— Андрей Александрович, что лично вы увидели в послании президента к Федеральному собранию?
— В первую очередь, и это самое очевидное, — заявку на начало транзита. Причем без объявления целого ряда ключевых параметров, которые, по-видимому, будут проясняться впоследствии. Показательна и реакция на послание, а также эффект от отставки самого правительства. Последнее придавало сказанному совершенно другое звучание, что и было заметно по реакции первых экспертов.
— Многие из них, кстати, отмечали, что часть предложенных Путным новаций в послании показались «рваными» и «двусмысленными».
— Это действительно так. Например, непонятен статус Госсовета. Также как и заявленный Путиным тезис по поводу отказа от примата международного права. Потому что из того, что было сказано неочевидно, что будет принят пока отсутствующий закон о Конституционном собрании и осуществлен пересмотр забронированных частей Конституции.
Более того, кажется, что произойдет нечто прямо противоположное. Конкретнее: пункт 4 статьи 15 останется неизменным и будет перетолкован с точки зрения вопроса о том, что именно является логикой международного права, какие пункты из него будут действовать и дальше, в том числе из уже подписанных и ратифицированных.
И, соответственно, тут предложения Путина выглядят в первую очередь как попытка защитить себя от возможных непредсказуемых последствий, связанных с функционированием норм международного права. Тем более, что, как мы видим за последние десятилетие, система международного права стала менее прозрачной и предсказуемой.
Напомню, что в Конституции речь идет именно об общепризнанных нормах международного права и, следовательно, имея ввиду это положение статьи 15, те нормы, которые могут представлять угрозу для страны, очень легко истолковать как не общепризнанные.
Большая политическая гибкость
— Что просматривается в предложениях президента касательно переустройства государственной системы?
— В первую очередь мы видим наметившееся уменьшение власти президента. Это, замечу, пока первый шаг за всю историю действующей Конституции с декабря 1993 года. Шаг направленный на трансформацию президентской власти от той суперпрезидентской модели, где мы имеем дело со своеобразном «некоронованным монархом».
Кроме того, в послании заметно наметившееся усиление представительного органа власти. Александр Баунов удачно заметил, что все заявленные поправки в Конституции сводятся к одному: чтобы в определенной перспективе, в рамках этого меняющегося конституционного дизайна, был бы невозможен «второй Путин», невозможен новый режим с такой же персональной властью.
— И это осознается самим Путиным как необходимость для системы в целом? Или же это действие, продиктованное чисто посттранзитной логикой?
— И то, и другое. В первую очередь сама власть будет трансформироваться, избавляясь от модели, где есть ярко выраженный персональный центр, и двигаясь в сторону все более сбалансированной, сложной и разветвленной системы.
Глеб Павловский об этом, собственно, и говорил в 2007 году, когда отмечал, что дальнейшая возможная трансформация власти — это усиление персональной власти самого Путина, но и вместе с тем формирование все более четких границ внутри пространства власти.
Поэтому, если быть оптимистом, то предложенные президентом новации — это не только про транзит, но и про возможность придать большую гибкость политической власти. Последнее, собственно, крайне важно для самого транзита. С одной стороны, нужно сохранить в системе управляемость и предсказуемость, а с другой — не допустить «второго Путина», то есть чтобы никто из участников транзита не смог монополизировать власть. И я думаю, что это позитивный момент.
Для нового гегемона нет места
— Многие эксперты также отмечали, что президент явно пытается перезапустить систему голосования, усилив представленность граждан и подхлеснув их солидарность.
— Да, но при этом предложенное Путиным — это, конечно, не про референдум, а, скорее, про классический вариант аккламации, свойственный цезаристской авторитарной власти. Голосование здесь не будет иметь юридической силы. Оно должно лишь подтвердить авторитет власти в лице президента, а именно Путина.
— Можно ли говорить о том, что теперь Россия будет трансформироваться из суперпрезидентской республики в президентскую?
— Об этом трудно говорить. Потому что Путин, по всей видимости, приобретет нечто вроде статуса Лидера или Отца Нации. Над существующей политической системой будет возводиться некая надстройка. И именно поэтому все основные игроки внутри госсистемы должны обрести свои границы, контролируя друг друга, что приведет к усилению реальной конкуренции между ними.
Только в таком случае, с одной стороны, будущий Отец Нации сможет оказаться над системой в роли арбитра, а с другой — возможность для возникновения «второго Путина», как я уже говорил, будет заблокирована, потому что в этой конфигурации власти нет места для нового гегемона.
Я напомню классический пример из российской истории, когда на протяжении всего XIX века говорили о необходимости создания единого правительства, в то время как императоры последовательно эту идею блокировали. Александр II, например, постоянно поддерживал существование разных «министерских партий», подхлестывал между ними не угасающий конфликт.
Это как раз и позволяло ему de facto, не только de jure находиться над министрами и другими высшими чинами, выступать по отношению к ним в роли арбитра и, что, пожалуй, самое главное, сохранять прозрачность работы всей системы. Ведь именно потому, что члены правительства не могли договориться друг с другом, они не могли и установить информационный фильтр по отношению государю.
Они не могли изолировать его от реального положения вещей, не могли управлять его видением, потому что это невозможно в условиях постоянной борьбы, доносов и конкуренции. И этот пример — не просто часть истории. Он напрямую связан с тем, как работает власть. И поэтому для того, чтобы эта «надпозиция» Путина в роли Отца Нации после 2024 года состоялась, необходимо обеспечить сильную конкуренцию внутри всей государственной системы».
— И потому многие эксперты постоянно вспоминали то, что произошло в Казахстане в прошлом году.
— Да, и это вполне справедливо. По-видимому, казахский опыт был сочтен в целом положительным. Поэтому сейчас очень важно сохранить управляемость системы, и понять как именно будет развиваться режим. Но при этом, я хотел бы подчеркнуть, что вся эта трансформация началась самой же властью и причем не в условиях явного, непосредственного кризиса, а заблаговременно. И это еще один положительный момент. Режим перехода был запущен в ситуации, когда он еще не является вынужденным.
