«Я бы поостерегся записывать Ксению Собчак исключительно как кремлевский проект. Самая идея могла родиться там, но в политике с момента вступления игрока на поле им начинают пользоваться все, как, впрочем, и он всеми», — говорит политолог Алексей Зудин.
Первая же неделя Ксении Собчак — пока еще возможного кандидата в президенты — заметно изменила предвыборный ландшафт. Чей кандидат Собчак? Молодежи? Либералов? Буржуазии? Западно ориентированной элиты? Кто бы ни придумал этот проект, но он работает, быстро заставляя игроков открыть свои карты. Самое главное «открытие» — вхождение в предвыборный штаб Собчак Игоря Малашенко. Когда-то — правой руки Владимира Гусинского, человека, сыгравшего большую роль в выборах 1996 года. Как считает Алексей Зудин, Малашенко и другие потенциальные участники предвыборного штаба идут туда, рассчитывая на приличный результат, так как люди дорожат своей репутацией.
— Алексей Юрьевич, в чем была идея «проекта Собчак», если считать его кремлевским?
— Не исключено, что первая идея была простой — активизация явки. Вокруг Собчак сразу должно было возникнуть информационное движение, что мы сейчас и видим, это расширяет круг людей, заинтересованных выборами. То есть она точно сможет обеспечить информационное сопровождение выборов в режиме оппонирования. Если ей удастся дойти до выборов, (а с приходом серьезных людей в ее штаб это становится гораздо более вероятным), то она сможет хорошо «войти» в протестный электорат. Вместо того чтобы идти на улицу против «нечестных выборов», они пойдут на участок и отдадут свой голос Собчак. Кто всерьез, а кто просто «по приколу». Именно соединение протеста и «прикола» мотивировало избирателей Владимира Жириновского в 1993 году.
— На что может рассчитывать Собчак с точки зрения итогов, если судить об этом сегодня?
— У нее очень неплохие стартовые позиции. Семьдесят два процента узнаваемости еще в прошлом году — отличный старт. Все говорят о негативной узнаваемости, но, по данным ВЦИОМ, 21 процент относятся к ней «скорее положительно». А это 18 процентов избирателей. Александр Ослон из ФОМа оценивает потенциальный электорат Собчак в семь-восемь процентов. Так или иначе, если не будет серьезных ошибок, есть шанс превзойти типичные для оппозиционного кандидата-новичка показатели. Она пока грамотно себя ведет. Идея выступить кандидатом «против всех» — хорошая. Неудовлетворенная потребность голосовать таким образом у людей есть. Удачным можно считать и отказ от традиционной программы. Для такого кандидата важнее не обязывающий текст, а живой дискурс. Ксения Собчак, рассуждающая «про макроэкономику», — это смешно, а вот жесткое оппонирование «скрепам» для нее органично. Критически важная величина — личность самого кандидата: хватит ли «пороху».
— Появление в штабе игроков вроде Малашенко улучшают ее позиции или ухудшают?
— Я думаю, что здесь важнее попытаться понять, зачем они появились. Я думаю, что есть часть элит, российских и околороссийских, которые играют в очень длинную игру. То есть их интересы простираются за пределы 2018 года. А именно в 2024 год. И, как мне кажется, эти люди посчитали, что проект «Навальный» для них не подходит. Навальный слишком несговорчивый, «одномерный» и самодостаточный. Он был хорош в 2011–2012 годах, потом втянулся в склоки и потерял новизну. Гибридизация либерала и националиста свое отработала. Михаил Ходорковский недавно сказал, что Навальный не нужен в российской политике. И тут появляется Ксения. Она, конечно, выглядит более удобной фигурой, вокруг которой можно собрать молодой протестный электорат, и если «вложиться», то можно показать, что с этим феноменом надо считаться. В ходе кампании можно выстроить и новую элитную коалицию, которая после 2018 года сможет опереться не на зыбкий уличный протест, а на политическую величину, обладающую реальным электоральным весом. И продолжить игру уже от имени этой величины, легитимированной через выборы. Результатом кампании, которая на старте воспринимается как откровенно потешная, может стать воссоздание дееспособной «западнической» фракции в российских элитах.
— Можно как-то определить специфику этих групп элит?
— Я думаю, это очевидно. Это прямые оппоненты Кремля. А также — что, возможно, более важно — та часть фактически путинской коалиции, которая тем не менее недовольна холодными отношениями с Западом.
— То есть с точки зрения ситуативной «кремлевский проект» удачен, так как быстрее формируется предвыборное поле?
— Да. Система координат, в которой будут действовать игроки, становится яснее, и это очень важно не только с точки зрения явки, но и с точки зрения содержания выборов.
— Все сегодня говорят о замахе на 2024 год. Но нам как избирателям крайне обидно, что шесть лет мы будем готовиться к борьбе за право развалить и ослабить страну или сохранить нажитый суверенитет.
— Убежден, это не будет просто ожиданием. Кремль не хуже нас понимает угрозу отката назад, а опыт у него огромный. Я думаю, что в преддверии 2024 года начнется некоторая трансформация политической системы, с уменьшением концентрации президентской власти. Пирамида, которая есть сейчас, с «заостренной» вершиной, не сохранится. Надо следить за тем, какие центры будут подниматься. Мне кажется, что существенно усилится роль не нижней палаты парламента, как я полагал ранее, а верхней — Совета Федерации. Это происходит уже сейчас.
Собчак — буржуазия?
Когда газета «Ведомости» назвала имя Ксении Собчак как возможного кандидата на выборах 2018 года (со ссылкой на источник, близкий к администрации президента), в статье рассматривался исключительно гендерный аспект (перспективность женщины для участия в выборах), об идеологии речь не шла. Ксения отреагировала в соцсети кратким видероликом со словами «За Русь — усрусь!» с нею в кадре в национальной одежде и опровержением, впрочем весьма уклончивым, хотя и задорным.
Сайт британской BBC 9 сентября уже правдоподобно рассказывал, как Ксения Собчак ищет главу предвыборного штаба, опять-таки с акцентом на женскую тему. То есть, видимо, в тот период имелось в виду политтехнологически отыгрывать именно это аспект. Однако, ища кандидата-женщину, Кремль наткнулся на женщину либеральных взглядов как наиболее подходящую. Хотя мог бы вполне найти и предпринимателя (например, очень привлекательная Эльвира Агурбаш, предприниматель, заявляет в сети, что готова участвовать в президентских выборах, со своей прежде всего экономической программой).
О Ксении Собчак как о либерале можно судить по статье, имеющей характер манифеста, от 18 октября. Она пишет о законодательном ограничении полномочий ветвей власти (буквально получается, правда, что и парламента тоже, но дальше идет акцент на силовиков) и довольно-таки невнятно — об увеличении самостоятельности регионов. О своем несогласии с несменяемостью власти. Об отмене статьи 282 УК РФ («Возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»), без оговорок, то есть, видимо, не зная, что эта статья должна была гармонизировать наше законодательство с европейским.
О приватизации госкорпораций. О защите частной собственности. О возмездности национализации. О развитии частного предпринимательства. О значительном уменьшении перечня лицензируемых отраслей экономики — но, кажется, это пункт из чьей-то очень старой программы, сейчас это не столь актуально. О законодательном ограничении владения государством СМИ и об антимонопольном ограничении частного владения СМИ — это уже похоже на пункт американской повестки. О судебной реформе. О «реформе системы образования, предусматривающей сильную государственную поддержку перспективных отраслей» — это непонятно. Об «устранении цензуры на практике». И о светском характере государства. По поводу одной из волнующих проблем: «Я даже не за “Крым наш” и не против». Правда, впоследствии она заострила это высказывание. Программа вполне может быть воспринята как либеральная, но при этом очень сырая. Конечно, это первый подход к снаряду.
«Я — женщина», — акцентирует она в первом манифесте. Сейчас эта тема не так заметна, но тут еще есть след первоначальных планов. Еще Собчак говорит: «Я — хороший посредник и организатор». Эти слова поставлены в контекст темы сменяемости власти. Возможно, дочь Анатолия Собчака видит себя в качестве медиатора при обсуждении в среде элиты каких-то гипотетических деликатных для власти тем или кто-то ее в таком качестве видит. Хотя это выглядит несколько излишней претензией.
На пресс-конференции она добавила: «Я хочу, чтобы голос моего поколения был услышан». Посыл, адресованный молодежи понятен. Эти выборы — первые, где доля несоветских людей будет превышать 25%. При этом молодежь является сильным политическим фактором сама по себе, так как существует эмпирическая закономерность нарастания революционности общества по мере роста доли в нем людей младше двадцати пяти лет. Поэтому сублимация энергии молодежи в форму поддержки какой-то политической (медийной, общественной) фигуры свидетельствует о чьей-то предусмотрительности.
В целом Собчак как политтехнологический проект, чьим бы он ни был, претендует на концентрацию на себе оппозиционных настроений: не представленных сильной партией (либеральных), общепротестных (против всех) и молодежных.
Может появиться вопрос: а почему российская правящая элита все время выдвигает в качестве представителя либеральных, буржуазных по сути взглядов людей, которые воспринимаются прежде всего как западники (Ксения Собчак, правда, больше по стилю), потом как либералы, а уже потом или даже совсем потом — как буржуазные деятели? Почему представитель именно таких взглядов должен «цеплять» молодежь, хотя молодежь бывает и патриотическая? Причем таково, скорее всего, ее большинство.
Один из ответов заключается в отсутствии в российском идеологическом багаже подходящего иного дискурса. Нет соответствующего текста, хорошо подобранного комплекта понятий. Человек, действительно выступающий за частную собственность, предпринимательство и при этом одновременно за патриотизм и даже подавляющее могущество страны, это, например, Рейган. Трамп — пародия на него, но весьма выразительная. Но это Америка. У нас не принято совмещать в одном идеологическом модуле патриотизм с частной собственностью. А ведь бизнесмены среднего звена чаще всего патриотичны. Крупные же представители национально ориентированной элиты часто ориентированы на госсобственность. А вот Ксения Собчак — против.
Либеральный габитус
Кремль времен Владимира Путина раз за разом пытается помочь российской буржуазии обрести свой голос. Первый раз было довольно удачно. СПС времен Сергея Кириенко в 1999 году набрал девять с лишним процентов голосов. Впрочем, только тогда к ним и можно было применить термин «правые», так как СПС был правым относительно имевших реальную силу коммунистов. Через четыре года случился абсолютный провал: несмотря на яркие политические фигуры — Немцов, Хакамада, Чубайс — правые не прошли даже пятипроцентный барьер и надолго исчезли с активного политического поля. Впрочем, тогда правыми их назвать было трудно, так как правую национальную повестку активно вел уже сам Путин, а либералы оппонировали ему сугубо по либеральной ветке. Последняя попытка была с Михаилом Прохоровым. Она тоже закончилась неудачей. И вряд ли в этих фиаско можно обвинять Кремль. Либералы не смогли сформировать всероссийскую повестку. Они почему-то действовали по лекалам западных демократических партий, делая акцент на права гражданские: суд, свобода слова, структурные реформы и апофеоз прав — борьба с коррупцией — и были совершенно безразличны к правам экономическим: налоги, кредитные ресурсы, бюджет, экономический рост. «Бестолковый» же русский народ не видел особых ограничений гражданских прав и был больше озабочен правами экономическими. Кстати, упомянутый выше Алексей Навальный, был первым оппозиционным политиком, поднявшим вопрос о налогах и процентных ставках по ипотеке. Однако, человек политически чуткий, но экономически неподкованный, он эту тему развить не смог.
Думается, что настойчивое игнорирование экономических «шкурных» вопросов российскими либералами не случайно. Это не заговор, это – габитус. Российские либералы не имеют собственной экономической политики потому что: а) их не интересует богатство народа («кто умный и способный — тот сумел»); б) они стойко уверены, что все хорошее руками, а теперь и машинами, можно сделать только на Западе, а теперь еще и в Китае, но не в России; в) они глубокие апологеты политики Вашингтонского консенсуса, запрещающего развивающимся странам иметь долги и суверенную денежную политику. И вторая причина — они не мыслят себя соизмеримыми с государством. Чекисты мыслили, а эти нет. Россия для них слишком велика. И это тоже не заговор, а габитус. Абсолютно лояльные России философы вроде Михаила Гефтера тоже сомневались в возможности существования такого размера страны в демократической форме и тоже настаивали на неизбежности распада России. А Россия, наоборот, пытается евразийское пространство собирать — это честь, влияние, рынки.
Но этот либеральный противороссийский габитус — большой гандикап для Кремля. Если либералы не способны работать на национальные экономические интересы, в том числе на национальную буржуазию, то на них может работать само государство. У национальной буржуазии и народа интересы одинаковые.
