уничтожить противника, а ограниченной — принудить его к компромиссу. Поэтому когда мы говорим о глобальном конфликте, мы должны прежде всего поставить вопрос: это война на уничтожение, или ограниченная война, конфликт ради некоей «большой сделки»? Глобальный конфликт на уничтожение сегодня вряд ли возможен, а «конфликт на сделку» — вероятен, и вероятно, это и будет главная война в XXI веке, полагает он, которая произойдет в середине века и изменит глобальный силовой баланс. Она будет, скорее всего, вестись на локальной территории сторонами, которые введут туда свои войска и устроят там «большую разборку между собой».
Как было констатировано в итоге обсуждения, по-видимому, для такой войны готовятся несколько регионов. Это Ближний Восток и Восточная Европа, причем даже не Украина, а то, что мы называем Балто-Черноморским регионом. И третий регион, но пока еще спорный — это, если Россия и Китай научатся вести гибридную войну в Западном полушарии и смогут «перенести ее под нос американцам» — Латинская Америка. Некоторые попытки такого рода видны в «играх» с Венесуэлой и Эквадором в середине прошлого десятилетия. Если американцам придется вести гибридную войну в Западном полушарии, то это (уже само по себе) изменит весь глобальный баланс.
Отмечалось также, что поскольку в Балто-Черноморском регионе локализовать конфликт сложнее, использование его как потенциального театра военных действий менее вероятно.
