Интервью с активистом-экологистом Анной Балтиной, прозванной в прессе одним из лидеров протеста в Екатеринбурге против строительства храма св. Екатерины, могло войти в большой репортаж Марины Ахмедовой «Очеловечивание расчеловеченных» (см. «РР» №10 (475) от 3 июня 2019 года), но не вошло, поскольку сама Балтина вышла из себя, прервала интервью и просила не публиковать ее слов. Но после того, как активисты и часть общественности обрушились с критикой на автора репортажа за то, что в нем, по их мнению, было уделено недостаточно места позиции протестующих, было решено опубликовать это интервью для баланса.
С Анной Балтиной я встречаюсь на дорожке того самого сквера, где его планировали строить. Под деревьями дают концерт музыканты. Неподалеку сама Анна дает интервью. Мы идем в кофейню Ельцин-центра. Анна заказывает себе хумус и чай.
— У вас есть личные истории о сквере? – спрашиваю ее.
— Сквер – комфортное пространство, которое мне нравится. Личных историй нет.
— Деревья для вас живые?
— Конечно, живые. Я, наверное, не согласна с русским языком, что насекомые в нем – неживые. Насекомые – это что.
— А деревья – что или кто?
— Деревья – что. Но я не готова разговаривать на такую тему. Для меня деревья – живые существа, с которыми я обнимаюсь и которые мне приносят радости земного бытия.
— А что вы чувствуете, когда видите, что деревья пилят и рубят?
— Ну, такого, чтобы прямо ах и он, нет. А с другой стороны, я понимаю, что это (деревья – РР) – мой дом.
— Как получилось, что вы начали защищать сквер?
— Это очень длинная история. Началась она, как у всех не сразу осознанных людей, после рождения детей. Да, меня изменили мои дети. Я в активизме с две тысячи одиннадцатого года, и первые мои проекты были связаны с мусором. Я делала глобальные очистки у себя – в Березовске. Но так получилось, что в какой-то момент я переоценила свой взгляд на эту проблему. Мусор – это часть проблемы постсоветских городов.
— А мне казалось, что мусор — это общемировая проблема…
— Угу. Общемировая, конечно. И самые светлые умы еще в середине двадцатого века говорили, что главной проблемой человечества станет именно мусор. Я сама занималась картографированием свалок, сама их находила. Я переехала с детьми жить к лесу в небольшой райончик.
— Мне говорили, что там возле вашего дома вырубают деревья. Так ли это?
— Есть такая программа — «Комфортная городская среда», которая была придумана в том числе для поднятия явки на выборы президента. И эти проекты огульно запихнули все под выборы. Люди голосовали — вроде, такая хорошая идея, но без детальных проработок, это в большинстве случаев получается просто коллапс и кошмар.
— Поясните, пожалуйста, как могла вырубка леса простимулировать голосование?
— Да никак абсолютно. Просто сам по себе проект не проработан, и кто будет его исполнителем, тоже неизвестно. То есть люди голосовали за некую идею. Вот у нас в Березовском победила абсолютно другая идея реорганизации. Но все-таки эту идеи задвинули и во главу поставили велодорожку на тропе здоровья. После того, как якобы победила эта велодорожка, стали искать подрядчиков. К сожалению, у нас в России качество подрядных работ оставляет желать лучшего. Победил подрядчик, который просто сбрил очень много деревьев и испоганил парк. Парк очень пострадал от этой велодорожки.
— И вы, наверное, уже сами догадались, какой вопрос я хочу вам задать…
— Почему я не защищала лес там. По-своему, я его защищала. Естественно, не так рьяно, может быть, как в сквере у драмы. Потому что я еще больше понимаю ситуацию там. Она для меня еще больше прозрачная.
— То есть для того, чтобы защищать деревья, надо понимать или не понимать ситуацию?
— Здесь ты находишься в ситуации, когда бьешься головой о стену. Встают вопросы политики, вопросы муниципального управления.
— То есть чем сложнее повестка вокруг какой-то конкретной рощи, тем меньше вашего участия?
— Мы же откровенно говорим? Здесь вы судите сами. Я понимаю, кто у нас держит Березовский округ. У меня тоже есть какое-то чувство самосохранения, вы поймите. Что изменится от того, что я пойду к мэру и начну с ним разговаривать? Второй вопрос – это применение собственных сил – ты либо будешь распыляться в пустоту, либо сосредоточишься на чем-то другом. Получается так в данном случае…
— Так не получается…
— Давайте я перебью вас. Здесь конкретно вопрос стоит о том, что берут этот проект. Меня же никто об этом не спросил. Естественно, я на своей странице в Фейсбуке выкладываю – «Ребят, мне это не нравится». Я начинаю ванговать – будет так и вот так. Они все равно его берут (проект – РР). Кто я такая?
— Вы – активист.
— Я – активист, но я – в меньшинстве. Потому что все остальные: «Ура! Нам нужна велодорожка». И с той стороны – тоже активист. Кого будут слушать? Того, кто за велодорожку.
— Вы хотите сказать, что велодорожка не возбуждает такого неприятия, как храм, и поэтому вы…
— Нет, дайте я договорю. Вы сейчас сами оцените. Здесь приравнивается воля президента и строительство этой велодорожки. Вы понимаете, что велодорожка выиграла рядом с выборами президента Путина? Ну я же не пойду под бульдозер против президента Путина.
— А мне показалось, что проест в сквере носил нотку недовольства федеральной властью.
— Нет. В сквере? Нет, конечно. Я могу сейчас сказать только одно — об этой ситуации мы предупреждали. И губернатору сказали, что такая ситуация возможна, и тут она вам неподконтрольна. Призывать против Путина со страниц «Парков и скверов» мы никогда не будем и никогда этого не делали.
— Вы хотите, чтобы вас называли одним из лидеров протеста?
— Нет.
— Почему?
— Во-первых, ситуация такая, что у нас действительно много лидеров. Но так или иначе, вы, наверное, знаете, что меня в сквере тринадцатого, четырнадцатого и пятнадцатого не было. Я уехала с детским хором на фестиваль. Я – руководитель детского хора. Но люди пришли и высказали свою позицию. Нет никакого лидера.
— Все почему-то отказываются от этого звания лидера…
— Это нормальная ситуация. Потому что они не хотят иметь протокол на руках. У меня сейчас повестка. Когда мы были на встрече с губернатором, омбудсмен по правам человека Мерзлякова во всеуслышание заявила, что нужно убрать тринадцатое мая и тогда всем разговаривать. Вы понимаете, что репостов было достаточно много и призывов тоже?
— А вы призывали?
— У меня было предложение следующего характера: «А пойдемте погуляем в сквер к девятнадцати ноль-ноль. У нас прогулки в России запрещены?
— Анна, представим, что вы в суде, а я – судья. И вот я вам говорю: «Гражданка, вы прекрасно понимали, что намечается протест, и потому ваше предложение было безобидным только по форме, но не по сути». Что скажете?
— Ну все-таки прогулка — это не организованное мероприятие. Со страниц «Парков и скверов» очень корректно подавалась информация — никаких провокаций, призывов, плакатов. Даже забор не трогать руками… Я еще перед судом?
— Да.
— Флешмоб и прогулка — это не митинг.
— А как вы относитесь к забору?
— Я в принципе плохо отношусь к заборам.
— А как вы относитесь к тому, что забор снесли?
— Ха-ха. Тут интересная ситуация… — она произносит еще несколько предложений.
— Анна, вы уверены, что хотели мне — представителю прессы — сказать эти слова? – я предлагаю собеседнице воспользоваться моим душевным ресурсом, и скорректировать свои слова.
— Тут двоякая ситуация. Почему надо ставить этот забор? Зачем? Каким образом эта земля выделялась из общественной территории? У нас закон един для всех или только для нашей администрации. У нас сквер – общественная земля, которая принадлежит каждому гражданину. Я против забора и я… — дополняет она.
— Анна, я снова задаю вам тот же вопрос – хотели бы вы сформулировать по-другому свой ответ? Я не могу сказать, насколько забор правомочно появился в сквере, но вот он уже стоит. И его сносят, — говорю я, и Анна смеется. — Тем не менее, после таких действий, когда барьер перейден, может случиться насилие и пролиться кровь.
— Абсолютно согласна с этим. Тут надо осторожно. Мне не надо вредить.
— Иногда люди своими словами сами себе вредят. Итак я спрашиваю вас еще раз – как вы относитесь к тому, что забор снесли?
— Классный вопрос! Понимаете, да? Потому что я сейчас наливаю чай, и вам рассказываю… Я уже три года как общественный террорист. Поэтому сейчас заявлять что-то про забор – это чревато. Я рискую получить следующую статью. Поэтому я считаю, что этот вопрос вообще надо обойти. Но ситуация спровоцирована не нами. Забор поставили не мы. Надо понимать, что это – самый центр, и городской пруд – его сердце. Не храм, который взорвали когда-то, он не существует уже очень продолжительное время. А пруд – городской, это плотина, начало Екатеринбурга.
— А как вы относитесь к храму?
— Положительно. Вопрос — где и как.
— Если храм уйдет из сквера, для вас в дальнейшем будет иметь значение, где он будет построен?
— Лично для меня? Я бы хотела, чтобы он был построен на месте телебашни. Потому что конфликт разгорелся с этого места. И это стало бы знаком примирения.
— Я читала интервью, которое вы дали порталу 66.ru, и там журналист спрашивает вас о вашей связи с «Атомстройкомплексом» («Атомстройкомплекс» боролся за территорию на месте телебашни с УГКМ, УГМК планировал строить ледовую арену, «Атомстройкомплекс» — коммерческую жилую застройку. Землю отдали УГКМ. Анна Балтина пыталась противостоять вырубке деревьев рядом с телебашней — РР).
— Это такой баян. Я сейчас говорю, как экологист. У нас очень остро встает вопрос с зеленой поймой реки Исеть. Река должна быть с зелеными берегами. Почему именно Алтушкину отдают место под строительство храма? Ему нужен центр.
— Но разве храм не в центре стоял?
— Классно! Он стоял в тысяча девятьсот тридцатом году.
— И в тысяча тридцатом году эта территория была нашей родиной.
— Точно так же родина находится здесь и сейчас. Где вы были в тридцатом году? Что для вас историческая справедливость?
— Теоритически для меня это – исправление того плохого, что сделали мои предки.
— Классно! Когда мне говорят об исторической справедливости в то время, когда я за чаем ем хумус, это, как минимум… ну как бы вам помягче сказать… ну давайте так – непрофессионально, — говорит Анна, и я могла бы ей сказать, что непрофессионально – есть хумус во время интервью, но я – вежливый человек. – Так… А вам важно, какими способами достигается историческая справедливости?
— Конечно, Анна. Гуманными.
— Это – определяющее предложение. Если мы исправляем ошибки, то и сами сначала меняемся внутренне.
— Но, видимо, дело в том, что не всем жителям вашего города нужно для этого внутренне меняться…
— Подождите… Здесь идет чистое насилие! Автоматы и это все. Это насилие и оккупация.
— Скажите, пожалуйста, почему, когда проходили слушания о месте строительства храма, вы не высказывали возмущения?
— Вы сейчас говорите про общественные слушания? Мы участвовали в общественных обсуждениях очень активно. Мы не говорили, что мы против храма.
— Почему же не было протестов во время обсуждений? Мне кажется, логичным протестовать, пока ситуация не доведена до такой степени.
— Мне бы хотелось. Но, к сожалению, у нас народ видит только факты. К сожалению, у нас в городе в основном – пассажиры. Если вы задаете мне вопрос как руководителю «Парков и скверов», то можете почитать наши посты. Наша позиция была очень аргументирована.
— То есть вы работали с общественным мнением. А почему общественное мнение не выходило в сквер?
— Реальность такова, что ему нужно сначала потрогать и увидеть. Это – стадия становления гражданского общества.
— Скажите, пожалуйста, правильно ли я понимаю, что вы протестовали в сквере потому что понимали, что там будете не одна – как в случае с велодорожкой, и в сквере возникнет резонанс, который позволит вам выполнить вашу работу активиста?
— Совершенно верно. Но в случае успеха, успех отразится и на тропе здоровья.
— Как вы относитесь к сторонникам храма?
— Ненависти у меня к ним нет. Меня немножко потрясает их фанатичность и непонимание разумных доводов. Храм не увеличит зеленые зоны. А это чревато заболеваниями.
— Я присутствовала на встрече мэра со сторонниками храма, и там говорили о том, что в сквере хотели посадить еще больше деревьев, а те, что есть – перенести.
— Ой Господи… Во-первых, давайте все-таки мы не поверим в то, что взрослые деревья будут выкопаны и пересажены. Пусть сначала технику, которой будут пересаживать покажут.
— Все же поясните, я не могу этого понять – вы так озабочены судьбой каждого дерева в сквере, но почему вас так же не заботит судьба берез возле вашего дома? Они же – тоже живые. Они – кто.
— Вы сейчас передергиваете. И я сейчас на самом деле начинаю выходить из себя, потому что вы… — она смотрит на меня так, будто собирается снять свою булавку и проткнуть меня ею. – Вы – аффилированы!
— Только потому, что вы не можете ответить на вопрос?
— Смотрите… Ух… Вы не подготовлены. Вы сейчас называете рощу березовой, а там сосны.
— Вы березы любите больше сосен? Тут уж, я действительно не подготовлена – не знаю ваших предпочтений.
— Меня заботит судьба каждого дерева, и это очевидно.
— Нет, это не очевидно.
— Я сейчас имею право закончить интервью и не давать никакого разрешения на его публикацию.
Я заканчиваю интервью с Анной Балтиной ровно на том месте, где она запретила его публиковать. Уходя из Ельцин-Центра, я предлагаю ей воспользоваться во второй раз моим душевным ресурсом – извиниться и попросить меня интервью не публиковать.
Вечером я получу от Анны сообщение в Facebook – с просьбой не публиковать интервью. Но в тот момент мой душевный ресурс будет уже исчерпан.
