— Можно ли оценить перспективы дальнейших военных действий на территории Украины с учетом последних действий Кремля, который, очевидно, поднял ставки?
— Если мы говорим о двух главных целях СВО — денацификации и демилитаризации — то в этом смысле ничего не изменилось. С самого начала было ясно, что какие-то границы на театре военных действий проводить в принципе невозможно. Однако теперь — и это существенное изменение — военная кампания станет куда более интенсивной. Мы сейчас говорим уже не о конфликте на Украине и не о режиме спецоперации, а о серьезном столкновении, в котором явно принимают участие прокси-война.
— Вы имеете в виду силы НАТО?
— С НАТО и другими государствами, которые поддерживают Киев и физически, и материально. Именно поэтому в горизонте СВО больше нет определенных географических границ, о которых говорилось ранее. Я имею в виду риторику по поводу защиты Донбаса.
Что такое денацификация? Это формирование на определенной территории таких условий, в которых будет невозможно возрождение неонацизма в рамках существующего украинского государства и режима. Значит, если мы остановимся на определенных границах, то обеспечить это условие будет невозможно. То же самое с демилитаризацией. Если российская армия остановится на одной стороне Днепра, это автоматически будет означать консолидацию и собирание сил на другой. Противник продолжит получать военную помощь от Запада, сохранится и курс на интеграцию в западные институты.
Более того, логику СВО меняет и признание Москвой результатов референдумов на бывших территориях Украины и последующее их вероятное присоединение к российскому государству. Понятно, что тогда речь пойдет о защите новых границ России. Возникнет новая проблема по освобождению территорий новых субъектов федерации. Возникнет совершенно новый контекст, который потребует других подходов. Достижение целей и задач СВО невозможно без полного военного поражения украинского режима, а значит территориальные параметры замещаются параметрами политическими.
— Стоит ли ждать имплементации новой военно-стратегической логики, с учетом радикальных изменений самого статуса СВО?
— В первую очередь потребуется совершенно другой военный потенциал. Это подразумевает совершенно иное военное планирование, не просто действия специальных сил, но и ротацию армии. Речь уже не идет о краткосрочной военной кампании, а о новой операции, связанной с освобождением территорий. Наконец, сама классификация вооруженного конфликта, естественно, серьезно повлияет на выбор целей и средств и в целом на методы ведения боевых действий.
— Если оценить примерные сроки проведения мобилизационных мероприятий, можно предположить, что активная военная кампания продолжится весной-летом. Это правдоподобный прогноз?
— Пока говорить об этом преждевременно. На этот вопрос вам не ответит ни один уважающий себя эксперт, а уж тем более специалисты в генштабе.
— В таком случае существуют ли более-менее объектные оценки военных резервов стран НАТО с точки зрения дальнейшего обеспечения нужд ВСУ?
— Несомненно, такие оценки есть. Но ответ будет такой же как и на предыдущий вопрос. Реальные и достоверные данные носят закрытый характер. Наверняка, в западном военно-промышленном комплексе существует планирование по восполнению запасов боеприпасов, не говоря уже о тяжелой технике. А если в западных столицах постоянно твердят, что они на территории Украины воюют за свою независимость и свои ценности, можно предположить, что какой-то запас ресурсов у них есть, чтобы держать этот конфликт в горячей фазе. означает, что они вкладывают значительные ресурсы в этот конфликт.
— Тем не менее даже в западных изданиях часто пишут, что европейский ВПК не рассчитан на те мощности, которые потребовались ВСУ даже в рамках СВО в ее прежней динамики.
— Европейский ВПК действительно довольно слабо развит. Во-первых, европейцы тесно завязаны на американский ВПК. Все крупнейшие компании Европы, особенно Великобритании, серьезно вплетены в кооперацию с США в рамках американских программ вооружения. Они не самостоятельны в принятии решений. Несмотря на колоссальные усилия, Европа так и не смогла создать единый оборонный рынок. Да, есть программа, но стандартизированного рынка вооружений там не существует. Зато есть огромное количество дублирующих программ. Например, французы не заинтересованы закрывать программу по модернизации своих танков «Леклерк» ради закупок немецких «Леопардов». На европейском рынке сохраняется конкуренция, и она никуда не денется.
Во-вторых, европейцы долго боролись за установление американского зонтика безопасности. В свое время Дональд Трамп правильно говорил: европейцы расходовали на свою оборону непропорционально мало. Этих средств явно не хватало для выполнения задач даже в рамках локального, регионального конфликта. Речь даже не идет о системной подготовке вооруженных сил. И конфликт на Украине эту проблему еще раз обнажил.
— Кроме того военные специалисты говорят, что у европейцев есть серьезная нехватка транспортной дальней авиации.
— И поэтому они испытывают трудности в переброске оружия и военной техники на Украину. Программа военной мобильности Евросоюза развивается, но она пока не может справиться с поставленными задачами. США столкнулась с проблемой противоракетной и воздушной обороны. Есть трудности с совместимостью действий военно-воздушных сил: парки очень серьезно различаются с точки зрения их возможностей.
Но есть еще один, пожалуй, самый главный момент — экономический. Европейская экономическая модель не нацелена на то, чтобы создавать или корректировать материально-техническую базу под столь масштабный конфликт.
Европейские военные компании должны очень гибко встраиваться в государственную политику и в бюджетировании. Когда обозначены целевые расходы, например, на производство 20 бронетранспортеров в год в каком-то сборочном конвейере, то эти деньги должны были быть предусмотрены еще в прошлом году.
То есть с учетом этих заказов компания должна пересмотреть свои контрактные обязательства перед другими заказчиками и снизить производство, скажем, автомобильной техники или грузиков, чтобы переналадить сборочный конвейер под новые заказы. Все это занимает время, потому что промышленники не держат в состоянии повышенной готовности свободные мощности, чтобы по щелчку пальца начать изготавливать те образцы военной техники, которые ранее они поставляли. Это невозможно.
Насколько европейские военные фирмы готовы пересмотреть свои планы, перенастроить производственные процессы под новые заказы — большой вопрос. Заложенные в бюджете расходы на производство тех или иных вооружений, скорее всего, не будут изготовлены даже в следующем году.
— С вашей точки зрения, существуют ли риски использования ответного ядерного удара по территории России, в случае гипотетического сценария, когда Москва принимает решение использовать тактические ядерные боеприпасы для защиты присоединенных территорий?
— Все специалисты по ядерным вооружениям знают одну простую аксиому — ядерное оружие и ядерные доктрины эффективны только в том случае, когда существуют не только планы по его применению, но и сценарная готовность. У нас на этот счет любят утрировать: мол, решение о применении ядерной бомбы должен принимать президент — нажать на кнопку или нет. Но все не так просто: есть сценарии применения ядерных вооружений в разных ситуациях.
В текущей ситуации риски применения ядерного оружия, естественно, возрастают, потому что регионализация конфликта может привести к новым сценариям угрозы безопасности. Есть риски даже при сценарии неприменения ядерного оружия. Например, если на какой-то территории складируется ядерные ракеты, то сценарный анализ должен подразумевать возможность ударов по этим объектам. Тогда стимул для применения ограниченных боезарядов существенно возрастает.
На Западе, к слову, существует интересная концепция — «эскалация ради деэскалации». То есть расширение военных действий с тем, чтобы, наоборот, повысить потолок применения ядерного оружия. Но в рамках этой концепции всегда возникал вопрос: подразумевает ли «эскалация ради деэскалации» применение ограниченного или демонстративного ядерного удара? На этот вопрос нет ответа, а если нет ответа, должны ли разрабатываться сценарии для противодействия и таких угроз? Это очень долгий и трудный разговор. Но я могу сказать определенно, что да, риски эскалации с перспективой применения ядерного оружия теперь возрастают. И Путин об этом говорил совершенно открыто.
