Российский экспорт сельхозпродукции и продуктов питания в последнее время уже никого не удивляет. Наше зерно уверенно конкурирует по экспортной выручке с оружием, о чем с гордостью говорят с самых высоких трибун. Правда, с вывозом продукции пищевой промышленности, например высокого передела того же зерна, все гораздо скромнее. В рейтинге «200 крупнейших компаний-экспортеров» журнала «Эксперт» по итогам 2016 года на долю предприятий пищевой промышленности АПК приходится чуть более двух процентов. Поэтому любые энергичные шаги крупных игроков в этом направлении привлекают внимание делового сообщества.
Этой осенью один за другим сигналы о нарастающей экспортной активности стала посылать группа компаний «Эфко», входящая в первую тройку переработчиков масличных культур и производителей различных продуктов питания. Первым сигналом был стремительный взлет «Эфко» в упомянутом рейтинге экспортеров — со 110-й позиции на 77-ю — при рекордном росте экспортной выручки на 55%. Второй сигнал прозвучал в выступлении одного из руководителей холдинга на октябрьской агропромышленной выставке «Золотая осень»: был сделан прогноз об удвоении российского экспорта растительных масел к 2025 году с нынешних 2,9 млн тонн до 5,4 млн и достижении 15-процентной доли на мировом рынке. Особый разговор о подсолнечном масле, на которое, по прогнозам, будет приходиться 40% мировой торговли маслами (без учета тропических масел). Здесь, по мнению руководства «Эфко», Россия должна стать по крайней мере вровень с нынешним мировым лидером — Украиной. Но об этом мы узнали уже из интервью с Алексеем Гавриловым — директором недавно созданного в «Эфко» дивизиона по развитию экспортного потенциала.
— Алексей Викторович, чем вызвана повышенная экспортная активность компании «Эфко», включая ваши смелые прогнозы об увеличении в целом российского экспорта растительного масла?
— Все очень просто. Растительное масло в качестве экспортного продукта до недавнего времени почему-то не было объектом пристального внимания нашего профессионального сообщества. Может быть, потому, что на этом рынке традиционно очень активна Украина. У Украины нет газа, других энергоносителей, но есть хороший климат и есть оставшаяся от СССР структура портов и хорошие элеваторы. Они это советское наследие не только не распродали, но даже смогли приумножить — в том числе привлекая иностранных инвесторов. И сделали масло, главным образом подсолнечное, своим экспортным продуктом номер один — и вот уже пятнадцать лет они прицельно занимаются этой отраслью. А Россия всегда в два с половиной — три раза отставала в экспорте от Украины.
Но сейчас конфигурация мирового рынка меняется. Во-первых, у Украины темпы роста производства масла замедлились, даже международные аналитические агентства снижают прогноз по экспорту Украиной подсолнечного масла на 12 процентов, то есть на 700 тысяч тонн в год. Получается, что украинцы своего потолка уже достигли, а Россия как раз наоборот, и прямо сейчас мы можем выдвигаться на мировые рынки. Во-вторых, мир растет: по прогнозам ООН, к 2050 году на планете будет девять миллиардов человек, изменится структура потребления, и потребность в растительных маслах вырастет не менее чем на 17 процентов.
— Кроме Украины и России какие еще есть крупные игроки на этом рынке?
— Их не так много. Аргентина стоит на третьей позиции, но с большим отрывом, экспортируя примерно в три раза меньше масла, чем Россия: чуть-чуть в Чили, чуть-чуть в Китай, чуть-чуть в другие страны Азии. Поэтому фактически в мире два игрока. Подсолнечное масло — это, в общем, нишевое масло, можно считать, что элитное, его потребляется всего 16–18 миллионов тонн в год, из которых 8,5 миллиона импортируется. Для сравнения: тропических масел потребляют 60–65 миллионов тонн, соевого масла — 45–50 миллионов, рапсового — 25–30 миллионов.
— А оливкового?
— Оливкового — 2,7 миллиона тонн, это совсем маленькая ниша.
— Значит, подсолнечное по элитности идет вслед за оливковым?
— Если уж заговорили об этом, то подсолнечное масло по ряду параметров даже превосходит оливковое: витамина Е в нем в пять раз больше, больше и ненасыщенных жирных кислот Омега-6. Поэтому, например, в Китае и Индии оно считается не просто экзотическим, но элитным продуктом. А массово там используют тропические масла и соевое масло, которые не считаются особенно хорошими. Сейчас Индия потребляет 1,9–2 миллиона тонн подсолнечного масла в год. И в соответствии с темпами роста населения через три-четыре года будет потреблять его вдвое больше. В Китае потребление подсолнечного масла увеличится на 0,5–0,6 миллиона тонн. В прочих странах — на 0,2 миллиона тонн. То есть совокупный ожидаемый прирост мирового потребления — не менее 2,5 миллиона тонн, которых Украина уже не сможет поставить, и мы эту долю можем забрать. Если в нынешнем сезоне 2016/17 года Россия поставила на экспорт 1,7 миллиона тонн подсолнечного масла, то через несколько лет эта цифра может составить 4,2 миллиона. Если говорить о всех видах растительных масел, включая рапсовое, соевое, получится еще больше — примерно 5,4 миллиона тонн.
У России есть два глубоководных порта — Новороссийск и Тамань, и их мощностей для перевалки этих объемов хватит. В Тамани перевалка сейчас составляет 1,5–1,6 миллиона тонн, и можно увеличить ее еще на один миллион, до 2,5–2,6 миллиона; то же в Новороссийске, хотя он, конечно, под нефть больше заточен. Если посмотреть перерабатывающие мощности, то их в России даже избыток — 24 миллиона тонн, при том что урожай того же подсолнечника — всего 11 миллионов тонн. Даже если добавить сюда сою — допустим, еще миллиона три — и рапс, все равно получается большой переизбыток мощностей.
Воля к экспорту
— Получается, что помимо России и нет претендентов на дополнительный кусок этого пирога — мирового спроса на подсолнечное масло. Тогда главная интрига в том, кому от него больше достанется из российских экспортеров. Ваша компания претендует здесь на лидерство?
— Сейчас тройка основных игроков, имеющих двузначные доли рынка, — «Астон», наша компания и «Юг Руси». У «Астона» в сезоне 2016/17 года была доля 24 процента, у нас — процентов шестнадцать. Но это рынок очень динамичный, изменчивый. В некоторые месяцы у нас было более 30 процентов. Вот сейчас мы начали новый год, в сентябре, и из 120 тысяч тонн, которые вывезла Россия, 53 тысячи — наши. То есть у нас доля 45 процентов, а все остальные идут с большим отрывом. И в следующем сезоне, я думаю, мы просто обязаны взять треть рынка, если говорить в среднем. То есть в 2016/17 году мы экспортировали 270 тысяч тонн, а в следующем собираемся вывезти больше 400 тысяч тонн и стать первыми. Причем наши мощности уже сейчас загружены, но мы можем использовать давальческие мощности.
— На чем основана ваша уверенность, что вы обойдете конкурентов?
— С одной стороны, конечно, продажи зависят от рыночной конъюнктуры, а с другой — от воли присутствовать на этом рынке. И здесь я подхожу к главному. Куда Россия до сих пор экспортировала масло? На Турцию приходится процентов тридцать или больше нашего экспорта, второе место занимает Египет. Это ближние расстояния, куда небольшие суда грузоподъемностью шесть тысяч тонн могут дойти. Потому что все порты, которые остались в России после распада СССР, — это порты в Азовском море, а оно мелкое, и там могут ходить только суда-шеститысячники. До Турции они дойдут, до Египта дойдут, а дальше уже нет. А глубоководные порты отошли Украине.
Но у нашей компании доля в экспорте России в эти ближние страны не такая большая — процентов десять-двенадцать, зато на рынках дальних стран наша доля в российском экспорте 50 процентов. Поставляем масло в Иран, Саудовскую Аравию, Арабские Эмираты, Ливан, делаем пилотные поставки в Китай, Индию, Малайзию. Благодаря собственному порту в Тамани, единственному в России глубоководному морскому терминалу по перевалке растительных масел, мы можем грузить большие танкеры — пятнадцатитысячники, тридцатитысячники — и отправлять далеко, экономя на логистике и на фрахте.
— Насколько мне известно, ваша компания строила порт Тамань в расчете на импорт пальмового масла, переработка которого стала одним из главных направлений вашего бизнеса. Интересно, а экспорт в тот момент уже входил в стратегические планы?
— Как раз с 2008–2009 годов, времени строительства в Тамани завода по производству пищевых ингредиентов (специализированных жиров, получаемых путем переработки растительных масел, в том числе пальмового. — «Эксперт») и порта, мы начали активно экспортировать свою продукцию. До этого, наверное с начала 2000-х, речь шла о небольших объемах экспорта в страны СНГ и другие близлежащие страны бутилированного масла под маркой «Слобода». Мы и сейчас продолжаем его вывозить, это составляет процентов десять от общего объема нашего экспорта и процентов восемь-девять от российского экспорта фасованного масла. Что касается строительства порта, то, повторюсь, идея выхода на далекие рынки, конечно, уже тогда была основной.
— Вы оказались крутыми стратегами...
— Скорее был выбран правильный момент. Потому что идея импортозамещения на российском рынке специализированных жиров тоже была новаторской, она родилась, когда и слова самого — «импортозамещение» — еще не было в обиходе. В те годы импортные жиры занимали 49 процентов российского рынка, их сюда завозили датчане, шведы, малайзийцы и прочие. Благодаря строительству таманской площадки мы получили доступ к сырью высокого качества и смогли уже в России производить эту продукцию. Причем качество этих жиров у нас не хуже, а зачастую лучше, чем импортных.
— С рынком спецжиров, конечно, мало что сравнится по динамике и по доходности. Это ведь благодаря ему «Эфко» вырос в гиганта масложировой индустрии?
— В том числе. Но все же из регионального в федерального производителя мы выросли благодаря брендовой продукции, которая до сих пор генерирует значительную часть нашей выручки (масло и соусы под брендом «Слобода», масло Altero. — «Эксперт»). За десять лет общая выручка компании выросла в пятнадцать раз, до 107 миллиардов рублей.
— А на показателях экспорта появление порта Тамань как отразилось?
— Экспортная выручка за последние пять лет удвоилась в рублевом выражении и по итогам работы в 2016/17 году составила 20,1 миллиарда рублей. В ближайшие годы мы планируем довести долю экспорта до четверти общей выручки.
— Что для этого необходимо помимо глубоководного порта? Какие у вас еще есть конкурентные преимущества?
— Нашим конкурентным преимуществом является, конечно, качество продукции, которое подтверждено всеми способами и сопоставимо со всеми мировыми аналогами. Когда в начале этого года мы отправляли в Индию первый российский прямой танкер, шестнадцатитысячник, то даже на масложировой конференции, когда народ об этом узнал, нам аплодировали.
— Что значит прямой танкер?
— Это продажа напрямую финальному потребителю в Индии, когда мы сами зафрахтовали танкер и отправили его им, от двери до двери, без посредников.
— А как это связано с качеством продукта?
— Они проверяли наше качество, причем очень тщательно, и оно их устроило. Они купили наше масло и сказали: давайте еще. И это при том, что в Индии еще плотно сидит Украина и индусы просто привыкли к украинскому качеству масла. Я думаю, что в ноябре мы осуществим первую прямую поставку масла в Китай.
— Украинское качество масла — это, как я понимаю, хорошее качество? Что входит в это понятие?
— Там много параметров: прозрачность, йодное и перекисное число, должен отсутствовать осадок в виде фосфатидов и восков. То есть требования очень жесткие. И то, что мы им соответствуем, на самом деле наша заслуга.
— Это зависит от технологий переработки сырья?
— От технологий тоже. Например, есть страны, в которых требования к качеству самые высокие, там требуется так называемое гидратированное масло (гидратация — технология очистки, когда через нагретое масло пропускают нагретую воду в распыленном состоянии, благодаря чему белки и слизистые вещества выпадают в осадок. — «Эксперт»). Если Турция и Египет принимают масло негидратированное, у них чуть ниже стандарты качества, то в Китае, Индии и Иране, поскольку оно считается элитным продуктом, хотят его видеть гидратированным, то есть светлым, очищенным. Украина, кстати, гидратацию везде уже построила, а Россия — не везде. У нашей компании есть такая технология.
Если говорить о конкурентных преимуществах, то для компании-экспортера это, наверное, вертикальная интеграция бизнеса — от покупки семечки и хранения на элеваторах, переработки на собственных заводах до погрузки на танкеры и отправки на дальние расстояния. У нас своих элеваторов 12 штук мощностью хранения 500 тысяч тонн подсолнечника. И еще много привлеченных. Про погрузку-отправку мы уже говорили. Управление всей этой цепочкой позволяет иметь нормальную рентабельность бизнеса. Потому что на экспорте мы зарабатываем, но не так чтобы много: в международном трейдинге вообще нормальной считается доходность один-два процента, а три-четыре — очень хорошей. Это не как у сельхозпроизводителей, которые зарабатывают 50–60 процентов по EBITDA, или, на другом конце цепочки, у сетей — 40–50 процентов по EBITDA. Что касается переработки, то она в России в принципе дает минимальную или отрицательную рентабельность из-за избытка мощностей при нехватке сырья. Если бы мы занимались только переработкой без вертикальной интеграции, то, наверное, давно бы куда-то ушли или были бы недогружены. Выручает именно то, что мы, имея ноль или небольшой минус по рентабельности переработки, на майонезе, на масле фасованном имеем восемь-девять процентов рентабельности, потом — на специализированных жирах, небольшую рентабельность на экспорте, еще сколько-то — на перевалке, и в целом получается сбалансированный финансовый результат.
Как конкурентые недостатки превратить в преимущества
— Вы наверняка следите за международными компаниями, работающими на этом рынке, и знаете, какие у них есть козыри. Может ли их опыт быть нам полезен?
— Их сильная сторона, и мы это видим по крупным игрокам, по Wilmar и по Bunge, в том, что они строят мощности по хранению в тех странах, куда экспортируют. И это, наверное, могло бы быть нашим следующим шагом. Потому что, имея мощности по хранению на местах, ты получаешь преимущества в логистике, преимущества даже в отслеживании цены — когда можно товар отпустить, а когда придержать на этих мощностях хранения. Это совсем другие возможности. И тут, наверное, нам стоило бы попросить помощи у государства.
— Строительство складов для хранения масла на местах — это дорогое удовольствие?
— Для мультинационалов не очень дорогое, у них деньги под один процент. А мы без помощи государства в строительство за рубежом, наверное, не пойдем. Хотя мы и умеем строить — мы все заводы построили самостоятельно и даже проектировали и строили завод для Bunge в Колодезном (поселок в Воронежской области. — «Эксперт»), когда они приходили в Россию. Конечно, мы способны все это сделать и за рубежом, но там риски другие, финансирование другое, и там надо идти с кем-то рука об руку, скорее всего с государством.
— А зарегистрировать в стране экспорта юрлицо и взять кредит под один процент — такой вариант вас не устраивает?
— Это одна из возможностей. Но все равно, может быть, лучше включать в эту схему Российский экспортный центр или Росэксимбанк, чтобы не брать деньги у заграничных банков. Потому что я помню, как мы переживали кризис 2008–2009 годов (я тогда был еще в должности финансового директора группы) — как западные банки быстро отваливались и оставались только российские. Поэтому западное финансирование — это не всегда счастье, хотя, конечно, оно дает конкурентоспособность по ставке. Но в плане стабильности лучше идти со своими.
— Вы сказали, что в России выращивают всего одиннадцать миллионов тонн подсолнечника, имея вдвое больше мощностей по переработке. А не надо ли в этом случае увеличить производство семян? И от чего это зависит?
— Это самое узкое место. Россия пока не достигла максимума по производству маслосемян. Если нам улучшить севооборот по семенам подсолнечника хотя бы до уровня Украины, я не говорю о Болгарии, то и семян, и подсолнечного масла, бесспорно, будет больше. У нас сейчас раз в семь лет сеют подсолнечник, а многие — раз в десять лет. Болгария сеет раз в четыре года благодаря правильному севообороту и агротехнологиям, которые помогают почве быстрее восстанавливаться. Потом, в России не все земли, которые могли быть под подсолнечником, сейчас под ним находятся, то есть нужно расширять посевные площади. Это с одной стороны. С другой — в рамках ВТО Россия была вынуждена снизить пошлины на вывоз семечки — за последние годы с 20 процентов до 6,5 процента. В результате вместо масла в Турцию поехали семена подсолнечника — в пять раз подпрыгнул экспорт. Поэтому нашей стране имеет смысл продумать какие-то заградительные экспортные пошлины, чтобы стимулировать вывоз продукции с добавленной стоимостью — масла, а не сырья. Тем более что наши европейские партнеры против нас так или иначе заградительные меры вводят. До января 2014 года Россия в ЕС экспортировала подсолнечное масло, а после повышения ввозной пошлины и создания зоны свободной торговли Украины с Европой этот рынок фактически отошел украинцам.
Но если смотреть шире, то кроме подсолнечника есть другие масла — это тоже перспективное направление. Есть соевое масло, есть рапсовое, есть, наконец, сафлор, рыжик и другие масличные. Сафлоровое масло, например, пользуется спросом в Турции. Эти масла в потенциале тоже могут загружать существующие мощности. Тут еще много рынков нишевых. Очень перспективная тема с соей, но это больше в сторону соевого шрота, чем соевого масла, масло там почти побочный продукт. (Шрот — продукт переработки маслосемян, который используется как компонент кормов для сельскохозяйственных животных и птицы. — «Эксперт»).
— Вы экспортируете шрот?
— Экспортируем, но небольшие объемы. Во-первых, мы пока еще не насытили внутренний рынок шротом, в отличие от масла, которым рынок уже насыщен. Шротом пока своих кормим — Белгородскую, Воронежскую область, Черноземье, которые обеспечивают нас мясом. Во-вторых, шрот менее маржинальный продукт, чем масло. Правда, по шротам у нас в корпоративном центре R&D — инновационном центре «Бирюч» — сейчас есть проект, который, возможно, изменит всю концепцию продаж шрота и позволит сделать не просто шрот, а «супершрот». Разрабатывается технология твердофазной ферментации, благодаря которой питательность шрота должна возрасти, а количество клетчатки в нем, то есть антипитательных веществ, — снизиться до минимума. Сейчас мы экспортируем 70–100 тысяч тонн шрота в год, а если этот проект состоится, тогда, возможно, объемы экспорта вырастут значительно — и в Южную Европу, и в Турцию, и в другие страны Черноморского бассейна.
— Судя по всему, у вас есть и еще инновационные задумки в отношении экспорта?
— Конечно, есть. Потому что, если мы говорим о развитии экспорта, то это невозможно сделать, не завоевывая новые рынки и не расширяя свой экспортный продуктовый портфель. Это очевидно. Возвращаясь к вопросу о наших конкурентных преимуществах, повторю, что это интегрированная бизнес-модель — раз, глубоководный порт, который у нас появился, — два, и третье, о чем я еще не сказал, — это команда людей и ежедневная пахота. Больше, наверное, ничего не придумаешь. Год назад мы создали экспортный дивизион, куда набрали 160 управленцев. Так у нас появилась и аналитика по рынку, и высококвалифицированные продажники, и логисты, и финансисты, и прочие. Кадры в основном местные, воронежские и из Краснодарского края — выпускники наших вузов, они менее избалованы, чем в Москве. Конечно, мы их тренируем, обучаем в своей школе менеджмента. Помимо чисто экспортных операций, они еще управляют всей внутренней производственной цепочкой — от закупки семян и переработки до реализации конечным покупателям.
— То есть у вас образовалась матричная структура?
— Сетевая. Есть дивизион, который занимается переработкой сои и подсолнечника для нужд внутреннего потребления, и есть две производственные площадки на юге страны, которые относятся к нашему дивизиону и в основном производят подсолнечное масло для экспорта. Получается, что мы сами семечку заготовили, похранили на элеваторе, переработали, доставили по железной дороге до порта либо непосредственно на припортовом заводе в емкости налили, на танкер отгрузили, выручку получили. Весь цикл в одних руках.
— Это управленческий эксперимент?
— Да, мы попробовали это объединить, и первый сезон показал, что вроде бы неплохо получается. Если следующий сезон будет не хуже, а лучше, — значит, бизнес-модель рабочая. Структура всегда очень важна, на ней легче выиграть, чем, скажем, на чуйке рынка. Хотя без чуйки тоже никуда. Я вот сейчас жалею, что не те языки учил, которые бы мне помогли в Иране и Индии, — фарси, хинди. Когда я после Европы (Алексей Гаврилов до прихода в 2006 году в «Эфко» десять лет работал финансистом в штаб-квартирах международных корпораций. — «Эксперт») стал погружаться в этот Восток, в Азию, то увидел совершенно другой огромный мир. Кстати, в Индии мне неожиданно помог Иван Ефремов, наш писатель-фантаст (спасибо советской школе!). Там моим контрагентом был человек из касты браминов, а я, прихваченный в юности чтением Ефремова, вспомнил из его романа «Лезвие бритвы» описание этой браминской реальности и спрашиваю: что у тебя за белые шнуры — браминские, что ли? Он позвал меня в храм, и я узнал там Арджуну, узнал Вишну, еще кого-то. После этого переговоры пошли легко. Когда я процитировал что-то вроде «Противоречивыми словами ты сбиваешь меня с толку. Говори лишь о том, чем я могу достигнуть Блага, — сказал Арджуна», то мой партнер по переговорам с готовностью откликнулся: «А, хорошо. Тогда про цену».
