– Как лично для себя вы определяете цель частичной мобилизации? Это сделано для того, чтобы победить противника при помощи военной силы или эта мера все же сохраняет выход на мирное соглашение?
– На мой взгляд, на данном этапе развития конфликта через силовой компонент вынудить наших партнеров выйти на устраивающую нас мир нельзя. За последние два месяца не было никаких признаков того, что они готовы обсуждать даже стамбульский вариант прекращения боевых действий. Скорее наоборот. Отчасти это связано с эйфорией в украинском обществе на фоне успехов ВСУ на Харьковском направлении, но только отчасти. Конечно, в состоянии специально нагнетаемой эйфории украинское общественное мнение не дало бы Киеву пойти ни на какой компромисс, но Киев и не собирался. Он слишком уверен в неограниченной поддержке со стороны Запада и в нарастающей слабости России, расширении внутри российской элиты противоречий, что приведет к крушению России как государства и общества.
Проблема в том, что украинцы сами поверили в свою пропаганду, когда находящиеся в очень непростой ситуации слабые политические элиты самоиндуцируются своей пропагандой в условиях реального отсутствия объективной информации. Но хуже того, - они заразили этой эйфорией часть западных элит, прежде всего, европейских.
Но с другой стороны, это состояние украинского руководство дало возможность сформировать новую отправную точку для каких-либо переговоров. Это референдумы и их вполне предсказуемые последствия. Ведь главное в заявлении Путина – не мобилизация, а референдумы. Формируются новые «несдаваемые» позиции, которые не просто новый политический фактор, но новая отправная точка для переговорного процесса, если он будет возобновлен.
Посмотрите на динамику. Если раньше такой позицией был Крым, потом – Крым «плюс» ЛДНР в тех границах, которые они занимали до 24 февраля, то на следующем этапе – народные республики в административных границах. Теперь формируется совершенно принципиально иная несдаваемая позиция, имеющая принципиально иные не только географические, но и экономические очертания. Вот в чем дело. И Запад может сколь угодно долго, если хотите – вечно не признавать новую конфигурацию границ, но переговорный процесс будет начинаться именно с этой точки.
– А что изменится после принятия новых республик в состав России?
– Если произойдет юридическая процедура принятия новых территорий в состав России – подозреваю, она произойдет молниеносно, - то отыграть этот пункт в переговорах назад, вернуться к формату «Крым плюс ЛДНР плюс демилитаризация», к «стамбульскому формату, уже не получится. Причем ни у кого: ни у Киева, ни у Запада, ни у «партии мира» в Москве. Соответственно создается новое поле для диалога, к которому, очевидно, Запад принципиально пока не готов. Он не может эту конфигурацию принять, для него это будет равносильно капитуляции.
Это означает неизбежность нового силового цикла и без повторения пройденного. Воздушно-ракетная осада Россией Украины, по большему счету, дала нам выгод меньше, чем мы рассчитывали. Да, «осада» перемалывает вооруженные силы Украины. Думаю, озвученные Сергеем Шойгу цифры украинских потерь скорее касаются в основном ВСУ и приданных ВСУ подразделений, но не всех украинских силовиков.
Но есть другой важнейший момент. Я думаю, мы находимся на этапе распада украинской системы перманентной мобилизации в вооруженные силы. Устойчивые в организационном плане структуры бригад, сохранившие костяк профессионального офицерского и сержантского корпуса, регулярно наполняются «мясом», сравнительно быстро восстанавливая боеспособность, пусть и на постоянно снижающемся уровне. Выжившее в первых боях «мясо» теробороны становится частью скелета. Это очень похоже на то, что делал Троцкий и его военспецы в годы гражданской войны в России. Сейчас начинается существенно более массовое выбытие офицерского корпуса из строя, в особенности – промежуточного уровня «капитан-майор». Скоро «мясо» будет не на что насаживать. К тому же, явно сбоит система восстановления насыщенности боевых частей вооружением и военной техникой, все-таки массовая замена советской (и советско-украинской) техники на натовскую болезненно не проходит, учитывая в основном б.у.-шный характер поставляемого. Особенно в бронетехнике.
Так, что нарастания кризиса силовой составляющей на Украине есть, но решительного результата, который вывел бы ситуацию на фазу принятия Киевом новой политической реальности, пока нет. Нужен толчок. Вот, в совокупности референдумы и новый уровень насыщенности российских войск личным составом, жесткое наведение порядка в командовнии и управлении тылом, и задуманы, как мне кажется, как инструмент приведения Киева в зону принятия новой политической реальности.
Главная проблема здесь, но одновременно – и предпосылка к решительности действий Москвы, так это то, что на возможности договориться с Западом, разыграть «договорничок», о котором много говорили в конце февраля, в том числе, и я, сейчас уже никто не рассчитывает. Даже пресловутая «партия мира», которая начинает играть, скорее, во внутриполитические игры, рассчитывая усилиться в результате внутренней дестабилизации и управлять политическим трансфером 2024 года. Возможность работающих договоренностей с Западом, как фактор переговорного процесса деградировал полностью и я не вижу сейчас ни единой возможности, чтобы он восстановился.
– Где та линия, после которой Запад согласится пойти на диалог и откажется от ультимативной линии?
– Главные требования Запада – полный уход России за линию соприкосновения войск на момент начала спецоперации. Очевидно, эти требования для Москвы неприемлемы. И Запад это понимает. Но после полного отказа от «стамбульской модели» урегулирования (а это сделал именно Запад) и раздутой эйфории пресловутого «харьковского контрнаступа», пойти на уступки не может. Тем более эта готовность сократится после референдумов, которые показывают решительную готовность Кремля к политическому терраформированию. Без какого-либо участия США. Напомню, что по воссоединению с Крымом Кремль пытался вести с Вашингтоном и тогда Берлином диалог – сейчас даже близко этого нет. Что произойдет дальше, будет зависеть от эффективности нового силового цикла и от решительности российских военных с точки зрения, например, поражения важных целей на Западной Украине, где находятся, в том числе, граждане государств НАТО.
– Нужно ли для этого использовать тактическое ядерное оружие, или достаточно ограничиться обычными ракетными вооружениями?
– Я категорически против использования тактического ядерного оружия. Хотя с точки зрения поражающих факторов и последствий применения это оружие не такое ужасное, как его рисуют многие. Но в стадии применения ядерного оружия вы сами по себе пересекаете некую политическую линию. Этим шагом вы говорите о себе то, что для вас ситуация критична. Критична ли ситуация на Украине, что нужно прибегнуть к нему? Что мы этим хотим доказать? На мой взгляд, ядерное оружие не тактическое, а субстратегическое оружие средней промежуточной дальности – это инструмент давления на Запад, а не на Украину. И здесь мы могли бы обозначить публично – например, на уровне «источников, близких к информированным», как это принято было в период «холодной войны», некий набор целей, которые могут быть поражены нашими ядерными средствами средней дальности в случае, если США их сателлиты продолжат курс на прямое втягивание в конфликт.
Применение ядерного оружия - не очень хороший выбор. Плохой, прямо скажем. Но он допустим, если начнется прямая интервенция НАТО на территорию Украины. Грубо говоря, если поляки начнут там разворачивать свои вооруженные силы для атаки на нас. Вот тогда тактическое ядерное оружие становится приемлемым аргументом. Да, с точки зрения поражения точечных объектов, наверное, это даст более высокий уровень эффективности поражения, но политически это скорее будет не очень хороший шаг. Хотя, с другой стороны, американцы, применив по нынешним меркам два тактических и довольно грязных боеприпаса в Хиросиме и Нагасаки, решили немного военных задач, но очень многие политические задачи. Лет на двадцать вперед. До Карибского кризиса.
– Сейчас для ввода в строй новых сил должно пройти до полугода – на оснащение и тренировку мобилизованных. Вероятно, большую часть сил армия получит ближе к весне. Но за это время и противник успеет нарастить свой потенциал за счет НАТО. Насколько еще в западном лагере хватит резервов, боеприпасов и вооружения для накачки украинской армии?
– Начну со второй части вопроса. Если США и их союзники увеличат расходы на ВПК, то широкомасштабное перевооружение Украины начнется примерно с начала апреля 2023 года. Если не летом.
Но с апреля ситуация кардинальным образом может измениться. Сейчас зафиксирован разрыв поставок: бывшие советские запасы ОВД почти исчерпаны, а новые не произведены. Поставки идут со складских запасов стран Североатлантического альянса. Это создает определенные военно-политические риски для альянса и об этих рисках они довольно открыто говорят. Говорит об этом Эммануэль Макрон, говорит даже Олаф Шольц. Эти риски – результат политики США, политики максимизации поставок для украинских контрнаступов начала осени, когда и предполагалась Россию политически сломать (так, что действия Киева совершенно не безумны) и главной точкой для начала политического слома Москвы, вероятно, должна была стать Генассамблея ООН, , но, с их, с американской точки зрения, риски для Европы не равны рискам для американцев.
В этом смысле разрыв поставок вооружения возникнет и будет фактором ситуации на «поле боя» примерно с начала ноября до конца марта-начала апреля.
Что делаем мы. Прежде всего, мобилизация объявлена для создания оперативной глубины, как ранее сказал генерал-полковник [Андрей Валерьевич - Эксперт] Картаполов. Это не означает, что мобилизованных отправят на первую линию обороны. Туда пойдут люди Пригожина, те, которые выбрали свободу, вместо заключения в тюрьмах. Туда пойдут военные специалисты, которые имеют большой опыт службы в горячих точках, но по тем или иным причинам армию покинули, туда пойдут добровольцы и граждан других государств, успевшие отслужить в армии у себя дома.
Я также думаю, что первая линия будет наполнена людьми, пересмотревшими свои взгляды на устав строевой и внутренней службы в связи с изменением статуса так называемых «пятисотых» (уклонистов). По всей видимости, в первую линию из мобилизованных попадут очень и очень немногие, прежде всего, имеющие узкие специальности – механики водители, артиллерийсты и т.п. Они скорее для второго эшелона – сил прикрытия границы, обеспечивающих подразделений, - с которым у нас просто беда. Нам необходимо резко увеличить эффективность тылового обеспечения.
В данном случае мобилизация не означает одномоментный процесс, что завтра призовут все 300 тыс. человек, а через два месяца отправят в зону боевых действий. Такого не бывает. Будет постоянное системное пополнение военного организма «новой кровью», которая может иметь очень разную квалификацию. Первые впрыски мобилизованной крови я ожидаю примерно через пять-семь недель. Вообще начало ноября, очевидно, самое подходящее время для серьезной осенне-зимней кампании. Это, кстати, понимают и на Западе. Там откровенно поставлена задача «сломать» Россию политически до декабря.
Но нам еще предстоит увидеть, насколько работает система обеспечения. Это большой тест на адекватность нашей системы госуправления. В том числе федеральной.
– Какие перспективы вы видите по линии сотрудничества России с условным Востоком? По поводу того же визита Владимира Путина в ШОС есть две версии. Первая, что президент заручился поддержкой как со стороны Китая, так и Ирана, и она уже заметна на фронтах. Вторая версия противоположная – что он ничего не добился от Пекина, поэтому и решил объявить режим частичной мобилизации. Какая версия вам ближе?
– Во-первых, Восток – это очень сложная, я бы сказал «сложносоставная» величина. Есть Иран, есть Китай, есть Индия. Я бы еще туда добавил КНДР. Восток очень многоликий. На Востоке есть еще и Египет, есть Саудовская Аравия, есть Пакистан, есть Вьетнам, восстановление партнерства с которым должно стать нашим приоритетом. С разным Востоком и говорить надо по-разному.
Есть та часть Востока, которая осознала невозможность возврата в старый мир. И она понимает, что Россия – это не просто фронтлайнер сдерживания США, которого хотят все, но при этом все его боятся. А вот Москва решилась. Но и страна, которую надо поддерживать в этой конфронтации. Поскольку, если Россия сейчас проиграет, очередь впоследствии дойдет до них, причем довольно быстро.
А есть еще страны, которые занимают циничную, прагматичную и многовекторную позицию. Эти государства слишком связаны с Вашингтоном и могут много потерять от конфронтации с ними. Они еще рассчитывают с американцами договориться. Это тоже некая реальность, которую нужно учитывать и воспринимать как данность.
Но с чем я абсолютно не согласен, что решения Владимира Путина якобы продиктованы последствиями переговоров и контактов с китайским руководством. Я думаю, решение о мобилизации было принято еще в ходе военных учений «Восток». А в Самарканд российский президент уже ехал с готовым планом действий. Это просто было видно по его поведению, по тому, как он говорил и выступал.
Обратите внимание на ряд заседаний правительства, которые происходили накануне поездки в Самарканд. Мы уже понимаем, что указ о мобилизации готовился давно, его не принимают за час или за день.
– Возможно Путин и не поставил в известность Пекин о своем решении?
– Конечно, возможно. Путин – это человек, непредсказуемость которого является фактором глобальной политики. Но спекулировать на эту тему я бы не стал.
– Просто это же показательно. Возможно, мы преувеличиваем степень согласованности позиции Путина и Си Цзиньпина, пытаясь увидеть какой-то тайный заговор. На самом же деле его нет, а есть некое понимание, но не обязательно согласование.
– Вообще термин «согласование» в данном случае вряд ли уместен. Думаю, китайское руководство было проинформировано об определенных решениях. Конечно, только в голове политических импортозаместителей, которые хотят несуверенность под эгидой США заменить на несуверенность под эгидой Китая, могла родиться идея, что Владимир Путин что-то с кем-то согласовывает. Но не тот он человек, чтобы так делать.
