Мы часто недооцениваем тот факт, что все государства нуждаются в мифологических и (или) исторических основаниях для объединения своего населения в единый народ и легитимации своего существования. И все занимаются конструированием соответствующих оснований.
Как заметил известный специалист по истории Франции, член-корреспондент РАН, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН и ИМЭМО РАН Петр Черкасов, «каждая нация, каждое государство имеет какую-то фундаментальную основу своего существования как общества. Скажем, для американского общества это Декларация независимости, где сформулированы все основные принципы демократии. Для французов это, безусловно, Французская революция».
Легитимация социального и культурного порядка в любой стране требует самоутверждения, оснований для которого издавна ищут в истории. Великие исторические примеры, в воспоминаниях о которых люди утверждают самих себя как граждан, издревле культивировало каждое общество. Самый распространенный способ легитимации — героизация прошлого.
Как писал Макс Вебер, в первую очередь это «общие политические судьбы, то есть политические сражения не на жизнь, а на смерть, которые порождают общность памяти, порой объединяющей сильнее, чем узы общей культуры, языка или происхождения». И конечно, наша Победа — первое по значимости событие такого рода в российской истории.
Иногда такая легитимация происходит естественным образом в ходе исторического развития, но в последнее время это становится сознательной исторической политикой, для реализации которой во многих государствах Восточной Европы были даже созданы специальные институции, как, например, украинский и польский Институты национальной памяти.
Российско-советский опыт исторической легитимации
Царская Россия основывала свою легитимность на исторических и религиозных мифах. Это, например, и концепция «Москва — третий Рим», и представление о царе как о помазаннике божьем. Даже во время крестьянских восстаний их участники не ставили под вопрос легитимность царской власти как таковой, свое негодование они направляли против «плохих» бояр, чиновников или «незаконного» царя. Это отношение к царской власти в значительной мере сохранялось в широких народных массах до начала ХХ века. Поэтому не случайным было поражение знаменитого «хождения в народ»: крестьяне просто не поняли смысла агитации «ходоков».
Что касается политико-теологической концепции «Москва — третий Рим» то она служила основой для формирования мессианских представлений, в том числе в широких народных массах, о роли русского народа и государства и для обоснования исторических претензий на их всемирно-историческую роль.
Конечно, в разные времена к этим конструкциям добавлялись и другие. Это и легенда о счастливом выборе Романова на царство, это победы и свершения Петра I, победа 1812 года.
Разрушение этих представлений (по разным причинам) подорвало легитимность монархии и сделало неизбежным ее крах. Заметим, что Россия в этом смысле не была оригинальна. Она повторила путь многих монархий. Хотя, например, некоторые события дореволюционной истории, например победы и свершения Петра I, пыталась положить в основу своей легитимности с конца 1930-х годов и советская власть, усмотрев в Петре революционера на троне, свершения которого советская власть успешно завершает.
Но, конечно, главное, на чем основывала свою легитимность советская власть, — это представление о революции как о вооруженном волеизъявлении народа и идеи, которые она провозглашала. На этом основании выстраивалась и концепция народного единства. Но всякая власть, основывающая свою легитимность на революционных идеях, продолжается столько, сколько действует ее миф. «Разоблачение» революции и подрыв уверенности большинства граждан в правоте ее идей предопределили крах Советского Союза.
Кстати сказать, Франция, которая основывает свою легитимность на идеях своей революции, за двести лет, прошедшие с того времени, дважды отказывалась от этого наследства, а потом вновь к нему возвращалась. Не исключено, что и Россия со временем совершит такой поворот. Ведь событий масштаба нашей революции не только в российской, но и во всемирной истории можно, что называется, по пальцам пересчитать. А ее идеи справедливости и равенства всегда популярны и востребованы. По крайней мере, выдающийся американский макросоциолог Иммануил Валлерстайн в своей статье в «Эксперте» (см. «Ленин и ленинизм сегодня и послезавтра», № 1 за 2010 год) предсказывал возвращение революции в самосознание России.
Однако уже в конце существования советской власти в идеологических основаниях советского государства и в представлениях его граждан все большее место занимала победа в Великой Отечественной войне. Тем более что во главе Союза к тому времени оказалось поколение участников войны, которое сменило поколение участников революции. Ведь масштаб этой войны и роль СССР в Победе ставили его и весь советский народ в центр мировой истории. Это чувство исторического величия и единства, порождаемое воспоминаниями о войне, передалось и новой России.
Пример Франции и США
Как писал английский историк Патрик Хаттон, во Франции даже сейчас «для большинства современных французских ученых Французская революция остается резервуаром исторического опыта, из которого в любой момент можно извлечь ответ на любой нерешенный вопрос в текущей политической жизни Франции».
А Петр Черкасов отмечает, что «в самые тяжелые моменты, драматические моменты, например после террористических актов, которые происходили во Франции в последние годы, французское общество сплачивалось вокруг принципов Французской революции и ее символов. В такие тяжелые моменты французы как один, с энтузиазмом, исполняют свой гимн — Марсельезу. И не по чьему-то приказу, а по собственной инициативе».
Министерство внутренних дел Франции в изданной для иммигрантов памятке напоминает тем, кто решил переехать жить во Францию, что «название страны является синонимом фундаментальных ценностей, которым привержены французы… Эти ценности выражены в девизе Французской Республики: “Свобода, равенство, братство”… и берут начало из Декларации прав человека и гражданина от 26 августа 1789 года». И, кстати, эти слова написаны над входом в любое государственное учреждение Франции.
А нынешний президент Эммануэль Макрон, как заметил Павел Петр Черкасов, решил расширить ряд главных символов Франции, <сделав, то, что раньше в левой либеральной среде не было принято: обратился к образу Жанны Д'Арк, заявив, что нельзя отдавать ее правым, которые до недавнего времени отмечали ее день рождения как свой главный праздник. Конечно, это было сделано из стремления объединить все символы нации в руках государства, не допустив их растаскивания по партийному признаку>. И в чем-то это напоминает политику еще советской, а теперь и российской власти, пытающейся объединить в единый ряд достижения и символы царской и советской России.
И в этом смысле социалист, по крайней мере бывший, и либерал Макрон пошел по следам правого политика Николя Саркози, который, если так можно выразиться, вернул историю во французскую политику. Одно время во Франции в научном сообществе победила точка зрения, что надо отказаться от традиционных представлений об истории как большом национальном нарративе, когда историки вполне осознанно творили миф, призванный сплотить нацию. Новые, «продвинутые» ученые стали говорить, что есть разные истории у каждой провинции, у каждого этноса, который населяет Францию, у каждой социальной группы: есть отдельная история женщин, отдельная история меньшинств. Как рассказывал в интервью «Эксперту» (см. «Заверить у Клио», № 11 за 2011 год) известный специалист по истории Франции, член-корреспондент РАН, главный научный сотрудник, заведующий отделом западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени Института всеобщей истории РАН Павел Уваров, «вначале это воспринималось с большим энтузиазмом, но прошло несколько лет, и французы поняли, что если этот подход внедрить в школьное преподавание истории, то вообще ничего не получается — никто не знает ничего. Потому что какой-то стержень, для политический, истории необходим».
И тогда Николя Саркози привлек избирателей на свою сторону, в том числе тем, что сказал: нам нужна такая история, которой французы могли бы гордиться. И средний француз проголосовал за Саркози, потому что эта идея была ему понятна и близка. И тут политики пошли за общественными настроениями. Причем можно быть уверенными, что не только в силу политического расчета, но и вполне искренне.
В Соединенных Штатах в силу их короткой истории нет исторических образцов многосотлетней давности, но Американская революция и ее идеи тоже являются предметом постоянного к ним обращения широкой общественности, которая поддерживается президентами в их выступлениях, что должно освятить этими идеями их деятельность и, более того, претензии на всемирное лидерство. Как сказал в одной из своих инаугурационных речей Барак Обама, «наши отцы-основатели, стоявшие перед опасностями, для нас невообразимыми, сделали набросок хартии, которая должна была утвердить законоположение и права человека, и эта хартия разносилась кровью последующих поколений. Эти идеи до сих пор питают человечество электричеством… А потому для всех народов и правительств, смотрящих на то, что происходит у нас сейчас, от величайших столиц до мельчайших деревень, как та, где родился мой отец, скажу: знайте, что Америка друг всех наций и каждого мужчины, женщины и ребенка, которые ищут мира и достойного существования, и что мы опять готовы лидировать».
Задолго до Обамы об этом же говорил и Кеннеди: «На всем земном шаре по-прежнему актуальна та революционная вера, за которую сражались наши отцы, — вера в то, что права даруются человеку не щедротами государства, но Божьей дланью. Сегодня нам нельзя забывать, что мы —наследники той первой революции».
Но обращаясь к наследию революции, американцы не забывают и об исторических событиях ХХ века. Последние несколько десятилетий в Штатах получило широкое распространение представление о поколении тех, кто пережил кризис 1930-х годов и войну как о «Великом поколении». И политики подхватили эти настроения. В чем-то эти представления напоминают советско-российское отношение к поколению ветеранов — победителей в Великой Отечественной войне. Тот же Обама, вспоминая о Второй мировой войне, сказал: «Задача, стоявшая перед величайшим поколением американцев — поколением, которое победило фашизм на поле боя, — было не только преодолеть эту угрозу, но и расширить границы свободы». А, например, известный американский политик Митт Ромни в речи под названием «Вера в США», обращаясь к Джорджу Бушу старшему, как представителю этого поколения, принес этому поколению, можно сказать, «пионерскую» клятву верности: «Ваше поколение сначала победило фашизм, а затем Советский Союз. Вы оставили нам, своим детям, свободную и сильную Америку. Вот почему мы называем вас “величайшим поколением”. Теперь очередь нашего поколения. То, как мы ответим на сегодняшние вызовы, определит его место в истории. И будет определять, какую Америку мы оставим нашим детям».
Так что Россия в своем обращении к памяти о Победе и о людях, ее добившихся, не одинока. Тем более что у народов бывшего СССР есть большее основание претендовать на спасение не только всего человечества, но конкретно и демократии, чем у наших бывших союзников, одни из которых быстро сдались, а другие долгое время предпочитали присутствовать на периферии главных событий той войны. А то, что спасителем демократии оказался совсем не демократический режим, то такова ирония истории.
Единый фронт ревизионистов
Как мы уже отметили, еще в СССР, а теперь в России власти тоже уловили эти общественные настроения поклонения перед «великим поколением». В конце концов, Брежнев, при котором начался культ Победы, был сам во власти этих настроений. Ведь он сам был из того поколения. А нынешние лидеры России — послевоенные дети того поколения. Широкая общественная поддержка и праздника Победы, и акции «Бессмертный полк» отражает не только чувства людей, но и тот факт, что они почувствовали на инстинктивном уровне: это, возможно, последнее, что объединяет наших граждан в единый народ и стало краеугольным камнем государства. Ведь на ту же акцию «Бессмертного полка» выходят и «белые» и «красные», которые до сих пор не могут договориться, как относиться к другим эпизодам истории России, и представители всех ее народов и других народов бывшего Союза, у которых тоже разное мнение о предшествующей истории страны.
Не берусь судить, каким образом за границами нашего отечества сформировался единый фронт ревизионистов, стремящихся приуменьшить роль Советского Союза в победе над нацизмом или вообще забыть о ней, но этот фронт, к сожалению, налицо.
В этом ряду и неожиданное заявление, что Освенцим освободили американцы. И хотя от него авторы быстро открестились, сам факт такого заявления не случаен, он проистекает из претензии Запада, в первую очередь США, на статус главных победителей нацизма. И снос памятников советским воинам-освободителям в Польше, а теперь и в Чехии. Известно, что американские школьники, а с ними и весь западный мир, из книг, по которым они учат историю, узнают, что поворотным пунктом во Второй мировой войне была битва союзников с армией Роммеля в африканской пустыне. На втором месте стоит высадка союзников на Сицилии и в Италии в 1943 году, и только потом следует по важности Сталинградская битва. Хотя в годы войны исключительную роль победы под Сталинградом признавали на Западе все. Черчилль на Тегеранской конференции отметил «величие одержанной у Волги победы и все ужасы бушевавшей там истребительной войны». Теперь эти слова забыты.
Тот же Черчилль после высадки союзников в Нормандии 27 сентября 1944 года в послании Сталину писал: «Именно русская армия выпустила кишки из германской военной машины и сдерживает на своем фронте несравненно большую часть сил противника».
Но после войны всё это на Западе постарались постепенно забыть. Характерно изменение общественного мнения во Франции за годы, прошедшие после Второй мировой войны. В 1945 году агентство IFOP провело опрос: «Как вы думаете, какая страна внесла наибольший вклад в поражение Германии в 1945 году?». И тогда 57% жителей Франции заявили, что главную роль в разгроме Гитлера сыграл Советский Союз, 20% назвали США и 12% — Великобританию. Аналогичные опросы, проведенные тем же агентством уже в конце ХХ — начале ХХI века, дали уже «перевернутые» результаты. В 1994 году, соответственно, 25, 49, 16%, в 2004-м — 20, 58, 16%, в 2015-м — 25, 54, 18%. И ведь это не случайно — это результат многолетней пропаганды, которая, во-первых, не могла допустить, чтобы в западном общественном мнении сохранялось позитивное отношение тогда к СССР, а затем к России, которая, несмотря на отказ от коммунизма, все так же воспринимается как оппонент Запада, а во-вторых, именно поэтому считает необходимым работать над сокрушением самих основ российской государственности, одной из которых, как и в других странах, является память о великих предках.
Почему Победа
Конечно, в многовековой истории России множество страниц, достойных народной памяти и поклонения. Тех самых политических сражений не на жизнь, а на смерть, которые порождают общность памяти, о которых говорил Вебер. Но перипетии российской истории ХХ столетия во многом отдалили современных российских граждан от этого прошлого — и царского, и советского. Попытка, скажем, оживить историю побед Смутного времени, учредив День народного единства, пока никакого результата, в этом смысле, не дала. Такой же результат постиг и День России, установленный в честь принятия Декларации о государственном суверенитете. Трудно оживить историю, с которой у подавляющего числа российских граждан нет душевного контакта.
Казалось бы, в памяти наших граждан должны были запечатлеться трагические дни августа 1991 года, ведь в тех событиях в Москве приняли участие десятки тысяч людей, а в митингах, посвященных итогам противостояния, — сотни тысяч. В определенном смысле это была революция. Ведь эти события в конце концов привели к смене общественно-политического строя в стране и ее экономических устоев, что, собственно, и характерно для революции.
Но почему эта революция не приобрела в глазах наших граждан того романтического ореола, который был характерен для восприятия революции долгое время в СССР и сохраняется во Франции, в Штатах? Дело в том, что романтический ореол этих революций был порожден в первую очередь великими идеями, которые все эти революции несли на своих знаменах. Но если вы попробуете сформулировать, каковы были идеи революции 1991 года, то столкнетесь с неожиданной проблемой. Что до 19 августа 1991-го, то они были одни. А после оказалось, что они другие. Произошла подмена, которую многие, если не большинство, вначале даже не заметили, так как были ослеплены самим фактом революции. Ведь начиналась перестройка с идей «социализма с человеческим лицом», то есть настоящей справедливости, потом к ним добавились идеи свободы. Но после путча неожиданным образом оказалось, что все идеи поставгустовской России можно свести к максимам, которые можно сформулировать так: «Каждый спасается сам» и «Экспроприируй ранее экспроприированное». Может ли романтизм воспылать на таких идеях?
А провозглашенный либерализм — идея свободы — принял формы крутого общественного эгоизма и цинизма, охватившего значительную часть общества, но, конечно, не всю. Человеческое общество сложнее, чем эти максимы. Поставленное в такие рамки большинство граждан не могло не обратиться к поискам моральной основы своего существования. Это не случайно, ведь всю свою историю человечество ищет эти основы. Все великие общественные движения в истории — и религиозные, и светские — были построены на этом. И оказалось, что единственной такой основой в истории России к настоящему времени осталась только Победа и люди, ее свершившие. Тем более что у этих моральных основ есть и общемировое значение — спасение человечества.
