«Эту книгу стоит читать американским президентам», — говорит аннотация к «Коннектографии», всемирно известного бестселлера Парага Ханны, ученого и писателя, американца с индийскими корнями. Но я не удивлюсь, если президенты США знакомы с его работами куда лучше нас с вами. Господин Ханна успел поработать на ЦРУ и Пентагон, в Войсках спецназначения США в Ираке и Афганистане, в команде Обамы и ряде глобальных институтов. Он объездил весь мир, а сейчас сосредоточен на Азии — об этом его новая книга. Но до России пока добралась его программная трилогия.
Автор описывает ее следующим образом: «Первой была книга “Второй мир” — обзор новой геополитической ситуации, в которой несколько супердержав борются за влияние в крупных регионах мира, раздираемых противоречиями. Я утверждал: “Когда-то колонии завоевывали — сегодня страны покупают”. Чтобы извлечь максимальную выгоду, мудрые государства практикуют многовекторное сотрудничество со всеми супердержавами, не создавая прочных союзов. Во второй книге трилогии — “Как управлять миром” — исследуется Новое Средневековье, где, несмотря на борьбу за сферы влияния, правительства, компании, общественные объединения и прочие игроки сотрудничают в рамках так называемой мегадипломатии для решения глобальных проблем. Книга завершается призывом к “всеобъемлющей свободе через стремительно расширяющиеся добровольные связи” как пути к новой эпохе Возрождения. В “Коннектографии”, заключительной части трилогии, рассказывается, как преодолеть этот путь — интеллектуально и буквально».
Парага Ханну легко окрестить типичным адептом глобализма или, того хуже, американского мессианства, особенно учитывая его карьерный путь. Но он легко отвергает все обвинения такого рода, называя себя всего лишь сторонним наблюдателем, которого устраивают далеко не все современные процессы. Так, он считает, что США еще долго будут сохранять мировое экономическое и политическое лидерство, но не с помощью флота и военных баз, цветных революций и погибшего Pax Americana, а как империя, обладающая самой совершенной коммуникационной инфраструктурой. Старая геополитика, догмат грубой силы, суверенность, государственность, границы, национальности и идентичности играют все меньшую роль. В «белую книгу» новой цивилизации вписаны иные слова: гиперсвязанность, цепи поставок, инфраструктурные альянсы, транснациональные связи, государства мегаполисов, граждане без корней, технократическая координация. Ханна предлагает представить реальность, в которой люди лояльны городам и цепям поставок, а не странам, ценят кредитные карты и цифровую валюту больше, чем гражданство, ищут подходящее общество в киберпространстве, а не в своей стране.
Насколько реален этот мир оруэлловских мегаимперий и Pax Urbanica? И чем он отличается от фантазий глобалистов старой школы? Тем более что сам Параг Ханна в 2016 году писал о наступлении золотого века глобализации, но ряд последовавших событий заставили многих экспертов сомневаться в этом. Остался ли господин Ханна столь же оптимистичен в своих предсказаниях? С такого вопроса мы и начали разговор.
— Трамп и брекзит, торговые войны, протекционизм и региональная дезинтеграция, другие события, произошедшие после 2016 года… Вы меня спрашиваете, подрывает ли это идею гиперглобализации, быть может, я просто излишне оптимистичен? Нет, это будет ложным толкованием моей работы. По сути, Connectography посвящена связанности, это книга об инфраструктуре и сетях, о транспорте, энергии и средствах массовой информации. Глобализация — независимо от того, является ли она гиперглобализацией или коренным изменением глобализации, — фактор, который пользуется этой связанностью, поэтому нельзя сказать, что я непременно являюсь сторонником гиперглобализованного мира. Я говорю о том, что мы живем в гиперсвязанном мире. И даже при наличии деглобализации эта связанность все равно остается. Мы постоянно строим больше железных дорог, аэропортов, энергосетей, прокладываем оптоволоконные интернет-кабели. Поэтому можно сказать, что мы живем в гиперсвязанном мире.
Я пишу о возможности глобализации, и сейчас эта возможность больше, чем когда-либо. Основополагающая аналогия в книге — физика. Я говорю о течении и трении. И некоторые из примеров, которые вы приводите, такие как избрание Дональда Трампа или брекзит и торговые войны, как раз и соответствуют теме моей книги, которая заключается в следующем: когда у нас есть связанность, мы начинаем конкурировать, чтобы контролировать ее. Как мы конкурируем, чтобы ее контролировать? Посредством управления потоком и трением. Торговая война и протекционизм, или барьеры на пути миграции, или требования локализации данных — все это аспекты трения для блокирования или контроля потоков. Поэтому перетягивание канатов, самая глубокая метафора в книге, практикуется посредством такого рода контроля потока и трения.
Я пишу о торговых соглашениях, о цепочках поставок, о желании контролировать и переводить эти цепочки в свои границы для максимизации прибылей и создания рабочих мест — именно это мы сейчас и наблюдаем. Региональная концентрация очень важна, и я бы оспорил представления, что региональные группирования ослабляются, потому что вы можете убедиться: новое Североамериканское соглашение о свободной торговле (NAFTA) во многом напоминает старое Североамериканское соглашение о свободной торговле. Вы видите, что еврозона сохранилась. И, что наиболее важно, Азия интегрируется. При этом интеграция Азии за счет большей взаимодополняемости и независимости — явление, которое очень сильно ускоряет все эти процессы. Речь идет о динамическом напряжении в связанном мире. Но уровень глобализации может измениться в любой момент.
— Итак, наш мир плотно связан всевозможной инфраструктурой и цепями поставок. Закон спроса и предложения, открытый рынок — вот то, что будет определять наше будущее куда больше, чем идеологии, политика, национальные особенности. Связанность, или, скорее, переплетенность, интересов даже дает нам иммунитет от больших войн. Это мир, в котором торговцы победили воинов?
— Я бы снова сказал «нет». Во многом торговцы — это новые воины, и одна из исторических траекторий и историй, которые я разъясняю, заключается в том, что инфраструктура и связанность были путем к завоеванию. Фактически империи распространяются благодаря инфраструктуре и связанности. Это объясняет экспансию Римской империи, или Оттоманской империи, или Британской империи, Российской империи. Инфраструктура всегда была ключевым инструментом для расширения империи. Глобализация сама по себе была имперским предприятием в течение многих веков. Поэтому нельзя разделять эти две концепции: воины и торговцы. И именно поэтому в моей книге есть раздел, посвященный Голландской Ост-Индской компании и тому, как она использовала торговый флот для экспансии своей торговой империи по всему миру. И во многом этот пример объясняет действия Китая, поскольку Китай построил самый большой торговый флот в мире. Китай не отправляет по миру авианосцы, Китай напрямую не завоевывает иностранные государства и не управляет ими, но он использует то, что я называю империей цепочек поставок.
Не забывайте, что все империи в истории развивались по схожему сценарию. Они используют промышленную политику и импортозамещение для того, чтобы превратиться в крупнейший промышленный центр, они создают положительное сальдо торгового баланса и валютные резервы, они инвестируют в инфраструктуру, армию, а после этого поднимаются и осуществляют международную экспансию за счет накопленных сбережений. Таким образом, Китай сегодня фактически делает то, что Америка и Британия делали раньше. Поэтому хочется еще раз подчеркнуть: торговля — это инструмент геополитики. Когда речь заходит о больших войнах, я привожу такой пример: за последние двадцать-тридцать лет у нас были большие сценарии, в особенности в Азии — Тайвань, Южно-Китайское море, Индия и Пакистан, Северная Корея, противостояние Китая и Японии. И сегодня очевидно, что эти страны решили: поскольку они связаны друг с другом, поскольку они так много торгуют друг с другом, им, как минимум в настоящее время, гораздо выгоднее не воевать и сконцентрироваться на своей геополитической взаимодополняемости, а не на геополитическом соперничестве. Это не означает, что и дальше все так и будет мирно, позитивно и конструктивно, но пока это явно так.
Города и государства
— Вы считаете, что государства будут играть все меньшую роль, а главными мировыми центрами станут крупные мегаполисы. Но под силу ли даже союзу городов создавать крупные инфраструктурные проекты вроде нефтепроводов через весь континент или железнодорожные ветки типа БАМа? Возможно ли создать коллективную оборону, чтобы противостоять хищным набегам или вражеским армиям государств, которые не захотят разваливаться?
— Это очень хороший вопрос. Я не говорю, что государства будут играть меньшую роль. Я настаиваю на том, что глобализации становится больше, поскольку одновременно существует больше, чем раньше, мощных имперских игроков: США, Европа, Китай, Индия, Бразилия, Россия, Япония.
В системе существует пять видов мощных игроков. Я это называю термином «пять факторов»: страны, города, компании, общины и региональные организации типа содружеств. Поэтому, в моем понимании, страны и государства все еще играют большую роль. Но города, конечно, тоже. И это не означает, что они полярно противоположны друг другу, потому что, конечно, великая страна невозможна без великих городов. Необходимо иметь определенную городскую силу и промышленность. При этом великая империя означает территорию, государственное устройство с многочисленными сильными и богатыми городами. Таким образом, концепция, что города противостоят государствам, не соответствует действительности.
Но существуют ли сети городов, которые преследуют общие цели? Конечно. Именно эту аналогию я провожу со средневековым Ганзейским союзом. Я полагаю, что в известной мере по причине того, что эти государства зависят от городов в гораздо большей степени, чем города зависят от государств, они могут формировать сети, подобные Ганзейскому союзу, несмотря на то что остаются частью своих государств. Они могут защищать себя, потому что государства будут защищать их, как Америка будет защищать Нью-Йорк или как Россия будет защищать Москву. Я гораздо больше говорю о переплетении, а не о соперничестве этих разных групп. Города усиливают страны, страны усиливают содружества, например.
— Если не будет государств, кто обуздает транснациональные корпорации, которые станут главными выгодоприобретателями от гиперглобализации и доминирования цепей поставок? Фантасты давно рисуют мрачные картины такого будущего, где миром правят деньги и алчность корпоративных воротил. Что противопоставить этому?
— Я описываю идею сверхдержав без государств, сильных корпораций. Компаний, которые можно охарактеризовать как сверхдержавы без государства, теперь гораздо больше, чем раньше. Это коммерсанты, торгующие потребительскими товарами, со штаб-квартирой в Швейцарии, это консультационные фирмы, фирмы, оказывающие профессиональные услуги, зарегистрированные на Каймановых островах или в Ирландии, это фирмы по разработке программного обеспечения и так далее. Во многих секторах мировой экономики мы наблюдаем игроков без государств.
Сверхдержавы без государства — это компании, которые контролируют свои налоги, технологии и кадры и концентрируют усилия в большей степени на цепочках поставках и широком присутствии, а не на зависимости от национального рынка. Это не обязательно плохо. Пусть в мире будут сверхдержавы без государств, но нельзя позволять им управлять миром. Для этого, конечно, требуется сильная нормативно-правовая база, должны быть сильные правительства, которые могут согласованно контролировать и усмирять этих игроков. Это то, что начинает происходить сейчас, когда мы наблюдаем давление Евросоюза или регуляторов в США, цель которых — сдерживание фирм, занимающихся разработкой технологий в финансовом секторе. Поэтому я считаю, что было бы неправильно линейно изображать движение к мрачному деспотичному сценарию корпоративного будущего. Это заманчивая мысль, но реальность гораздо сложнее.
— Доминирование стран Запада в глобализации столетие назад сделало ее уязвимой. Сейчас, вы считаете, все иначе. Но разве сейчас глобализация не проходит также за счет развивающегося мира? Развитый мир производит товар, развивающийся мир предлагает рынки. Раньше были колонии, а теперь просто младшие партнеры, открывшие границы. Но что принципиально изменилось?
— Движущие факторы глобализации сейчас более равномерны, чем раньше. Если вы посмотрите на распределение экономического влияния в США, Европе и Азии, то увидите, что, хотя Азия раньше была развивающимся миром, теперь она стала очень развитой. В Азии сосредоточена большая часть производства промышленных товаров и всевозрастающая часть мирового ВВП в области финансовых товаров и услуг. Африка и Южная Америка по-прежнему очень зависят от импорта всего, кроме товаров народного потребления, но это определенно неприменимо к Азии. В мир-системном подходе, своего рода, марксисткой мировой теории, существовало поверье, что в любой конкретный промежуток времени существует одна ключевая мировая экономика, в то время как остальные будут оставаться на полупериферии или на периферии. Но сегодня у нас три ключевых региона мировой экономики, которые представляют не только большую часть мирового ВВП, но и большую долю технологических инноваций и промышленного производства. При этом они относительно одинаковые. У нас фактически распределенная мировая картина, а иерархия применима все меньше и меньше.
— На ваш взгляд, связанность и цепи поставок вкупе с «умным протекционизмом» способны решить проблему неравенства. Как это произойдет? Сегодня одни страны производят товар и добавленную стоимость, другие перевозят, третьи потребляют. И богатство распространяется неравномерно. Одни страны эта модель отправляет в центр миропорядка, других — в периферию.
— Вы точно подмечаете, что разница между успешными странами в глобализации настолько же касается политики, как и всего прочего. При сравнении США и Европы можно заметить, что не все страны становятся жертвой популизма. Страны, в которых сильное трудовое законодательство, которые регулируют финансовый капитализм, инвестируют в переподготовку рабочих, когда происходит смешение трудовых ресурсов из-за автоматизации или аутсорсинга, остаются политически стабильными, безработица в них низкая. Другие страны не инвестируют в переподготовку или повышение квалификации рабочих, и в таких странах выше уровень безработицы и волнений любого рода. Поэтому есть четкая разница между континентальной Европой и США.
По моему мнению, это отражает две различные модели политической экономии. Поэтому мы, по сути, не можем делать обобщений, говоря о Западе. Поль Колье, экономист из Оксфорда, назвал «умный протекционизм» защитой новых отраслей промышленности. В этом контексте странам необходимо позволять защищать определенные отрасли экономики, чтобы способствовать их росту. Это очень важный шаг для стимулирования развития. И мы видим историю подъема стран по мере их продвижения вверх по цепочке добавленной стоимости: выбор конкретных секторов, привлечение инвестиций в такие сектора, стимулирование инвестиций и превращение в ключевые мировые центры в этих областях экономики.
История не обязательно против России
— Приведу цитату: «В конечном счете внутренняя слабость России и зависимость от иностранных инвестиций вернут ее на путь открытости Западу, а ее роль глобального поставщика энергетических ресурсов и продуктов сельского хозяйства, а также транзитного коридора через Евразию принесет неоценимую пользу пяти миллиардам жителей суперконтинента. Инвестировать в Россию гораздо выгоднее, чем пытаться ее сдерживать». Сырьевой и транзитный придаток развитых стран — такой вы видите роль России? Надо ли нам стремиться к усложнению экономической деятельности?
— Вы можете стать страной со средним уровнем доходов или страной, играющей первые роли за счет сырьевых ресурсов. Мы говорили о ресурсной ловушке и ресурсном проклятии, но, по правде сказать, если вы посмотрите на современный Казахстан, Россию, Азербайджан, Малайзию, вы поймете: неправда, что только западные страны, например скандинавские, такие как Норвегия, могут победить ловушку среднего дохода. Россия в состоянии использовать свои нефтяные доходы для диверсификации экономики. Сегодня в России растут инвестиции в инфраструктуру, укрепляется промышленность, происходи урбанизация, развиваются технологии, рынок услуг. Поэтому даже несмотря на то, что Россия, конечно, во многом зависит от нефти, она может иметь более распределенную и разнообразную экономику. И тот факт, что у России есть нефть, не повод для смущения, это такой ресурс, прибыли от которого необходимо использовать для инвестиций. То же касается сельского хозяйства.
Стоит ли вам стремиться к более сложной экономике? Конечно, вы должны и можете делать это, потому что в России образованное население, хорошие инженерные кадры и много потребностей, которые она может восполнить в сфере технологий, в здравоохранении, образовании, в большом спектре областей услуг, чтобы сделать страну процветающей. Но основной момент заключается в том, что история не обязательно против России. Россия может сделать это, если четко осознает, что именно ей необходимо сделать.
— Связанность России на крайне низком уровне, это не секрет. В ближайшее время именно на инфраструктурные задачи правительство готово потратить гигантские деньги. Но всегда есть скептики, которые скажут: зачем строить дороги в малонаселенной стране? По ним никто ездить не будет. Считаете ли вы, что население идет вслед за инфраструктурой, или нужно дождаться спроса на дороги?
— На глобальном уровне мы стремимся недооценивать спрос на инфраструктуру. В городах США не раз говорили: «Зачем нам строить шестиполосную автостраду? Четырехполосной будет достаточно». Теперь, глядя на результаты, мы видим большие заторы на четырехполосной автостраде, поскольку действительно нужно было строить шестиполосную.
Сегодня мне приятно видеть в ходе моих поездок в Красноярск, Новосибирск и другие российские регионы, подтверждение того, что наблюдается относительная стабилизация проживающего там населения. Я думаю, что в этих регионах есть потенциал для развития конкретных инфраструктурных проектов, которые раньше игнорировались, и есть города в упадке, которые следует модернизировать, чтобы превратить их в промышленные парки, сконцентрироваться на сельском хозяйстве и минеральных ресурсах, и так далее.
Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов огромные популяционные сдвиги, которые происходят в мире. Большие миграционные потоки движутся с востока на запад и с юга на север. Поэтому миграция через территорию России может стать крупномасштабным феноменом в ближайшие годы.
Ваш аналог в Северной Америке — Канада — планирует существенно увеличивать свое население. У России нет таких планов, но она может развить свою демографическую политику в ближайшие годы, несмотря на культурные вопросы, которые с этим связаны. Поэтому есть смысл в новых дорогах, и это касается не только населения. Россия стремится стать — и уже является — одним из крупнейших производителей продуктов питания, и она будет производить еще больше продуктов питания. Мобильность и связанность могут иметь много целей, и чем сложнее экономика, чем больше вы стремитесь использовать свое географическое расположение, тем больше они будут использоваться.
— Кстати, вы рекомендуете строить свободные экономические зоны. Мы их часто строили в России в разных видах. Но почему-то не «взлетело». Надо знать какой-то секрет?
— Секрета нет, есть шаблон. Необходимо иметь очень прозрачную нормативно-правовую среду, набор очень четких опубликованных норм и законов, быть открытыми для иностранных инвестиций, не препятствовать движению капитала, обучать персонал существенно повышать свой ресурс, безусловно, представлять растущий рынок, на котором есть растущий спрос, и размещать предприятия на этих территориях.
Будущее за Азией
— В 2019 году вышла ваша новая книга The Future is Asian: Commerce, Conflict and Culture in the 21st Century. По названию можно догадаться, какому региону и какой теме она посвящена. Поделитесь своими находками?
— Книга The Future is Asian посвящена разным темам. Она о повторном открытии Азии после пятисот лет колонизации и холодной войны. Азиатские страны начинают все больше осознавать друг друга, становиться все более связанными, они больше друг с другом торгуют, чем с остальным миром. Объемы торговли внутри Азии сейчас составляют 60 процентов всей азиатской торговли. Таким образом, азиация Азии сама по себе является мировой тенденцией, особенно если учесть, что Азия представляет более половины мирового населения.
Кроме того, я пишу об азиации всего остального мира. В книге есть главы о России, Турции, Саудовской Аравии и странах Персидского залива, о Европе, Африке, Северной Америке и Южной Америке. Что касается России, то я в нескольких своих книгах пытался разъяснить ее географию и объяснить, как европейские и азиатские части России соотносятся с двумя различными регионами. Давайте посмотрим на нынешний торговый баланс России, на совмещение политических направлений России и Китая, на растущий товарооборот с Индией и странами Юго-Восточной Азии, на ее дипломатические инициативы с Японией, на вовлеченность в инициативу «Один пояс — один путь» и так далее. Становится ясно, что Россия начала реализовывать более серьезную и глубокую азиатскую стратегию.
— Современная экспансия — это не контроль над территориями, а продвижение своих цепей поставок и инфраструктуры для них. Ваш актуальный пример — Китай. Но есть проблемы, они начались в 2016-м, а теперь разрослись: страны Африки и Юго-Восточной Азии не хотят сдавать свою инфраструктуру китайцам, не хотят попадать в долговое рабство. Но для некоторых, как для Замбии, уже поздно. Стране не вылезти из китайских кредитов. Что будет потом, когда страны не смогут расплатиться? КНР их выжмет досуха? А как быть местным жителям?
— Это то, на чем я хочу остановиться подробнее. Инфраструктура — одна из основ роста. Но всем приходится брать деньги в кредит, чтобы инвестировать в инфраструктуру. Вопрос в том, могут ли они себе это позволить, обоснованна ли их инвестиционная стратегия, генерируют ли они надлежащие прибыли, могут ли вернуть долги? Многие обращают внимание на случаи со странами вроде Шри-Ланки, где было плохое управлением долгом, проекты плохо выбирались, не было прозрачности, правительства объявляли дефолт и передавали активы. Но в большинстве других случаев все происходит не так.
Судьба инициативы «Один пояс — один путь» не зависит от Лаоса или Замбии. Россия представляет собой очень важный практический пример деятельности, связанной с техническими возможностями. Казахстан, Узбекистан, Пакистан — эти страны сейчас демонстрируют быстрый рост отчасти потому, что в них есть инфраструктурные инвестиции Китая. Они помогают странам, в особенности очень перенаселенным постколониальным странам, в том, чтобы наконец построить инфраструктуру, необходимую для обеспечения и занятости своего большого населения. Поэтому нам необходимо думать не только о так называемых ловушках.
Существует хороший долг и плохой долг. Хороший долг хорошо инвестируется, генерирует рост и прибыли, выплачивается со временем и, что не менее важно, привлекает больше капитала. Одна из причин того, что международные инвесторы сегодня внимательно смотрят на возможности в таких странах, как Таиланд или Узбекистан и другие страны, участвующие в инициативе «Один пояс — один путь», заключается в том, что Китай много в них инвестировал. И кроме того, они строят инфраструктуру, потому что развивают стабильные источники энергоснабжения. В конечном счете, я полагаю, Китай не будет доминировать над этими странами. Я считаю, что Китай стимулирует интерес рынков к ним, а его собственный интерес в этих странах будет размываться и становиться слабее.
— Я как бизнес-посол «Деловой России» представляю интересы российского бизнеса в Сингапуре. Это страна потрясающих возможностей. Мне кажется, что вы в ней видите пример мира без границ, который ждет нас в скором будущем. Почему Сингапуру удалось то, что не удалось многим другим небольшим государствам? Попал в нужное место (Малаккский пролив) в нужное время (расцвет финансовых рынков)?
— География Сингапура, конечно, не изменилась. Сингапур был портовым городом в Малаккском проливе в течение столетий, в его истории были хорошие и плохие периоды, было время, когда над ним доминировали европейские колониальные державы. Только в девятнадцатом веке он начал развиваться благодаря постоянному присутствию Британии. Но даже тогда в там было много бедных. В 1940-е годы началось японское вторжение в Сингапур. Поэтому настоящую модернизацию он начал проводить в 1950-е, а скорее даже в 1960-е годы, когда Ли Куан Ю привел страну к независимости от Малайзии.
Сегодняшнему Сингапуру пятьдесят четыре года от роду. И, как вы знаете, некоторые ключевые решения предусматривали открытость для иностранных инвестиций, инвестиции в инфраструктуру мирового класса, в человеческий капитал и образование, стратегически мыслящее правительство, обеспечение достаточности муниципального жилья. Руководство страны приняло ряд политических мер, которые помогли ей подняться до того уровня, на котором она сегодня находится, извлечь преимущества из своей географии. Смысл связанности, одна из ее отправных точек, заключается в том, что места не изменяют свое положение, меняется уровень связанности. И Сингапур становится все более и более связанным. Взять, например, Дубай. Дубай находится там, где находился всегда. Но изменения, которые произошли за последние четыре десятилетия, — это уровень связанности Дубая. Он стал одним из наиболее связанных городов мира.
— Вы человек мира и привыкли к смешению наций и вероисповеданий. Но как быть тем, кто не хочет чужой культуры и ее представителей? Должны ли они смириться с участью быть гиперглобализированными?
— Я думаю, что в мире все основывается на выборе. Вам необязательно быть в твиттере, фейсбуке, смотреть телевизор, жить в многонациональном или многорасовом районе. Смысл в том, что мы живем в более открытом мире, чем когда бы то ни было, и люди добровольно выбирают, переезжать ли им, связываться ли друг с другом, испытывать ли новое и взаимодействовать ли с разными сообществами. Людей никто не заставляет. Поэтому я считаю, что очень важно помнить: мы живем в мире, в котором такие действия сегодня добровольны в большей степени, чем когда-либо. Более миллиарда человек пересекают границы, более 200 миллионов человек проживает за пределами страны своего рождения.
Тем не менее, конечно, вы всегда можете поселиться в этнически или расово однородной сельской местности. Но все больше и больше людей выбирают жизнь в городе. А в городе они выбирают взаимодействие с людьми различного культурного происхождения. Они сами решают вступать в брак с представителем другой группы. Вот почему сейчас стало гораздо больше смешанных браков — в Нью-Йорке, Торонто, Лондоне, Гонконге, Сингапуре, Дубае, во многих городах.
— Помимо прочего вы говорите о децентрализации как о важном политическом факторе нашего будущего. Но государства редко без боя делятся суверенитетом со своими землями. Ждать ли нам серьезных кризисов и войн?
— Ответ может сильно различаться в зависимости от страны. Да, границы определенно размываются. Одна из причин размывания границ в том, что города заинтересованы в развитии сильных связей с другими городами, в том числе за границей. Мы видим это в американских и канадских городах, даже при наличии приграничной напряженности в силу вопросов безопасности. Города определенно хотят сотрудничать. То же можно сказать о Мексике и США. Существуют города, которые являются на деле городами-двойниками, расположенными с двух сторон границы, в которых люди объединены сильными общими интересами, фактически идеей открытых границ.
Поэтому то, что происходит сейчас, — это не замена государств городами. Мы видим, что города отстаивают свои международные интересы, и я думаю, что это в целом хорошо. В своей книге я рассуждаю, например, о взаимоотношениях города Киркенес в Норвегии с городом Никель в России. Эти два города экономически очень зависят друг от друга, притом что граница некогда была политически закрытой. Это еще одна интересная вещь, которая происходит в мире. Несмотря на то что мы живем с множеством границ (по сути, у нас сейчас больше границ, чем когда-либо), огромное количество людей стремятся в приграничные районы, потому что это увеличивает их возможности торговать через границу и получать прибыль.
И я думаю, что это основополагающее напоминание нам о том, что в конечном счете мы как человеческий вид стремимся к связанности так же, как мы стремимся к племенному обособлению и национальному существованию. Я считаю, что этот момент не был учтен с философской и антропологической точек зрения во многих работах по международным отношениям: связанность — очень человеческий импульс. Именно поэтому она стала своего рода мегатрендом и я посвятил ей эту книгу.
