Роман «Скромный герой» вскочил в число кандидатов на премию «Ясная Поляна», учрежденной Музеем-усадьбой Л. Н. Толстого и компанией Samsung Electronics, буквально в последний момент, а именно на публичном оглашении лонг-листа, после которого члены жюри должны были приступить к ознакомлению с текстами и выбору наиболее достойного писателя. Автор этих срок, прочитав лонг-лист, не обнаружил в нем имени Варгаса Льосы, чей роман «Скромный герой» был опубликован в издательстве «Азбука Аттикус» в прошлом году, и во всеуслышание обратил на это внимание жюри.
Это было уже мое второе обращение к жюри премии «Ясная Поляна» по поводу этого романа. Первое произошло в аналогичной форме на подобной публичной акции жюри премии ровно год назад. Роман к тому времени был только-только опубликован на русском языке, и на этом основании председатель жюри Владимир Толстой предложил подождать с включением «Скромного героя» в число претендентов на премию. Год спустя он откликнулся на мое обращение и публично, в присутствии членов жюри и журналистов, пообещал внести «Скромного героя» в лонг-лист. Что и произошло. В результате именно Варгас Льоса был признан жюри наиболее достойным премии зарубежным автором.
Варгас Льоса — ярчайший представитель латиноамериканской волны, которая накрыла литературный мир в конце 1960-х. Журнал «Эксперт» поговорил с ним о том, что значат для него книги, и о моральных ценностях, которые заключены в его текстах.
— Как вы для себя определяете, что такое чтение? Это разновидность развлечения или нечто большее?
— Это огромное удовольствие. Я научился читать в пять лет, и это стало самым важным событием в моей жизни. Начиная с этого момента все происходящее в мире стало для меня намного более значимым. Хорошее книги обогащают как мою эмоциональную сферу, так и воображение. И до сих пор чтение доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие.
— Как вы думаете, для всех остальных людей чтение так же важно, как для вас?
— Для одних по-настоящему важно, для других это всего лишь одна из разновидностей развлечения, а для некоторых только источник информации. Кто-то через книги расширяет свои представления о мире: читает о чем-то, чего никогда не сможет пережить сам. Есть разные виды читателей, и у каждого своя причина читать. Но всем чтение дает эффект более глубокого понимания того, что происходит в окружающем мире. Самое важное — чтение порождает в нас критическое восприятие социальной реальности, уменьшая влияние, которое оказывает на нас власть.
— То, что вы пишете книги, как-то влияет на восприятие книг других авторов? Обостряет его?
— Не обязательно. Среди писателей тоже существуют разные типы читателей. Кто-то читает для добывания идей, другим больше интересно, каким стилем написана книга. Я скорее увлечен музыкой слов, которую создает автор.
— Как вы можете объяснить возникновение в шестидесятых столь мощной волны латиноамериканских писателей, в число которых входите и вы?
— Очень трудно ответить на этот вопрос. Как объяснить появление в России конца девятнадцатого века таких мощных писателей, как Толстой, Достоевский, Чехов? Конечно, можно попытаться выстроить какую-то рациональную логику исторических событий, вызвавших эту волну, но здесь, скорее, уместно говорить о мистике того, что произошло. Вероятно, мирные времена не так уж хороши для литературы. Если писателям выпадает жить в эпоху перемен, то, как только у них появляется неуверенность в будущем, они сразу начинают производить хорошую литературу. Но это никакой не закон, это всего лишь мое предположение. Истинные причины того, как возникают хорошие книги, навсегда останутся под покровом тайны.
— Насколько для вас было важным окружение, которое в вашем случае состояло в том числе из таких писателей, как Борхес, Маркес, Кортасар? В какой степени они влияли на вас?
— Литературу Латинской Америки я открыл для себя уже в шестидесятых. В Перу мы даже не представляли, насколько она разнообразна. Мы ничего не знали о литературе Чили, Колумбии, Эквадора, кое-что знали лишь о мексиканской и аргентинской литературе. Очень мало писателей позиционировали себя как латиноамериканцы, и я в том числе. Я осознал себя латиноамериканцем, только приехав в шестидесятых в Париж — тогда я влился в сообщество латиноамериканских писателей, у которых были сходные традиции. Именно в то время я начал их читать. Карпентьера впервые прочитал на французском языке, так же как и Маркеса — до этого момента не подозревал о существовании этого писателя. Я работал в Париже на радио, вел литературную программу, и издательства присылали мне книги, одной из них как раз и стала «Полковнику никто не пишет» на французском языке.
— Насколько для вас была важна эта поездка в Европу?
— Я понял, что стану писателем, очень рано — еще студентом, но в Латинской Америке было невозможно думать о писательской карьере, у меня не было образцов для подражания: никто не представлял, что можно жить только на деньги, которые получаешь за то, что пишешь. Поэтому я работал журналистом, адвокатом и лишь в Европе обнаружил, что можно быть писателем и только писателем. Когда я писал свои первые книги, думал, всю жизнь буду заниматься двумя видами профессиональной деятельности — писательством и чем-то еще, что станет приносить мне какой-то доход.
— В вашей книге «Скромный герой» угадывается структура и некоторые приемы, которые мы знаем по латиноамериканским сериалам. Можно ли из этого сделать вывод, что они тоже повлияли на ваше творчество?
— Такая связь, вне всякого сомнения, существует. Мыльные оперы на очень примитивном уровне выражают чувственность, которая так характерна для культуры Латинской Америки. Здесь питают особую слабость к романтическим историям, приправленным большой дозой сентиментальности. Мы можем над этим смеяться, но от этого никуда не деться. И серьезная литература может использовать подобные приемы в произведениях со сложной структурой и многогранными персонажами, написанных очень хорошим языком. Она тоже хочет быть чувственной и сентиментальной.
— Насколько для книги важно быть увлекательной и смешной? Или она должна быть серьезной? Какой выбор для себя вы делаете на этой развилке?
— Я думаю, что великая литература — это всегда большое развлечение, но не в том смысле, как чтение массовой литературы. Великая литература требует приложить усилия, прежде чем ты сможешь ею насладиться. Шедевры на то и шедевры, что они могут и развлекать, и переводить читателя с начального уровня на более высокий. Они побуждают его совершать для этого усилия. Вы можете наслаждаться латиноамериканскими мыльными операми, однако это совсем не то же самое, что наслаждаться полутонами и нюансами, заложенными в текстах Борхеса. Но прилагать интеллектуальные усилия естественно, они нужны даже для того, чтобы просто прочитать статью.
— Почему основной персонаж книги «Скромный герой» старше пятидесяти лет, небольшого роста и внешне непривлекателен? Почему вы решили сделать его именно таким?
— Я хотел описать тип героя-гражданина, усилия которого направлены на служение тому обществу, в котором он живет. Он относится с уважением к принятым в нем ценностям и следует своим принципам, но не ждет за это ни признания, ни награды. Он правдив и ответственен. Для него это естественно. Такие люди — настоящие герои. Они пример для всех нас. Такого героя нельзя изобразить молодым. Нужно показать, что социальной позиции, которой он придерживается: скромность и честность, — предшествовал долгий путь. Я очень тщательно подошел к выбору героя этой книги. И понял: это должен быть человек, который не находится в центре общественного внимания. Он должен быть неизвестным героем, и эта неизвестность, почти анонимность, есть великая ценность.
— Сейчас принято романтизировать шестидесятые и интерпретировать это время как время истины, время героев. Так ли это на самом деле?
— Да это так, но эти герои совсем не были скромными. Это было пограничное время, время перемен. Отчасти эти перемены были позитивными. В этот период общество стало более открытым и терпимым к таким вещам, как многообразие в одежде, в еде, в музыке. Женщины стали бороться за свои права, гомосексуалы перестали бояться говорить о своей сексуальной ориентации. И все это дало положительные результаты. Тогда мы думали, что усилить их и сделать необратимыми может только социалистическая революция. Это была большая ошибка. Особенно она стала очевидной в Латинской Америке, где ее следствием оказалось обилие военных диктатур. Мы осознали это ошибку, только когда все утопические социалистические проекты рухнули, когда развалился Советский Союз, а общественный строй в Китае трансформировался из социализма в капитализм, когда экономические неурядицы на Кубе так и не прекратились, когда мы увидели то, что происходит в Венесуэле, а это настоящая трагедия. Демократические идеи там по-прежнему считают уделом маргиналов. Но, на мой взгляд, большая битва между моделями политического развития выиграна демократией, сейчас мы понимаем, что именно она — источник позитивных преобразований в обществе. В этом отличие нашего времени от шестидесятых.
