Кто заплатит за лечение пациентов

«Хайп в целом — бессмысленный процесс. Поэтому я не хочу никакого хайпа. Мне и так неплохо живется. Мне не нужно быть гонимым для того, чтобы дальше по этой жизни идти. Мои амбиции простые: делать хорошее качественное издание. Я потратил на него восемь лет. Сейчас закончится эта история с COVID-19, и здравоохранение перестанет всех волновать, и мы снова перестанем быть вам интересными. Поэтому отмените свое решение и дайте нам возможность вернуть нашу публикацию на место. Ребята, дайте нам такую возможность. Я не из тех, кто бросается на амбразуру. Поэтому давайте договоримся без войны».

Такую речь проговаривает про себя Дмитрий Кряжев, владелец издательского дома «ФФ Медиа», мысленно обращаясь к представителям Генеральной прокуратуры. Но встреча с ними вряд ли состоится.

«ФФ Медиа» выпускает деловой журнал о здравоохранении Vademecum. Когда Кряжев хочет объяснить его суть, он говорит: «Вот представьте, что газета “Коммерсант” или журнал “Эксперт” начали бы рассказывать только о здравоохранении, причем не просто широкой аудитории, а самим представителям этой индустрии — предпринимателям, медикам, организаторам здравоохранения, фармацевтам». В рекламной видеозаставке на странице в фейсбуке издательский дом, характеризуя себя, выбирает слова «независимость», «качество», «высокий стандарт».
Но несмотря на все эти характеристики, 28 апреля в 19:45 по Москве доступ к сайту Vadmecum был заблокирован Роскомнадзором, который выполнял требование Генпрокуратуры. Роскомнадзор действовал в соответствии с Законом «Об информации…», поправки к которому президент России Владимир Путин подписал в марте прошлого года. В нем, частности, говорится, что в случае обнаружения фейка Генпрокуратура требует от информационного ресурса его удаления. Роскомнадзор дает сутки на удаление фейка.

Редакция Vademecum получила предписание Роскомнадзора в 13:15. В 15:54 на сайте издания появилось открытое письмо редакции: «Поступившие в редакцию уведомления Роскомнадзора и требование Генпрокуратуры РФ об ограничении доступа к новостному материалу Vademecum грубо нарушают Конституцию РФ… Редакция рассматривает закрытие доступа к публикации “Московский городской фонд ОМС отказался платить за лечение пациентов с COVID-19, госпитализированных не по скорой” как проявление жесткой цензуры со стороны органов власти. Заявление о том, что представленная нами информация является заведомой ложью и содержит “призывы к массовым беспорядкам”… мы воспринимаем как прямое оскорбление коллектива нашего издания, исповедующего высокие профессиональные и этические стандарты… В вышедшем 22 апреля материале со ссылкой на письмо Московского городского фонда ОМС № 08-09-04/8401 сообщалось, что фонд уведомил руководителей медицинских учреждений и страховых медицинских организаций о том, что медпомощь, оказанная пациентам, поступившим в клиники не с бригадой скорой помощи, а “самотеком”, оплачена не будет. Достоверность этого письма МГФОМС подтвердил релизом, разосланным 23 апреля различным средствам массовой информации».

И за всеми этими делами Кряжев совершенно забывает о письме, которое пришло накануне утром. Его отправителем выступал следственный комитет Пермского края. И речь в нем шла о бывшей сотруднице Vademecum Елене Ладыгиной, которая несколько месяцев назад вернулась в родной город Пермь и устроилась там на работу в газету «Звезда». Кряжев начал думать над характеристикой, но написать ее не успел — через несколько часов ему самому пришло предписание Роскомнадзора.

Сейчас он сидит дома в своем кабинете и дает понять, что устал от звонков разных СМИ. У него над головой белый шкаф, который попадает в телефонную камеру таким ракурсом, что похож на лестницу, ведущую в необозримый верх.

— История, описанная в нашем материале, вполне обычная. Письмо фонда было адресовано не простым гражданам, а руководителям клиник. По сути, им напоминали, что за пришедших самотеком пациентов с подозрением на СOVID клинике не заплатят. Это такой способ наведения порядка как бы, установка на то, чтобы все пациенты маршрутизировались по скорой. В нашем материале было написано ровно то же, что и в том письме. Вроде не бог весть какая сенсация. Но потом журналисты в огромном количестве перепечатали нашу заметку, только уже по их версии получалось, что москвичи должны платить за лечение в больнице. И тогда вокруг нас вся эта история и закрутилась.

— А как вы думаете, что в вашей заметке дало им возможность так переиначить смысл?

— Вероятно, у всех возник вопрос: если фонд ОМС не возместит больнице лечение, за чей счет тогда вся история? Какой ответ на этот вопрос возникает в голове у нашего среднестатистического журналиста? Он и пишет: тогда за лечение будет платить сам пациент. Но эти выводы — уже не наша ответственность. В нашем материале ни о чем подобном не было ни слова. На следующий день после выхода нашей заметки Московский городской фонд ОМС выпустил релиз: «Эта информация достоверна». То есть наша заметка основана на письме, письмо признается достоверным. Для нас на этом вся история с этой заметкой закончилась, мы же не можем нести ответственность за другие средства массовой информации, которые перевирают или додумывают.

— Каких политических взглядов вы придерживаетесь?

— Я не могу их так просто сформулировать. Боюсь, у меня огромное количество претензий ко всем политическим движениям и течениям. Мы же с самого начала обособились, придумали себе работу — помочь индустрии здравоохранения стать прозрачной, конкурентной, помочь вывести разумный баланс между государственным и частным сектором. Вот только в этом, наверное, наша позиция. Но если вас интересует, состою ли я в каких-либо организациях, то нет, не состою. А каких взглядов придерживаются коллеги, мне неважно. Я их не за взгляды на работу принимал, а за умение заметки писать и работать с фактурой и за желание вырасти в специалистов в узкой области экономики.

Наше издание создавалось выходцами из «Коммерсанта», «Ведомостей» и Forbes. Мы работаем в формате делового издания, то есть про большие деньги пишем. Язык у нас соответствующий. Аудитория у нас главным образом внутриотраслевая. И все наши сенсации и эксклюзивы адресованы ей. Массмедиа оказались не готовы писать на тему, которой мы посвятили все эти годы и которая (спасибо COVID) стала мейнстримом. Журналисты ничего не понимают и криво переписывают нашу заметку. Прокуроры читают, разбираться не умеют или не хотят, но хотят наказать. Уверен, что в Генпрокуратуре вообще никто первоисточник не открывал. Нашли, на кого все ссылаются, и обвинили в распространении фейка. А Роскомнадзор тоже не вникал и по указке нас отключил. А то, что у нас абсолютно корректный текст, никого не волнует. Это цензура в чистом виде. Причем слепая!

— Вы так это говорите, будто вас больше пугает не сама цензура, а то, что она слепа и не может отличить фейк от нефейка.

— Представьте, сколь забавно в итоге узнать, что тот самый вредитель — это ты. 

Просто здравоохранение для большинства изданий — это даже не третья, а четвертая по степени значимости тема. Знаете, такая, от которой у редактора ежедневной газеты начинает болеть голова. Мы все эти годы жили прекрасно, на нас никакие надзорные и карательные структуры не обращали внимания, никто не говорил, что нам делать. У нас независимое издание, и я так построил работу, чтобы и редакционный коллектив чувствовал себя абсолютно независимо, в том числе внутри нашего издательского дома.

А теперь нас просто втянули в противостояние, которое мы вообще не заказывали. Мне ореол оппозиционности вокруг издания не нужен вообще. Мы себя никому не противопоставляем. Все в индустрии знают, что мы такие же ее участники, только производим и предлагаем не лекарства или медуслуги, а информацию. Наша репутация — это основа бизнеса. Поэтому мы так болезненно реагируем, когда нас обвиняют в распространении заведомой лжи.

— Вас это прямо так оскорбило?

— Ну конечно! Ну естественно! Хотя… оскорбление — это эмоциональное. А у меня никаких эмоций, — говорит Кряжев, хотя за время разговора на его лице наблюдалась буря эмоций. — У меня есть репутация, и такие неприятные истории влияют на отношение моей аудитории. Не хочу, чтобы в наш адрес говорили: «А-а-а, это эти распространители фейков!» Знаете, если не ответить, такое может прилепиться к изданию.
— А вы так верите в репутацию в современном мире информации?

— Да, потому что у нас очень короткий контакт с аудиторией — нашим читателем, нашим ньюсмейкером и нашим рекламодателем может быть один и тот же человек. Представляете? Хорошая репутация должна идти впереди нас, и когда нас называют фейкометами…

— А разве ваша аудитория не поймет, что вашей вины нет?

— Читатель-то поймет. Мы потому и выступили с открытым письмом после получения телеги от Роскомнадзора. Нам нужно было оперативно предупредить аудиторию, что власти нас хотят скомпрометировать, сделать нас участниками некой показательной акции. Вот мы и выпустили открытое письмо. Я довольно резкий человек, и мне все равно, кто меня обвиняет — Генпрокуратура или сосед по подъезду. Мы объявили о давлении на нас, сказали, что оно необоснованное. Выполнили требование регулятора, хоть и считаем его абсолютно незаконным. А теперь будем добиваться возврата корректного материала на сайт.

— И что вы предпринимаете для того, чтобы его вернуть?

— Будем делать все, что скажут наши адвокаты из компании Lidings. Для начала нужно понять, что написано в решении Генпрокуратуры, на которое ссылался, закрывая нашу публикацию, а затем блокируя сайт, Роскомнадзор. Мы его в глаза не видели. Следом направим запрос в Генпрокуратуру и предложим отменить решение: что бы ни было написано в документе, уверен, разумных и исчерпывающих аргументов в пользу снятия публикации в нем быть не может. Вот заодно узнаем, есть там с кем говорить или нет. Если так не получится, пойдем в суд и позовем в качестве участников и свидетелей всех — Роскомнадзор, Генпрокуратуру, департамент здравоохранения Москвы, Московский городской фонд ОМС. Проиграем в российском суде —, пойдем в европейский.

— Почему бы вам не смириться с этой ситуацией?

— Это опасный прецедент. Вот вы сейчас напишете про нас статью, ее опубликуют. А на утро Генпрокуратура увидит в ней приметы фейка по какой-либо неведомой причине. Вы даже не узнаете по какой. Решение Генпрокуратуры придет в Роскомнадзор, а Роскомнадзор, ни во что не вникая, не включая экспертизу, отправит вам уведомление о необходимости удалить лживый экстремистский текст. И ваш редактор или издатель скажет вам: «Знаете, Марина, тут такое дело… Либо мы сейчас удаляем эту статью, либо нам отрубят сайт, возможно с концами. И мы все пойдем на улицу». А вам дорого ваше издание, вам жалко редактора, издателя и других коллег. Сейчас законодательство о фейках апробируют на нас, а потом будут отрубать любые издания.

Эксперт по ОМС

Дарья Шубина — автор статьи, определенной Генеральной прокуратурой как фейк, — дает интервью тоже из дома. Она говорит, что редакция в анабиозе, и единственное, на что сейчас способна, — искать новости и подтверждать их, а большие тексты делаются с трудом. Но не из-за решения прокуратуры, а из-за карантина, который мало подходит для журналистской работы. «Ни с кем не встретиться, ни с кем не поговорить, — грустно говорит она. — Так что нам тяжело».

Дмитрий Кряжев считает, что Дарья — специалист по работе ОМС, а работа ОМС — очень сложная тема, и нет другого такого журналиста, который разобрался бы в ее тонкостях так, как Дарья.

— Дарья, а вы понимаете, почему фонд разослал в медучреждения такое письмо? Кто же все-таки будет оплачивать лечение пациентов, если не ОМС и не сами пациенты?

— Заметка, которую я написала, была довольно банальной, — отвечает она. — В письме фонда говорилось: если медучреждения примут пациентов не по скорой и в реестрах не будет отражен номер наряда бригады, если пациенты поступят сами планово, а не будут госпитализированы, тогда эти медучреждения не смогут получить оплаты по ОМС. Я, честно, не знаю, какой в этом смысл. Может быть, они хотели замкнуть все на одном звене — скорой, которая будет контролировать и маршрутизировать. Маршрутизация будет под контролем.

— То есть облегчить себе работу?

— Возможно. Но там может быть множество причин, о которых мы ничего не знаем. Окей, но не все сразу вызывают скорую. Не все могут сразу до скорой дозвониться. Не все хотят скорую ждать и переживают. Это стандартная ситуация, когда мы берем родственника и везем его сами в скоропомощной стационар. В докоронавирусные времена так и делалось. Но теперь медучреждение оказывается в странном положении: приехал пациент, отказать ему в медпомощи учреждение не может по закону. Что ему делать — вызвать скорую? Принять его, лечить и потом не получить никакой оплаты? Это довольно странный момент для медучреждений. А в самом письме не было никаких пояснений. Оно вообще было довольно скупое. В нем все было четко написано: берем пациентов только по скорой, а самотеком не берем.

— А как это письмо пришло в вашу редакцию?

— Мы давно существуем, и у нас много источников разных. Один из источников и прислал нам это письмо. Мы убедились в его подлинности, проверив еще у трех источников — у руководителей крупных медицинских учреждений. Спросили у них: «Получали такое письмо?» Они ответили: «Получали».

— И никто не мог его расшифровать?

— Да. Хотя в нем самом ничего сложного. А мы в своей заметке больше хотели отразить ситуацию, в которую попали медучреждения. Им и так сейчас приходится непросто из-за больших потоков пациентов, а тут еще для них вводятся какие-то странные дополнительные условия. А дальше… коллеги заметили нашу заметку и начали писать свои, и в итоге у них все пришло к тому, что если пациенты приедут сами, то самим им и придется за лечение платить. Но нам не было смысла пояснять в своей заметке, что это не так, потому что наша аудитория и так все прекрасно понимает. Нашей целью было показать, что Московский городской фонд ОМС принял такое решение, не утруждаясь его пояснением. А мы знаем: то, что происходит в Москве, как правило, потом переносится на регионы. Москва — это главный оперативный штаб в борьбе с коронавирусом. Фонд подтвердил, что было такое письмо, а департамент здравоохранения Москвы его опроверг. И вопрос так и остался в воздухе. Ситуации могут быть разные. И пациенты в плохом состоянии тоже приезжают самотеком, такие факты есть, и нам их подтверждали главные врачи. Но какой смысл ставить медучреждения в эту вилку, чтобы они не могли отказать и еще были виноваты, если не дай бог что-то случится. Это сейчас коронавирус и все забыли, что в прошлом году у нас активная кампания против врачей шла, было заведено много уголовных дел, которые до сих пор расследуются. И не хочется, чтобы, когда это все закончится, появлялось больше поводов для того, чтобы заводить на врачей дела.

— Как вы себя чувствуете после обвинения в создании фейка?

— Наши коллеги из Перми сейчас подвергаются худшему давлению. Наша коллега сделала интервью с врачом, и ей сейчас предъявляют серьезные претензии. У нее доследственная проверка. А у нас, по крайней мере, дело не уголовное. Самое плохое, что никто не пытается разобраться. Требование любого органа должно быть обосновано. А мы требования прокуратуры даже не видели. Блогеры гораздо хуже влияют на ситуацию с информацией о коронавирусе, они распространяют много непроверенной информации и не несут за это никакой ответственности. А мы работаем по закону. СМИ вообще надо вывести из-под этого законодательства о фейках. Мне не нравится такой подход к СМИ. Получается, у нас нет никакой альтернативы, ты просто лишаешься своего ресурса, который делаешь годами, зарабатываешь индексацию и репутацию. У нас в год восемь миллионов просмотров. Соответственно в неделю где-то двести-триста тысяч. Мы можем и на другом ресурсе работать, но просто… обидно.

Правда

Александр Попелюк представляет адвокатское бюро Lidings. Этого адвоката Кряжев выбрал из всех тех юристов, которые предложили Vademecum свои бескорыстные услуги.

— Тут получился эффект испорченного телефона, — говорит Попелюк, и его белоснежная рубашка светится на фоне пасмурного дня, видного из окна. — Коллектив издания — профессиональные журналисты. Они пишут для медучреждений, а не для широких масс. Но кто-то исказил информацию, а прилетело именно Vademecum. На мой взгляд, это ошибочное решение, и оно продиктовано тем, что они (Генпрокуратура. — М. А.) спешили устранить этот источник, не задумываясь о том, где именно произошло искажение. То есть они попытались решить простым путем непростую задачу. Рассеивание публикаций получило масштаб. Сама по себе новость не была интересной для широкой общественности, но когда она поменяла контекст, то зазвучала иначе.

— Что вы сейчас планируете делать?

— Мы хотим восстановить публикацию. Необходимо доказать необоснованность решения прокуратуры. Скоро мы подготовим иск, но он не будет быстро рассмотрен и вряд ли получит положительную оценку у суда. Если взять практику Таганского суда, где рассматривается большинство таких исков, то в девяноста процентах случаев такие заявления не удовлетворяют. Поэтому ожидания у нас умеренные, хотя мы понимаем, что и положительные примеры есть. Есть дела, которые дошли до Верховного суда и доказали свою правоту, дошли до ЕСПЧ и доказали свою правоту.

— Но если в девяноста процентах случаев такие иски не удовлетворяются, есть ли смысл тратить на них усилия?

— Но издание не является источником недостоверной информации. Такие обвинения наносят удар по репутации издания.

— Дмитрий Кряжев много говорил мне о репутации. А вы скажите вот что: а за правду вообще стоит бороться?

— Это моя профессиональная деятельность — бороться за правду. Мои доверители обычно за этим ко мне и обращаются.

— Да, но она им нужна для чего-то — например, для отстаивания своей репутации. А за саму правду в ее чистом виде в мире почти победившего фейка стоит бороться?

— Не все битвы за правду приводят к победе. Часто бывает так, что, несмотря на всю правоту твоей правды, тебе не удается добиться признания правды сегодня… и завтра, и в обозримом будущем не удается. Но порой случается так: проходит продолжительное время, и правде удается восторжествовать.

— А как вы думаете, все эти девяносто процентов дел, о которых вы говорили, — несправедливы? То есть никто не был наказан по справедливости за фейк?

— Да, правда, да, да. Я бы не хотел вставать на защиту Генпрокуратуры, но правда в том, что по отношению к некоторым публикациям такой механизм, наверное, оправдан. Когда распространяется вызывающая панику информацию.

— А как вы оцениваете дело Vademecum? Оно прецедент? Оно исключительное?

— Именно вот такой механизм появился в прошлом году. Если раньше госорганы обращались с судебным требованием о блокировке, то в прошлом году появилась возможность блокировать без суда. Может быть, мы с Vademecum сейчас будем первыми, кто пойдет оспаривать требование Генпрокуратуры. Станем такими трендсеттерами.

— Если среди тех девяноста процентов дел наберется хотя бы тридцать наказанных несправедливо, не по правде, то чем это грозит обществу?

— Это повлияет на принципы распространения информации. Люди будут бояться делать утверждения, которые кто-то истолкует превратно. Люди должны задумываться о том, что они говорят, но они не должны бояться говорить правду открыто.

— То есть они будут говорить полуправду?

— Либо будут молчать, либо будут следовать той позиции, которой, как они думают, ожидает от них власть.

— Каковы шансы у дела быть доведенным до суда?

— Шансы невелики, но настроение решительное.

— Представьте, что дело слушается в суде. Приходят представители прокуратуры и говорят: «Редакция сама виновата, навели на людей панику. А кто-то испугался ехать в больницу самотеком, ждал несколько часов скорую при высокой температуре, и это повлияло на исход его заболевания». А вы им что скажете?

— Мы не несем ответственности за действия пациентов, поскольку мы не распространяли недостоверную информацию. Мы просто воспроизвели письмо фонда. А за то, что так вышло, вам нужно благодарить только фонд, который принял решение разослать по медучреждениям такое письмо. Вот с этими претензиями вам в фонд и нужно обратиться.

— А лирического ничего не заготовите для журналистов, которые тоже присутствуют в зале суда и готовы распространять информацию?

— Нет. Но лично мне это дело кажется несправедливым. И если бы оно не вызывало во мне таких чувств, то я бы самостоятельно не обратился к Vademecum с предложением защищать их бескорыстно. Я не согласен с такими действиями по отношению к изданию. Дело еще в том, что мы схожи по роду деятельности. Наша компания тоже много работает в сфере здравоохранения и фармацевтики. Мы их хорошо знаем, у них хорошая репутация.

Буквально живет на работе

Новостник ставропольского информационного агентства «Победа 26» Ольга Самсонова встает в 7:30 утра. Она с дочерью дома, и у нее есть час на завтрак и мелкие домашние дела. В 8:30 она садится за компьютер, и в это же время на него приходит первое сообщение от редактора, пересланное от министерства жилищно-коммунального хозяйства. Ольга пробегает глазами по тексту. Заголовок: «На Ставрополье приводят в порядок воинские захоронения». Текст: «33 братские и 25 индивидуальных могил в 33 муниципальных образованиях края приводят в порядок в рамках реализации федеральной целевой программы…». Она дочитывает пресс-релиз министерства, поднимает глаза в правый верхний угол экрана — 8:36. У нее остается четырнадцать минут на то, чтобы переписать релиз министерства в новость. Заголовок уже придуман в тот момент, когда она бегло читала текст: «На Ставрополье приведут в порядок 57 воинских захоронений». Лид: «В рамках празднования 75-летия Победы в Великой Отечественной войне в 33 муниципальных образованиях региона облагородят воинские захоронения». Не более трехсот знаков. Теперь — сама новость. Она пишет новость, быстро копирует ее текст, прогоняет через Advego Plagiatus, бесплатную программу для проверки текста на уникальность. Результат — выше шестидесяти процентов. Новость уходит к редактору на минуту раньше отведенных на нее пятнадцати минут.

Следующие новости — о дорожных происшествиях. Одновременно Ольга заходит с телефона в Кочубеевский паблик в инстаграме. Видео, показывающее врача в белом защитном костюме и в пластиковых очках, появилось буквально несколько минут назад. Ольга смотрит видео и одновременно пишет сообщение редактору с компьютера: «Появился эксклюзив».

На видео врач то идет решительно по больничному коридору, то снимает маску и показывает молодое усталое помятое очками лицо. Мелькают плашки со словами: «Анна Антонюк — врач в инфекционной краевой больнице — добросовестно исполняет свой долг. С начала эпидемии доктор буквально живет на работе. Анна с детства мечтала быть доктором». На видео появляется Путин. «Им всем сейчас очень непросто, — говорит он, и его слова тоже оформляются плашками. — Именно они в больницах, инфекционных отделениях держат оборону от наступающей эпидемии, лечат, спасают людей. Уверен, что все граждане страны присоединятся к словам сердечной благодарности нашим врачам». Заголовок эксклюзива придуман моментально: «Буквально живет на работе». Ольга звонит в минздрав. Существование врача подтверждено. Эксклюзив — есть!

Неточный заголовок

Руководитель объединенной редакции пермского медиахолдинга «Местное время» Федор Цехмистренко держит в руке бутерброд. Он только что вышел с совещания и успел сбегать в магазин. Холдинг, в состав которого входит одноименное агентство, газета «Звезда», радиостанция «Эхо Перми», телеканал «Урал-Информ ТВ», работает частично на удалении, не приезжают только авторы, пишущие онлайн.

— Если коротко, — говорит Федор, — то в нашем холдинге вышел материал, в котором мы рассчитали количество зараженных врачей от общего числа. На сайте газеты «Звезда» вышел рерайт этого материала с неточным заголовком. Мы это заметили и быстро исправили. Я хочу подчеркнуть: неточность была только в заголовке, в самом материале все цифры были корректными. Этот неправильный заголовок провисел минут двадцать, мы его исправили и принесли извинения нашим читателям. И на этом история для нас закончилась. Но ею занялся Следственный комитет. Они там сейчас разбираются, нарушили мы законодательство или нет. Намеренно ли мы сделали такую публикацию или нет. И, если честно, мы ощущаем на себя давление сейчас. Мы считаем, что это связано с другим резонансным материалом, который вышел в «Звезде». Он был опубликован на следующий день после той заметки. Это было интервью с врачом инфекционной краевой больницы Еленой Макаровой, которая рассказала нам о положении дел в больнице, о том, как медики не умеют надевать средства индивидуальной защиты, о том, как они начали заболевать, а руководство закрывало на это глаза. То есть четырнадцатого апреля у нас выходит материал с неточностью в заголовке, а пятнадцатого — это интервью, и понеслось по рельсам.

— Как связаны эти два материала?

— Они фактически никак не связаны. — Федор грустно смотрит на бутерброд, который он так и не начал есть. — Но интервью вызвало серьезное недовольство в нашем краевом министерстве здравоохранения. И у нас есть ощущение, что исключительно из-за него на нас оказывается сейчас давление.

— В докоронавирусные времена вы испытывали такое давление?

— Мы всегда занимались объективной независимой журналистикой. К нам всегда были вопросы. Но чтобы вот так вызывать на допросы в Следственный комитет и решать, возбуждать против нас дело или нет, такого нет, не было. Сейчас по нам ведется доследственная проверка.

— А интервью вам пришлось удалить?

— Нет, оно висит, хотя со стороны минздрава были попытки его опровергнуть. Насколько я понимаю, сейчас по нему идет проверка прокуратуры.

— А что с врачом?

— Вот. — Федор наконец отламывает от бутерброда кусочек. — Она не выходит на связь нормально. И нас очень беспокоит ее судьба. С ней сейчас связаться невозможно. Но она работает, я это точно знаю. И то, что на нее тоже оказывается давление.

— Кстати, а что за ошибка была в заголовке?

— Мы написали, что заболели двадцать процентов медиков, а корректно было написать — двадцать процентов медиков от общего числа заболеваний. Ну конечно, это была непреднамеренная ошибка. Этот материал даже не был каким-то эксклюзивом, это был рерайт с нашего информационного агентства «Местное время». Просто человеческий фактор сыграл свою роль.

— Вы сказали, что вы — независимые журналисты. А что вам дает основания так себя называть?

— То же, что и вам. Когда ты соблюдаешь самое святое правило журналистики — разносторонность мнений, когда ты не выпячиваешь одну из сторон, а даешь своей аудитории самой право выбрать, кто прав, тогда ты можешь себя называть независимым журналистом. — Федор кладет кусочек бутерброда в рот.

Лишение стимуляции

В Ставрополе 17:30. Смена Ольги Самсоновой закончилась. Эксклюзив не взяли — ему не хватило комментария врача Анны Антонюк. Но Анна билась за жизнь пациентов в реанимации, Ольга даже не пыталась до нее дозваниваться. Новость о ней все равно появилась на сайте информационного агентства, как неэксклюзивная, но добрая. Тем более что стало известно: такие ролики о врачах со всей страны начала собирать администрация президента, и поэтому они стали появляться в разных городских и краевых пабликах.

Сегодня Ольга написала всего восемнадцать новостей. В них было награждение дочери фронтовика — спустя семьдесят пять лет, был подполковник полиции, погоревший на взятке. Из-за него пришлось звонить в разные инстанции. Еще Ольга узнала, что ее зарплата сокращена на десять тысяч, и поэтому плакала.

— Знаете, я хотела бы, чтобы вы об этом написали. — Она вытирает лицо. — Возможно, это привлечет к нам внимание. С тех пор как у нас появился новый директор Артем Николаевич, трое сильных журналистов ушли. А меня сейчас и еще одну девочку-корреспондента лишили части стимулирующих выплат. Ее — из-за нехватки эксклюзивов. А другую девочку — администратора — уволили в период пандемии. Она была на месте декретницы, и ей обещали, что ее трудоустроят. Но в итоге в апреле мы собирали ей деньги на продукты, у нее ситуация материальная очень тяжелая.

— А что такое эксклюзивы?

— Самое забавное, — Ольга поднимает печальное лицо, — что критериев для эксклюзивов нет. Мы неоднократно задавали вопрос: «Что такое эксклюзивы?» Раньше было так: мы шерстили паблики соцсетей, что-то находили, еще не опубликованное другими СМИ. Это могло быть какое-то происшествие, ДТП, благотворительная акция.

— То есть вам нужно достать какую-то информацию первыми и быстро ее выдать, чтобы все остальные СМИ вас цитировали и ссылались на вас?

— Да. Одно из главных качеств — оперативность. Чем быстрее ты отработал, тем лучше. Мне удалось дозвониться до нашего директора Артема Николаевича Павленко, и он объяснил мне причину урезания моих стимулирующих. У меня нехватка эксклюзивов и претензии к качеству текстов. Я попросила выслать эти тексты, к которым претензии, теперь сижу, смотрю на них и плачу, и смеюсь. Там нет фактических ошибок. И я не понимаю, к чему претензии. За месяц я написала триста семьдесят три новости, три статьи и сдала один фоторепортаж. Претензии — к пяти текстам.

— А что на самом деле у вас произошло с вашим директором?

— У меня были хорошие отношения с прежней начальницей. Она знала, что я мать-одиночка, и у моей дочки болезнь, которая дает сбой в иммунной системе, поэтому она часто болеет. Из-за этого начальница перевела меня на удаленную работу, и я спокойно работала из дома. В октябре пришел новый начальник и сказал: «Либо вы увольняетесь, либо переходите в офис». Я ему объяснила про ребенка, он сказал: «Меня это не интересует». Хорошо, я перешла работать в офис. А в декабре нам обычно дают денежную премию — пять тысяч. И тут мне впервые сказали, что я должна эту премию отдать, потому что ее можно потратить только на новогодний банкет. А я не хожу на банкеты — мне не с кем дочь оставить. Зарплата у меня тогда была сорок тысяч. Я пошла к Артему Николаевичу и сказала: «Вы меня поймите, я не хочу тратить на банкет». Он говорит: «Ну берите с собой дочь». Но я сказала: «Ей пять лет, и если вы считаете, что я должна отдать премию, то покажите мне приказ, согласно которому я должна ее отдать». Потом я ушла в отпуск, вернулась и мне снова сказали, что я должна отдать премию. Я не отдала. Первого апреля садики закрыли на карантин. Нам приказали выйти в офис. А я не могу с дочкой идти, это угроза ее здоровью. Ситуация тупиковая. Я позвонила Артему Николаевичу: «Президент объявил нерабочую неделю. Почему вы требуете присутствия в офисе?» Он орал, орал, а потом попросил, чтобы я удалила запись из своего блога на «Яндекс.Дзен». Он называется «Одинокая мама с душой Че Гевары». Там я описала ситуацию с премией, но не называла ни себя, ни его, ни место работы. А я сказала, что не собираюсь ничего удалять, это мой личный блог. И я ни в чем не врала! Что за цензура? Нас и так лишили в агентстве авторства, теперь наши статьи не подписываются, и мы все не можем понять почему. Блог — моя единственная отдушина для творчества. И вот прилетела обратная связь, меня лишили части зарплаты.

Седьмого мая вечером Кряжев с интересом читает новость, появившуюся на РБК. В ней сообщается, что журналисты РБК обратились за комментарием о блокировке Vademecum в Генпрокуратуру, и та ответила: статья, из-за которой Роскомнадзор заблокировал сайт журнала, не призывала к массовым беспорядкам и экстремистской деятельности. «В соответствующем акте прокурорского реагирования такая информация отсутствует» — приводилась цитата комментария. А Генпрокуратура, уточняла пресс-служба, обратилась к регулятору после того, как департамент здравоохранения опубликовал опровержение сведений, содержащихся в статье издания. «Которые фонд подтвердил», — говорит про себя Кряжев. Характеристику на Елену Ладыгину он написал через два дня после получения запроса. Она была похожа на ту, что дают студентам-практикантам. В своем письме Следственному комитету он перечислил все ее материалы, которые выходили в Vademecum, и добавил: «Хороший журналист, ответственный, умеющий работать со словом».

К этому часу Ольга Самсонова в Ставрополе немного успокаивается, приняв решение идти в суд. Артем Николаевич Павленко обещает ответить на мои вопросы о снижении заработной платы двум сотрудницам и увольнении одной в период пандемии. Он прочитывает сообщение в вотсапе, но не отзывается на него несколько дней. А тем временем Московский городской фонд ОМС в телефонном разговоре обещает ответить на официальный запрос «Эксперта», уточнив: «Скорость ответа будет зависеть от ваших вопросов». Вопрос к фонду один: «Кто все-таки будет платить за лечение пациентов, поступивших не по скорой?»