Дело студента Высшей школы экономики (ВШЭ) Егора Жукова, которого обвиняют в участии в так называемых московских массовых беспорядках 27 июля, показательно по двум причинам. Оно, пожалуй, впервые в истории новейшей Росcии спровоцировало удивительную мобилизацию не только широкого студенческого круга, но и университетских преподавателей, которые фактически единым фронтом выступили в защиту обвиняемого. И если оставить в стороне текущую политику, то надо сказать, что перед нами важный прецедент, который в будущем может оказаться плодородным не только для системы высшего образования, но и для всего общества.
Что, с моей точки зрения, произошло важного за минувшие несколько недель? Пикеты, сбор подписей и денежных средств, массированная линия поддержки в социальных сетях и имеющихся под рукой низовых интернет-изданиях вроде DOXA или The Vyshka, гневные открытые письма, поспешные заявления ректоров нескольких московских вузов, грозивших отчислением всякому, кто посмеет принять участие в столичных протестах, — так выглядит августовский всплеск открытого студенческого негодования (а у скольких он остался затаенным, невысказанным или же высказанным «между собой»). Некоторые эксперты даже стали говорить о начале необратимого процесса радикальной политизации российского студенчества, вспомнившего о своем громком историческом прошлом конца XIX — начала XX века. Это, впрочем, кажется преувеличением.
Но дело Егора Жукова не только запустило механизм общественной (студенческой) консолидации, пусть и не столь масштабной, как, например, в июньском деле журналиста Ивана Голунова, но и вынудило открыто высказаться университетских преподавателей. За студента лично поручилась проректор ВШЭ и кандидат на выборы в Мосгордуму Валерия Касамара, а больше 300 преподавателей подписали обращение в Мосгорсуд, в котором заявили, что Жуков «был задержан и в настоящее время подвергается уголовному преследованию незаконно».
Рискну сказать, что такого единства, пусть и обусловленного внутренними университетскими связями, в деле защиты интересов своего студента ни одно высшее учебное заведение в стране до сих пор не демонстрировало. Так целая институция, отвечающая за производство строгого научного знания, оказалась вовлечена в столичные политические дебаты.
«Белониточный» узор
Что вызвало такую активизацию московской научной элиты? То, что, по всем имеющимся на сегодняшний день свидетельствам, дело Егора Жукова, скажем прямо, сомнительное. Начнем с того, что сама классификация акции протеста 27 июля как массовых беспорядков, по мнению многих юристов, юридически некорректна. «Нужно очень четко понимать, что под массовыми беспорядками подразумеваются погромы, поджоги, уничтожение городского или частного имущества, транспортной инфраструктуры, открытое насилие, — рассказывает Рамиль Таймасов, адвокат, магистр юриспруденции. — И исходя из той информации, которую мы имеем: видеоматериалы, рассказы очевидцев и участников митинга, — всего этого 27 июля не было».
Той же позиции придерживаются в Совете по правам человека при президенте России. Как сказал один из его членов Илья Шаблинский, совет не увидел признаков массовых беспорядков в июльской протестной акции. В опубликованной записке на официальном сайте организации по итогам не только сбора данных у непосредственных наблюдателей мероприятия, но и анализа видеоматериалов и вовсе было отмечено, что «практически все (или почти все) задержания, происходившие на глазах членов совета, происходили с нарушениями названной процедуры (имеется в виду статья 27 Кодекса об административных правонарушениях. — “Эксперт”), выглядели немотивированными и в значительной мере случайными», а сами «задержания в большинстве случаев производились очень жестко и грубо, с необоснованным применением физической силы, с очевидным унижением достоинства лиц, подвергнувшихся задержаниям». Это означает, что проводимые параллели между московскими протестами и беспорядками в Гонконге или с погромами «желтых жилетов» во Франции нерелевантны, а значит, и действия сотрудников правоохранительных органов вызывают вопросы.
Более того, среди фигурантов так называемого московского дела есть фактически только один задержанный, которому действительно можно инкриминировать вооруженное сопротивление представителю власти, — это Евгений Коваленко, который бросил в росгвардейца урну, и он уже признал свою вину. Можно ли считать летящий в сторону сотрудника полиции пластиковый стаканчик насилием, как это обозначено в деле Сергея Абаничева, или разглядеть преступление в передаче оброненных наушников одному из задержанных Даниилом Беглецом, который вообще оказался на проспекте Сахарова только потому, что неподалеку у него была назначена деловая встреча?
В деле же Егора Жукова вообще нет ничего, кроме одного видео, на котором тот призывает руками толпу митингующих свернуть направо, чтобы уйти с автомобильной дороги. А некий молодой человек, который в другом видеоматериале призывает толпу людей сгруппироваться и отодвинуть железные ограждения, за которыми стоит кордон силовиков, не имеет ничего общего с Егором Жуковым.
«Это вообще два разных человека, и это можно увидеть даже по прическе, не говоря уже обо всем остальном, — говорит адвокат студента Леонид Соловьев. — Более того, как только в Следственном комитете поняли, что они по ошибке приняли этого человека за Егора Жукова, то вообще хотели отпустить, пока не нашли второе видео, где он как раз руками и показывает толпе повернуть направо. Собственно, ничего, кроме этого видео, нам в качестве свидетельства его вины представлено до сих пор не было. Задней мыслью они считают, что Егор — некий координатор, который получает финансирование из-за рубежа. И поначалу сотрудники уговаривали его рассказать им все о своих начальниках и подчиненных, обещая взамен отпустить его под домашний арест. А это уже прямое давление, которое запрещено законом, тем более что наличие признательных показаний никак не влияет на выбор меры пресечения». Говоря же о том видео, на котором, как оказалось, не Егор Жуков призывает толпу отодвинуть железные ограждения полиции, то, по словам адвоката, максимальная вина, которую можно вменить этим людям, — административное наказание за неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции.
В сухом остатке по делу Егора Жукова остается следующее: студент во время митинга не призывал людей к насильственному сопротивлению полиции, или к поджогу автомобилей, или к погромам, или к порче городской инфраструктуры и не совершил подобных действий самостоятельно. По крайней мере, на данный момент нет ни одного свидетельства, которое бы это подтвердило.
Тоска по авангарду
Однако помимо прокатившейся волны студенческих призывов сделать все ради освобождения первого «вышкинского политзаключенного» и протеста университетских преподавателей дело Егора Жукова вскрыло и другие вопросы — о статусе университета внутри общественного пространства и о социальной роли студенческого активизма. Вокруг этих вопросов началась полемика преподавателей университета у себя в фейсбуке и на страницах некоторых изданий.
И вдруг вспомнилось, что университет — это не только место предоставления определенных «образовательных услуг», как любят говорить бюрократы, и не только лаборатории, которые апробируют научные гипотезы. Университет — это еще и особое интеллектуальное пространство, которое в наибольшей степени органично для нормальных и взвешенных дискуссий, в том числе и политических.
Речь, конечно, не идет о том, что лекционная кафедра должна превращаться в трибуну для митинга, что университеты нужно бросить в политическую пучину. Нет, сама система научного знания априори выстраивается вокруг перманентного обсуждения, критики, стычек разных подходов, и именно поэтому апробация и рецепция политической повестки внутри университета — важнейшие составляющие и обучения, и одновременно всего политического процесса в стране. Ведь только так человек получает возможность по-настоящему научиться отличать процедуру обоснования от процедуры убеждения, выстраивать строгое, критически взвешенное и самостоятельное суждение — тут и прививка от радикализма, и демонстрация глубокого родства между принципом научности и принципами свободы и демократии. Тут же и важнейший механизм интеграции учащегося в сложный социальный мир, во многом фундированный политическим.
И где, как не в стенах университетов, рождались самые авангардные интеллектуальные течения, которые впоследствии меняли не только общественное, но и политическое устройство? Именно поэтому автономность университетской жизни — это не только важнейшее условие для нормализации научного процесса и обеспечения адекватной обратной связи с образовательным ведомством, но и поле постоянного поиска новой альтернативы. В этом смысле университет содержит в себе важные социальные функции. Впрочем, такой же значимостью обладает и студенческий активизм.
«В идеале удел студента — это, конечно, не одни лекции, конспекты и книги, — замечает Петр Рябов, кандидат философских наук, много занимавшийся студенческими движениями. — Университет — это важнейшая часть общества, а сам период студенчества крайне благоприятен для самых различных форм консолидации. Ведь студенты, как правило, застрахованы от равнодушия, и потому только они могут ярко и громко отреагировать на ту или иную болезнь общества. Так, скажем, в России активное студенчество многое сделало на ниве общественного просвещения. В Греции после жесточайшего подавления студенческого восстания в Политехническом университете в Афинах пала диктатура “черных полковников”. Огромные изменения принесло за собой студенческое движение 1968 года во Франции. Во многом благодаря активности студентов произошел перелом в решение “черного вопроса” в США».
До дела Егора Жукова ничего подобного в новейшей истории России не было. Активность студенчества, как и социальная и политическая значимость университета, будто бы канули в Лету вместе с перестройкой. Однако сегодня, когда страна, столкнувшись с разнообразными кризисами, истосковалась по авангарду (в самом широком смысле этого слова), которого она когда-то, кстати, не страшилась, возвращение автономии университету, а студенчеству — его социальных функций: усиление роли студенческих советов и профсоюзов, поощрение различных форм внутренний интеллектуальной и социальной консолидации — кажется необходимым фактором для того «рывка», о котором говорит президент.
По крайней мере, Вышка, где, по словам работающего там профессора Дмитрия Евстафьева, среди учащихся и преподавателей есть совершенно разные люди — «от либералов до “левых”, от либертарианцев до государственников» — и где между ними есть «диалог, взаимодействие и взаимопонимание», может этот правильный и свободный внутренний потенциал использовать для дискуссии о роли университета и студенчества в жизни и развитии общества.
Остается лишь задаться вопросом: многое ли выиграет система, посадив за решетку студента, вину которого доказать убедительно будет сложно? И что сегодня России нужнее — радикализированная студенческая молодежь или ответственная интеллектуальная элита?
Читайте также: Ответят по закону
