Во Франции русская революция до сих пор воспринимается противоречиво: некоторые думают, что это было хорошо, другие — что нет. Мне захотелось объективно взглянуть на это событие. Я давно занимаюсь вещами в русской литературе, и я подумала, что создание образа революции через появление и исчезновение тех или иных вещей может обеспечить новый угол зрения. Моя книга представляет собой десять каталогов — каждый посвящен одному году из десяти послереволюционных лет. Почему так? Потому что потом в России наступают другие исторические периоды: коллективизация и индустриализация. Мне был интересен переходный период, когда старое существует наряду с новым и ничего стабильного нет. Почему каталоги? Потому что мне это приятно и смешно. Я сделала свою книгу по образцу каталогов двадцатых годов, которые были как во Франции, так и в России, — так рекламировались самые разнообразные товары. Мне показалось, что это оригинальная форма. Хотите купить пулемет «Максим»? Если вы ищете новый вид транспорта, то элитный быстрый, надежный пломбированный вагон к вашим услугам! Все вещи расположены по алфавиту.
В год столетия русской революции во Франции было много симпозиумов и коллоквиумов, прежде всего в университетах. Было много передач на радио и телевидении. Показывались документальные фильмы и велись дебаты: есть сторонники этого события, есть противники, из дискуссий мы не вылезаем все эти сто лет, поэтому я выбрала формат описания события через описание вещей. Через них видно, как строится новое государство, возникает новое общество, появляется новый человек. Например, я пишу о проведении кампаний в пользу новых гигиенических норм. И мы видим, как уже в 1926–1927 годах в деревне стали появляться зубные щетки и зубной порошок, о которых крестьяне до сих пор не слышали. Об этом событии тогда рассказывалось с идеологической точки зрения: в газетах писали, что обычные крестьяне быстро согласились с нововведением, а кулаки ему долго сопротивлялись. Понимаете, как это глупо и смешно? С другой стороны, не так уж и смешно. Я себе слабо представляю, чтобы кулаки могли больше или меньше сопротивляться появлению зубной щетки, но общественное сознание уже готовилось к раскулачиванию, хотя это был всего лишь 1927 год.
Меня очень часто спрашивают самые обычные люди как человека, который связан с Россией: «Скажите, правда ли то, что пишут о России на официальном уровне?» Я думаю, очень много людей придет на книжную ярмарку, где русские будут почетными гостями, потому что не верят нашей официальной пропаганде. Люди относятся к ней с большой осторожностью, потому что все видят, что официальная информация не совпадает с реальностью. Например, мигранты. Официальная позиция: это очень хорошо, надо, чтобы было больше мигрантов, «мигранты — это шанс для Франции» (я цитирую официальный лозунг). Мигрантам сразу дают жилье, пособие, гражданство. Они не работают и учатся на бесплатных курсах французского языка. Простые люди, которым и без того трудно, видят это и понимают, что им будет еще труднее, потому что на все это нужны деньги. Таких примеров много. Я привожу пример с мигрантами, потому что это самая горячая тема. Французы понимают, что им нагло врут. Макрон, как и Олланд, а до него Саркози встраивают Францию в единую Европу. Французы не против Европы, но хотят сохранить национальную идентичность. Они многократно голосовали против этой политики, но она реализуется, несмотря на их мнение.
Французы редко сравнивают Великую французскую революцию с Великой октябрьской революцией, их сравнивают только в России. Хотя у них есть много общего: обе революции были кровавыми. Во Франции, как и когда-то в Советском Союзе, детей учат, что французская революция не была кровавой: «Да, гильотина была, но применялась только по отношению к аристократам. Так что все нормально». То, что произошло в Вандее, где был просто геноцид, не признают. В последние годы мало-помалу его начинают признавать. Но речь идет об очень небольшом количестве людей, и на официальном уровне об этом не говорят. Я помню: когда Солженицын приехал в Вандею открывать памятник Цветаевой, был скандал. В прессе просто орали на Солженицына: «Какой реакционер! Приехал в Вандею на родину таких же реакционеров, как он сам».
Мне очень нравятся в русской литературе абсурд и гротеск. Мне нравится в Гоголе, что он, будучи страшным пессимистом, пишет смешно. Я не очень люблю реалистов, потому что, когда я их читаю, переводить их мне не особо хочется. Есть русские писатели, которые мне очень нравятся, но я знаю, что они мне не очень подходят для перевода. Я очень люблю Льва Толстого, но никогда его не переводила и не буду переводить, потому что знаю, что это не мое, это у меня не получится. А Достоевского — пожалуйста, хотя переводить его не легче. Во Франции есть несколько очень хороших переводчиков с русского на французский, но в отличие от России здесь нельзя говорить о школе. Ее никогда не было. Наши издатели очень мало знают о русской литературе, и наши критики тоже. Я была на форуме в Питере (Международный культурный форум в Санкт-Петербурге. — «Эксперт»). Туда приехали семь французских журналистов, которые пишут только о книгах. Это была катастрофа: они вообще ничего не читали.
Монолог Анн Кольдефи-Фокар записал Вячеслав Суриков
