Юрий Грымов рассказал о том, как будет создавать на сцене атмосферу ренессансной Флоренции, высказался о проблемах современного кинематографа, засилье военных драм, вреде коучей, ответственности режиссера, а также почему он отказался от преподавания.
— В театре начинаются репетиции спектакля «Леонардо» из трилогии «Антихрист и Христос». Ранее вы объявили кастинг на роль Джоконды. Это значит, что исполнители главных ролей найдены?
— Как правило, когда я начинаю репетировать, то редко когда знаю будущего исполнителя той или иной роли. Выбор актера на роль в театре осуществляется иначе, чем в кино. В спектаклях «Модерна» мы на 99% задействуем труппу театра, есть и приглашенные артисты. Но на сегодняшний день Джоконда пока не найдена. Мы будем объявлять кастинг несмотря на то, что я их не особо люблю. Сложность в том, что изображение Джоконды, Моны Лизы, знают все, как например, Гагарина, настолько они растиражированы, что ушли в фольклор.
— Вы уже знаете, какую актрису вы будете искать?
— Профессиональную, однозначно. Это театр, а не кино, где всегда можно переозвучить или что-то исправить. Это должна быть хорошая драматическая актриса, которая будет выходить на сцену минимум 2-3 раза в месяц, поэтому нам нужен профессионал.
— А с исполнителем роли Леонардо уже определились?
— Есть две кандидатуры, которые я рассматриваю, пока определяемся, смотрим.
— А в чем главная сложность для актеров?
— В том, что практически все персонажи — итальянцы. Поверьте мне, осуществить такое перевоплощение очень сложно. Самое главное — не превратиться в «ряженого фольклорного итальянца», каких я очень часто вижу в кино. Перевоплотиться в иностранца — это не просто сыграть акцент. В театре «Модерн» идет спектакль «Человек с глазами Моцарта», где Юрий Анпилогов играет немца Курта Майера. У актера должно быть другое существование на сцене, а не просто использование привычных штампов. В грядущей премьере мы постараемся сделать так, чтобы зрители увидели, что перед ними настоящие итальянцы.
— Говорить они будут по-русски?
— Да, и в этом тоже сложность! Текст будет на русском, но зрители должны будут поверить, что на сцене итальянцы. Если бы был один-единственный персонаж итальянец, было бы легче, а в нашем случае все персонажи— итальянцы. Но самое интересное, что в пьесе есть и русские иконописцы. Представьте себе, что мы видим итальянцев, и вдруг появляются русские. И у зрителя не должно возникнуть конфликта.
— Какой период в жизни Леонардо вы положили в основу?
—Начнем с того, что мы не ставим документалистику. Не забывайте, что это художественное произведение. «Леонардо» — второй спектакль из трилогии «Антихрист и Христос». Первый спектакль «Петр» с аншлагами идет на сцене «Модерна». В «Леонардо» будут и документальные моменты, мы говорим про Рим, Флоренцию, инквизицию, но все же больше мы рассуждаем о человеке, который равноценно сочетает в себе и Христа, и Антихриста. Одной рукой он создает «Тайную вечерю», а другой — конструирует мину максимального поражения. Все это можно сравнить с созданием атомной бомбы. Знаете, как назвали первую ядерную бомбу?
— Напомните…
— «Малыш», представляете? Это же запредельный цинизм! Это говорит, прежде всего, о людях. Ведь всю жизнь и вы, и я, все мы пытаемся стать людьми, Человеком. И далеко не у всех это получается. Человек приходит в мир «маленьким червячком». Я это воочию увидел, когда проходил курс акушерства и гинекологии перед съемками фильма «Казус Кукоцкого» по роману Улицкой. И если этот «червячок» затем попадет в руки нелюдей, он станет таким, как они, — нелюдем. Первая часть трилогии «Антихрист и Христос» подводит нас к тому, кто такой Петр Первый, что это за явление с точки зрения государственной и с точки зрения нравственной, кто он перед обществом, перед собой и Богом. В постановке «Петр» мы рассуждаем и о том, как под знамением Христа можно служить Антихристу.
— А что вы исследуете в «Леонардо»?
— Мы рассматриваем личность, которая удивительным образом в равной пропорции сочетала в себе свет и тьму, Христа и Антихриста. Третьим спектаклем трилогии станет «Иуда?».
— Как-то вы говорили, что если в театре нет исполнителя Лира, то Шекспира ставить бессмысленно. «Петра» вы ставили, зная заранее, что заглавную роль будет исполнять Юрий Анпилогов. Вы уже нашли актера на роль Леонардо? Ведь уровень его растиражированности едва ли уступает Джоконде?
— В случае с Леонардо нам легче, чем с Петром, ведь для большинства из нас личность Леонардо — загадка. Начнем с того, что спектаклей про Леонардо просто нет, как нет о нем и полноценного художественного фильма. Но тут мы уже имеем кое-какой опыт: на театральной сцене, например, нет спектаклей про Курта Кобейна, а в театре «Модерн» уже не первый год с успехом идет постановка “Nirvana” о жизни и творчестве музыканта. Перед нами стоит очень ответственная задача — создать образ Леонардо, который до нас еще никто не создавал. Однако мы верим, что нашли, нащупали этот образ.
— Почему образ Леонардо вам создавать легче, чем это было с Петром?
— У нас нет стереотипа Леонардо, в то время как образ Петра вполне сложился благодаря роману Алексея Толстого и советскому кинематографу. Насколько этот образ правдив, судить сложно. Целеустремленный, ироничный, жестокий Петр в исполнении Николая Симонова — это плакат 1937 года выпуска, с явными отсылками к образу Сталина. С Леонардо все гораздо сложнее. Кто-то считает его гомосексуалистом, кто-то — эстетом. Во второй половине жизни Леонардо становится видной фигурой во Флоренции, и мы будем все это объединять, рисовать его портрет, основываясь на документах, свидетельствах очевидцев. Но главное, что это будет художественный образ, в котором будут сочетаться свет и тьма. Я ставлю спектакль именно про это, а не про смешивание красок.
— Давайте поговорим о литературной основе. Роман «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» Дмитрия Мережковского из трилогии «Христос и Антихрист», что еще?
— Да, мы с драматургом Александром Шишовым взяли текст Мережковского за основу. Но мне кажется, что Мережковский не был настолько глубоко погружен в личность Леонардо, как в Петра, поэтому мы привлекли к работе над пьесой и экспертов по творчеству Леонардо. Однако спектакль не будет существовать без уникальной атмосферы, созданной с помощью специальных живописных приемов, светотени. После того, как откроется занавес, зритель должен сразу почувствовать, что это начало XVI века, Флоренция.
— Вы так же работали над «Петром»?
— Конечно. На подготовку первой сцены спектакля ушло очень много времени, чтоб зрители поняли, что действие происходит в XVII веке, ощутили, какое это было жестокое время, как оно, мягко говоря, дурно пахнет. И, говоря о «Петре»: Алексей Толстой в своем романе брал у Мережковского целые главы, чуть ли не целые куски, без отсылки на первоисточник.
— Как вы будете создавать атмосферу в «Леонардо»?
— Эпоха Леонардо должна быть осязаема! Все персонажи, которые существуют в этом художественном мире, занимаются искусством. Вы только вообразите: человек уже при жизни задумывался, какое у него будет надгробие. Ощутимый контраст с нашим временем, когда люди меряются не художественными достижениями, а длиной яхт. Нам очень важно передать атмосферу созидания, этот трехлетний период из жизни Леонардо, когда он создавал свою «Мону Лизу». В течение этих лет он вел затворническую жизнь, отказавшись даже от любви. Понимаете, все эти разговоры о гомосексуальности или нарциссизме Леонардо для меня не имеют никакого значения, потому что я знаю, как именно жил этот человек, одержимый одной-единственной целью: написать портрет Джоконды. Он абсолютный алхимик. При этом мне чисто по-человечески более понятен Микеланджело.
— Раз уж заговорили о Микеланджело, не могу не задать этот вопрос: есть ли у вас внутренний творческий диалог или спор с фильмом Кончаловского «Грех», где роль Микеланджело сыграл непрофессиональный актер Альберто Тестоне?
— Скажу сразу: это не Микеланджело. Я знаю, что такое работать руками и отлично представляю, какие руки, лицо должны быть у человека, который работает с мраморной крошкой, у которого каждый день происходит тяжелый физический труд. Много лет назад я работал на заводе АЗЛК, и понимаю, как выглядит человек труда. У которого пыль из-под ногтей уже никогда не смоется. У меня нет никакого внутреннего спора с Кончаловским. Я поклонник более эмоциональных фильмов, где художник не боится заблуждаться. В этом отношении у Кончаловского мой любимый фильм — это «Романс о влюбленных», там есть драйв, искусство, движение. А к «Греху» у меня много вопросов. Художники не могут не заблуждаться, нельзя все измерять в миллиметрах и взвешивать в граммах, зритель все чувствует. Зритель готов простить многое, но только не то, что сделано без сердца.
— Давайте вернемся к трилогии «Антихрист и Христос», которая завершится спектаклем о Иуде. Расскажите, каким вы видите финальный спектакль?
—В третьем спектакле мы идем еще дальше в глубь веков и исследуем историю об Иуде: мог ли Иуда допустить, что он может быть прощен? Что там могло произойти такого, что Христос, который не произнес ни одного злого, жесткого слова, стал настолько неудобен людям, что они решили (или согласились) его убить?
— Мережковский называл свою трилогию так: это «не ряд книг, а одна, издаваемая для удобства только в нескольких частях. Одна об одном». Ваша трилогия — это единое художественное высказывание?
— Конечно. Когда состоятся премьеры всех трех постановок, я рекомендую зрителям смотреть трилогию именно в такой последовательности: о Петре, затем о Леонардо и завершить спектаклем об Иуде. Через эти три масштабные фигуры вы по-новому осознаете многое в себе и мире.
— А как вы к ним относитесь?
— Петру я сострадаю как человеку, но не принимаю его как политика. Он ломал Россию через колено, чтобы в финале жизни осознать факт: несмотря на то, что костюмы переодели, бороды побрили, ограниченность и затхлость прежней жизни, воровство, нежелание перемен никуда не делись, люди с прежним менталитетом состарились вместе с Петром.
— Вы рассказывали, что намеренно создавали преувеличенно высокие парики в спектакле о Петре, чтобы это стало не просто элементом костюма, а художественной деталью, подчеркивающей сословные черты и характер героя. Так насколько для вас важна театральная условность во второй и третьей части трилогии?
— Для меня, прежде всего, важна художественная правда. Больше всего в театре я не приемлю неправду — когда герой вроде как погибает, но мы-то все понимаем, что его сейчас не убивают. В кино все иначе. В театре я никогда не сталкиваю правду с художественной правдой, поэтому мне не нужны «карикатурные итальянцы» в «Леонардо» или ненастоящие «люди гранжа» в спектакле о Курте Кобейне.
— Про Иуду — это оригинальная пьеса?
— Да, мы пишем ее вместе с драматургом Александром Шишовым, сцену за сценой. Он профессионал, который очень педантично работает с материалом. Но главная задача — это постановка написанного на сцене. Если мне удастся сделать так, чтобы зритель, сидящий в удобном кресле в театре «Модерн», хотя бы на пять минут забыл, что рядом с ними сидят другие люди, что он в театре, то это уже будет победой. Я не приемлю, когда зрители в моем театре начинают аплодировать в процессе спектакля. Моя задача сделать так, чтобы зритель забыл, что перед ним актеры, чтобы у него не возникло и мысли прервать повествование, эту «жизнь внутри» хлопками как реакцией на известного артиста. Это и есть хороший театр. Не антреприза и не цирк, где можно бесконечно аплодировать хорошей шутке.
— Где вы находитесь во время спектакля?
— В зале, а если я не присутствую физически в театре, то смотрю из дома по видеосвязи.
— На что вы обращаете внимание?
— Мне важно, как актеры играют спектакль. На протяжении долгого времени мы с актерами выстраиваем рисунок роли, создаем напряжение, чтобы до зрителя была донесена основная мысль, поэтому я против того, чтоб каждый спектакль актеры играли по-разному. Я восхищен гением актера, когда, например, мы меняем какую-то, казалось бы, незаметную для зрителя, но важную для всего спектакля деталь. Поэтому я всегда советую идти на пятый-шестой спектакль, а не на премьеру. После спектакля я созваниваюсь с артистами, мы обсуждаем спектакль, и я очень счастлив, когда наши мнения совпадают. При этом нужно оставаться адекватным человеком и режиссером. Для меня самое ужасное, когда режиссер сам не понимает, что он сделал, и радуется собственным амбициям. Каждый новый спектакль — это дебютная история для режиссера и актера. Я преподавал 12 лет. Знаете, почему я прекратил это?
— Почему?
— Я вдруг заметил: а с чего это я вдруг так хорошо и ладно разговариваю о режиссуре? Я понял, что это ненормально. Я режиссер, который ищет и сомневается, который находится каждый раз в этом дебютном плавании, когда затевает новый фильм или спектакль. Я каждый раз удивляюсь количеству театральных и кинокурсов, которые обещают из каждого сделать режиссера, актера или сценариста.
— Зарабатывание денег?
— В том числе. Например, когда я вижу рекламу курсов того же Тимура Бекмамбетова, я не могу понять, чему он будет учить? Снимать фильм «Елки» или «Девятаев»? На страну обрушилось огромное количество коучей во всех областях. Не учителей, а коучей, которые, по сути, шарлатаны. В это же самое время настоящие учителя получают меньше, чем доставщики еды. Поэтому мы и живем в таком обществе.
— Что же делать?
— Рассуждать, заявлять, не бояться говорить правду, как я только что сказал о тех же «Елках». Ведь это очень низкий уровень для нашей страны, где мы воспитаны на прекрасном советском кинематографе. Я горжусь тем, что знал великих режиссеров, которые учили меня, формировали отношение к ремеслу, профессии. Да, кино должно быть разным, но разного-то сегодня и не бывает.
— Бывает плохое или хорошее?
— Все немного сложнее. Должен сохраняться определенный уровень. Вы посмотрите, сколько за последнее время создано военных драм. Конечно, надо снимать, показывать, как победили фашизм. Об этом я поставил спектакль «Человек с глазами Моцарта» в театре «Модерн». А если вы пройдетесь по московским театрам, то насчитаете максимум три спектакля на эту тему. Их просто нет. В кино все подряд снимают спортивные и военные драмы, которые превращают в приключенческий жанр. Война — это не приключение. А «Т-34» — это приключенческое кино, как компьютерная игра, когда зрителя буквально заставляют восхищаться тем, как летит пуля. Хотите фильм о войне? Посмотрите «В бой идут одни старики» или «Отец солдата», но только не разукрашенную версию, а такую, как задумали авторы, в черно-белой эстетике. Зеленые гимнастерки, зеленая трава, зеленые самолеты, лица цвета мыла, без понимания заложенного контрастного изображения. В свое время американская общественность запретила Трампу разукрасить фильм «Гражданин Кейн», это же не «Том и Джерри». А у нас уже раскрашены многие культовые советские картины. Это то же самое, что перевести полотна Леонардо в черно-белый цвет. Это просто вакханалия.
— Это история про ответственность?
— Конечно. Как раз об этом мы и говорим в трилогии «Антихрист и Христос», где именно находится эта грань. Ну и еще о чувстве вкуса и меры.
— А есть сценарий фильма, который вы хотите снять?
— Да, это уже готовый написанный сценарий «Все женщины Маяковского», второй про Адама и Еву, а третий — спектакль, который появится на сцене театра до «Леонардо», под названием «Масквичи», через букву А. Это трогательная история про эмигрантов как таковых, про поиск новой Родины, про конфликт поколений и семейственность. Вообще, я реализую на сцене то, о чем бы я хотел снять кино. Например, я хотел бы снять «Войну и мир», только кто на это даст денег? Поэтому мы поставили спектакль, где участвует Хор имени Свешникова, спектакль каждый раз собирает аншлаги. А кино стало чистым маркетингом, фастфудом, оно ушло в сеть.
— Что для вас театр?
— Это высказывание, возможность поделиться идеей со зрителем, заложить ее в зрителя. Театральный зритель — очень разный. В театре вы никогда не сможете выявить ядро той аудитории, что можно сделать в кино. На премьере в театре «Модерн» могут сидеть рядом человек из списка Forbes и школьные учителя. Я очень рад, что за пять лет, что я руковожу театром «Модерн», нам удалось собрать свою аудиторию. После спектакля зрители должны выйти из театра с той мыслью, что мы, люди, — хорошие. В этом я вижу свою главную задачу.
