1. Прежде всего, давайте разберемся с терминологией. Что такое вообще эта «углеродная нейтральность», когда возник этот термин и есть ли у него количественные значения?
— Вы очень правильно поставили вопрос, потому что это словосочетание изначально возникло как жаргон и оставалось таковым вплоть до Парижского соглашения. В самом тексте этого документа ни о какой углеродной нейтральности речи не идет, там говорится о «сбалансированности выбросов и поглощений углекислого газа». Впервые понятие «углеродная нейтральность» (УН) именно в таком виде официально появилась в докладе межэкспертной группы по изменениям климата (МГИК) в 2018 году, в котором ставилась цель ограничить глобальное потепление климата полуторами градусов.
2. Для стран с разным объемом эмиссии углеродная нейтральность тоже подразумевает разный уровень, или есть какая-то универсальная цифра?
— Это уже немного другая тема, потому что углеродную нейтральность часто путают с другим понятием, звучащим похоже — климатической нейтральностью. Это более сложное понятие, потому что оно включает в себя не только СО2, но и другие парниковые газы, выбросы и поглощение которых требуется сбалансировать. Вообще же, универсальная цифра есть — эффект влияния человеческой деятельности на климат должен быть нулевым. Но это уже намного более широкая тема, чем собственно парниковая эмиссия — сюда включается и альбедо [светоотражающая способность облачного покрова — Expert.ru], и другие системы. Но раз мы говорим об углеродной нейтральности, то давайте оставим другие аспекты за скобками.
3. Если проблема глобальных изменений климата на самом деле намного шире, то почему у международного сообщества «свет клином сошелся» именно на углеродной нейтральности, почему тогда не браться за решение проблемы в комплексе, а не только одной ее части?
— МГИК, которая просчитывает все сценарии — в частности, по удержанию роста температуры в пределах 1,5 градуса до 2050 года — определяет достижение углеродной нейтральности только как первый этап, который нужно пройти, чтобы добиться поставленной цели. А вот после 2050 года для того, чтобы обнулить все прочие эффекты антропогенной деятельности, речь пойдет уже не о
нейтральности, а о выходе на отрицательные соотношения выбросов и поглощений. То есть, да: до середины века международное сообщество занимается именно достижением УН как первого шага, но не последнего. УН — не цель, а этап. Потому что тренд можно развернуть только переходом соотношения эмиссии парниковых газов и их поглощения в отрицательную область, когда второе превысит первое. Для того, чтобы потепление сменилось похолоданием, надо перестать добавлять в атмосферу, как сегодня, 55 миллиардов тонн парниковых газов ежегодно. А вторым этапом после достижения УН станет изъятие из атмосферы того объема СО2 и других газов, которые мы туда уже выбросили.
4. Эксперты, в общем, согласны, что те меры, которые правительства предпринимают в рамках программ по борьбе с климатическими изменениями, или запоздали, или недостаточны. Есть ли тогда вообще смысл жертвовать экономическим развитием ради борьбы с явлением, которое находится за рамками человеческих возможностей? Не лучше ли эти ресурсы и усилия перенаправить на приспособление человечества к последствиям изменения климата, будь то наводнения в Европе или пожары в Сибири?
— По подсчетам, уже выброшенный в атмосферу в результате человеческой деятельности СО2 находится там около ста лет, прежде чем полностью абсорбируется растительностью и океанами. То есть, если мы даже прямо сегодня перестанем добавлять углекислый газ, все равно ждать изменений раньше следующего века не приходится. Но это не значит, что надо продолжать эмиссию газов — ведь тем самым мы просто отсрочиваем момент, когда может начаться обратный процесс. И это будет не просто отсрочка, а совершенно другой сценарий, с более тяжелыми последствиями, чем если бы мы достигли УН раньше: с потеплением к концу века не на полтора, а на восемь градусов. А развернуть вспять потепление такого масштаба у человечества просто не хватит времени, сколько бы денег на это ни было потрачено. Лимит адаптации к изменениям климата у человечества не настолько велик, как может казаться. Поэтому просто переключить усилия на борьбу с последствиями — теми самыми наводнениями и пожарами, о которых вы говорите, а не с причинами — это неверный подход. Эти два направления деятельности должны быть параллельными и равноценными. И это, кстати, отражено в Парижском соглашении по климату: согласно соглашению, финансы должны распределяться таким образом, чтобы закрывать оба этих направления без ущерба друг для друга.
5. Сколько времени идут разговоры о глобальных изменениях климата, столько же существует мнение, причем на достаточно серьезном экспертном уровне, что антропогенный фактор очень сильно преувеличен. Какие под такой «диссидентской» позицией есть аргументы и насколько они серьезны?
— Это очень горячая тема, не остывающая десятилетиями. Аргументация тех, кто не верит в антропогенные причины изменений климата, состоит в том, что человек слишком мал, чтобы воздействовать на такую громадную систему, какой является экосистема Земли. Но все же научные данные однозначно подтверждают, что преобладающий вклад в изменения климата вносит именно человеческая деятельность. Можно дискутировать вокруг конкретной цифры — 70, 80 или 90 процентов вносит в потепление антропогенная деятельность, — но для политики ограничения выброса парниковых газов это не играет никакой роли.
6. Очень много говорится о том, что глобальное потепление (вернее, меры по его сдерживанию) превратилось в инструмент экономической конкуренции. Если это хотя бы отчасти так, то какой смысл странам с низким уровнем парниковой эмиссии участвовать в этих соглашениях? Не оказываются ли они в положении африканцев, у которых европейские колонизаторы выменивали золото за стекляшки?
— В мире очень немного стран, у которых углеродная деятельность была бы нетто-отрицательной. Фиджи и еще какие-то карликовые государства, которые погоды — в прямом и переносном смысле — не делают. В основном же почти все страны пока — нетто-эмитеры. И все прекрасно знают, кто за сколько отвечает. На всех переговорах по климату вокруг этого ломается больше всего копий. Причина в том, что требовать от слаборазвитых стран ограничивать эмиссию парниковых газов означает требовать от них остановиться в экономическом развитии. И эти бедные страны совершенно закономерно отвечают: если для вас наше неучастие в обогреве планеты так принципиально — платите нам живыми деньгами за то, что мы недопроизвели из-за участия в вашем климатическом проекте. И международное сообщество, в общем, готово на такой trade-off — и в Киото, и в Париже страны-участницы согласились выделять беспрецедентную сумму — 100 млрд долларов ежегодной помощи. Частично развитые страны помогают бедным современными технологиями, чтобы развивающиеся страны перескочили через этап «грязной» энергетики и развивали свои экономики не нанося ущерб окружающей среде.
7. Ранее предполагалось, что углеродный налог будет введен уже с 2023 года, и по нему обложат практически все статьи российского экспорта в ЕС. Но на прошлой неделе Еврокомиссия опубликовала официальные правила трансграничного углеродного регулирования. Неожиданно оказалось, что российский экспорт они практически никак не затрагивают. Нефть и газ вообще не будет облагаться никаким налогом. Под несущественные ограничения попадут металлы и удобрения. По подсчетам экспертов, к 2030 ущерб для России от введения трансграничного углеродного регулирования составит лишь 4,2 млрд евро. Для сравнения, в 2019 экспорт России в ЕС составил 160 млрд евро. То есть новый налог касается только 2,6 процента российского экспорта. Почему Европа, что называется, «переобулась в прыжке»?
- Я бы не говорила, что Европа переобулась. Они изначально строили институт углеродного налога так, что он касался в большей степени промышленности и в меньшей — энергетики. Это вызвано тем, что ЕС не собирается углеводородную энергетику регулировать. Он собирается ее ликвидировать — в том числе и российскую, причем в ближайшие годы. Политика ЕС в отношении нефти и угля гораздо жестче, чем в отношении промышленности. Целью объявлено снижение к 2030 году потребления ископаемого топлива на 55 процентов. Дольше всего европейцы готовы «терпеть» природный газ, так что российский проект СП-2 успеет окупиться. Но все равно, рано или поздно, максимум к 2050 году, Европа откажется и от поставок газа.
