Это хорошо, что вокруг замены стандартов для школы разгорелась дискуссия. Отечественная школа так жестоко обделена общественным вниманием, что любой эпизодический всплеск интереса к ней — уже благо, уже внушает какие-то смутные надежды. Конечно, дискуссия идёт не слишком громкая, на фоне горячих тем текущего момента почти и незаметная, но ведь идёт. Вон, о грозящем повышении налога с физлиц и вообще публика не разговаривает, хотя уж казалось бы. Словом, хорошо, что спорят, — плохо, что спорят не о том. Язвят друг друга с криком вящим по поводу деталей, пусть и важных, но именно деталей — и в упор не видят, например, как школьная математика при общем попустительстве буквально перестаёт существовать. Да только ли математика…

Взять хоть дисциплину, по которой новые стандарты вызвали самый дружный отпор, — русскую литературу. Оно, конечно, чрезвычайно увлекательно — спорить, не много ли произведений отечественной классики становятся обязательными для изучения и прочтения скольких страниц текста за одну четверть реально требовать от нынешнего восьмиклассника. Только смысла в таких спорах немного: вещи это обсуждаемые — и не краеугольные. Но в протестах противников новых ФГОСов есть и вот какой аргумент. Они говорят: чрезмерная регламентация построения учебного курса, неаккуратные требования по части знания изучаемых текстов (знать «Евгения Онегина» — это помнить фамилию Татьяны или знать роман наизусть?) и т. п. открывают настолько широкие ворота для придирок всякого проверяющего, что теперь и учителей, и учеников просто-напросто задолбят идиотскими претензиями в ходе нескончаемых проверок. Правда это? Очень похоже, что правда, — потому на это обвинение никто и не отвечает.

А несколько лет назад, когда свои (ныне заменяемые) стандарты с ещё большим скандалом пропихивало тогдашнее (реформаторское) образовательное начальство, среди прочих им тоже предъявлялось аналогичное обвинение: мол, расплывчатость требуемых результатов обучения оставляет слишком большие люфты тому же самому проверяющему. Захочет — признает, что проверяемый учитель выработал у детей «химическое мышление», не захочет — не признает. Так что можно констатировать: любую перемену в нормативной базе учителя склонны трактовать как ужесточение контрольно-отчётного террора — и, в общем-то, всегда оказываются правы. Но это значит, что ФГОСы, будь они хороши или плохи, тут почти ни при чём, а при чём дикая, немыслимая бюрократизация школы и невыносимый административный пресс. И последний «либеральный» министр Ливанов, и первый «нелиберальный» министр Васильева при вступлении в должность равно сулили школе этот пресс облегчить. Результата не было в обоих случаях. Про нынешнего министра следует, конечно, прибавить: пока результата нет. Но не слишком похоже, что посул сбудется и впредь; мне приходилось слышать, что продвижение главы Рособрнадзора по службе (он стал ещё и заместителем министра) означает, скорее, дальнейший рост и контроля, и отчётности, и всевозможных по этой части строгостей.

О том, что учителю нужно доверять, и пустых слов слышно не стало — пустые слова свелись к творчеству учителя; реальная же работа образовательного начальства уже двадцать лет безоговорочно устремлена к обратному: к устрожению всевозможных регламентов, к удушению инициативы — и пока, увы, уход реформаторов от монопольной власти тенденции отнюдь не поменял. Это одна из важнейших причин деградации школы, но о ней даже не говорят. То, что школьному учителю не дают вздохнуть, а шаг влево или вправо считают побегом, стало образцовым секретом Полишинеля. Свои и так знают, вот и молчат — чужому-то и узнать негде.

Но если практически молчат даже об этом гнёте, мешающем работать и жить сотням тысяч учителей, так что уж дивиться, что людей, публично осуждающих развал школьной математики, то есть вещь, напрямую публикой не осязаемую, можно по пальцам пересчитать. Напомню: математика — наряду с языками — есть неоспоримое ядро образования. Школы без них не бывало и быть не может. Напомню: как ни относись к школе советских времён, но математическое образование в ней было поставлено намного лучше, чем в любой другой стране. Напомню: в 2015 году школьной математике нанесли страшный удар, разрешив сдавать «базовый» ЕГЭ. Чтобы сдать этот псевдоэкзамен, доступный (многократно проверено) любому смышлёному пятикласснику, математику в средней школе изучать не нужно — её изучать и перестают. Ныне вводимый стандарт продолжает эту убийственную линию, ещё свирепей ограничивая убогий минимум сведений, который называется «базовым», относя решающую часть ещё недавно единой программы к знаниям «углублённым». Для многих школьников (прежде всего, конечно, из тех, кто живёт вне больших городов) это означает непоправимое сплющивание школьной математики, то есть принципиальное ухудшение образования. Последствия — и для них самих, и для общества, и для державы — будут весьма плачевны, можете не сомневаться.

И ведь в этом тоже: линия идёт от реформаторов. Это они когда-то (ещё до Ливанова и даже, кажется, до Фурсенко) придумали гениальный ход: у всякого предмета примерно ту программу, что давалась в этот момент в школах, назвать профильной (или углублённой), а её половину, а то и треть назвать основной (или базовой) и всем объяснить, что она тоже очень, очень хорошая. Как издевался когда-то Чуковский, «третий сорт нисколько не хуже первого». Трюк нехитрый, но очень помогал, помимо прочего, в фабрикации радужных отчётов о положении дел в школах. И теперь помогает. Математический раздел «послереформаторских» стандартов написали — хоть пари держать! — те же, кто писал его в «реформаторском» виде, или неотличимые их двойники. И если их монопольную деятельность не прекратить, усилия министра Васильевой по созданию в России единого образовательного пространства будут существенно скомпрометированы. В том смысле, что пространство, возможно, и станет единым — с чего мы взяли, что оно останется образовательным? Если аттестат, выдаваемый восемнадцатилетнему человеку, будет означать всего лишь его умение складывать целые числа в пределах сотни, пространство придётся как-то переназывать.