Здоровье и физическая культура стали религией современного человека. От бешеного ритма больших городов, малоподвижного образа жизни и веера хронических болячек каждый спасается по своему рецепту, ругая почем зря и государственную, и частную медицину. Интуитивно мы понимаем, что закидываться по каждому случаю таблетками неправильно, но жить по правилам скучно, альтернативы же, которые мы ищем в восточной мудрости, гомеопатии или народных преданиях, часто наносят фатальный вред. Вроде бы понятно: хочешь бы здоровым — откажись от вкусного, приятного и веселого и занимайся серьезными физическими упражнениями. Но когда смотришь на некоторых увлеченных спортсменов, атлетов, айронменов, совсем не видишь в них особого здоровья. Как не видишь его у тех, кто перебирает диеты и мучает себя и других бледным веганским видом.
Лучше всего человеческое тело восстанавливают в санаториях, где три-четыре недели тебя анализируют, задают план работы, по сути, насильно лечат и правильно кормят. Потом человек выходит в мир и нагоняет «программу» на новый санаторный визит. Выглядит странно, но это лучше, чем запускать болячки. А вот закрепить правильный образ жизни на все двенадцать месяцев мотивируют, как правило, возраст, серьезная болезнь или потребность в большом запасе энергии для работы. Но во всех случаях программа восстановления будет состоять из комплексного анализа организма и изменения образа жизни — питание, сон, физические нагрузки, эмоциональная стабильность. Главный вопрос в том, от чего отталкиваться при составлении взаимодополняющих пунктов программы.
Сейчас мы совершим путешествие в клетку за энергией и здоровьем, а затем вынем их оттуда в правильном порядке. Так, как это рекомендует врач ЛФК, диетолог, реабилитолог Андрей Тарасевич, в чьей квалификации мне удалось убедиться лично.
— Это случилось миллиарды лет назад…
— Для меня все началось в 2010 году, когда проявились проблемы с собственным здоровьем. Я был вынужден принять решение: или становлюсь обычным пациентом, а это аптека, таблетка, доктор, аптека, таблетка, доктор, то есть в целом — лечение симптомов. Или другой путь, на котором я остановился: определение и устранение причины. Мои поиски привели к биохимии и эволюционной биологии, с которыми я плотно познакомился в Техническом университете Мюнхена на медицинском факультете.
— И вот здесь началась история из далекого прошлого?
— Да, началось все, судя по современным взглядам на этот вопрос, три миллиарда лет назад. Цианобактерии, как наиболее близкие к древнейшим микроорганизмам, жили в воде и делали из углекислого газа кислород. Как только вода наполнилась кислородом, они стали выбираться на голую и каменистую поверхность Земли. А концентрация кислорода в воздухе была менее одной сотой процента. Все остальное в основном занимал углекислый газ.
Прошел миллиард лет, и возникла атмосфера, еще не в том виде, который мы знаем сегодня. Появился озоновый слой, и ультрафиолет уже не мог сжигать все напалмом. Начался процесс накопления кислорода в атмосфере. И вот дальше, когда концентрация кислорода на поверхности превысила один процент, произошло главное: для таких бактерий, которые сейчас нам известны как митохондрии, это стало критически важным условием жизни. Они принялись спасаться от нарастающей концентрации кислорода и «спрятались» внутри прокариотической клетки. По сути, внутри нашей прародительской клетки, и с тех пор они живут в нас. Так звучит теория симбиогенеза, получившая в последнее время массу научных подтверждений (см.схему).
— Какие бонусы нам подарили два наших клеточных предка, слившихся воедино?
— Кроме ДНК, каждый из них «передал» нам свою фабрику по производству энергии. В итоге в каждой из ста триллионов клеток в организме есть два механизма образования энергии. Первый — бескислородный. Глюкоза просто превращается в энергию, всем известен этот механизм, и он называется брожение. Это и происходило в той клетке-предке, когда не было кислорода в атмосфере, и происходит до сих пор в анаэробных бактериях. Почему из них ничего не вышло? Да потому, что энергии крайне мало, чтобы стать многоклеточным организмом.
Другое дело, когда митохондрии внедрились или были захвачены этой слабенькой энергетической клеткой. Митохондрии, напротив, с помощью кислорода производят АТФ (аденозинтрифосфат, или аденозинтрифосфорная кислота), которая снабжает все биохимические процессы в каждой клетке, органе и системе. То есть митохондрии дают основную энергию, за счет которой живет каждая клетка. Сразу же появился энергетический карт-бланш, который позволил превратить одноклеточную жизнь в многоклеточную.
— То есть внутри наших клеток работают одновременно две фабрики по производству энергии?
— Конечно. В этом и беда, и выручка для организма. Как только мы наседаем на простые углеводы и у нас минимум физической активности плюс дополнительно стресс, то клетка легко переходит на доисторический механизм получения энергии без кислорода. И чем дольше она живет на этом механизме, тем больше вредит самой себе.
— Почему?
— Потому что этот процесс получения энергии слишком неэффективный. Это как устаревшая теплоэлектростанция: энергия есть, но слишком много побочных и вредных продуктов. Например, это лактат, или, правильно сказать, соль молочной кислоты. Кислота молочная слабенькая, но, когда ее концентрация растет, клетка может погибнуть. Поэтому клетка научилась сбрасывать эту молочную кислоту в кровоток. Казалось бы, и пусть там накапливается. Да, некоторое время это возможно. Но затем снижается pH крови, то есть кровь закисляется. Это значит, что постепенно выключается вся внутренняя транспортная система доставки всех веществ по организму. Все белки, которые одномоментно находятся в крови, меняют свою стереометрическую фигуру. Они все трехмерны. А тут они теряют свою форму, а далее и функцию. И вот это уже беда, это начало движения сначала к хроническим болезням, а далее уже к острым состояниям.
Еще один побочный продукт устаревшего механизма образования энергии — ионы водорода. Они тоже быстро закисляют клетки. Нейроны — это самые тонкочувствительные к гипоксии и к закислению клетки. Пять минут остановки кровообращения, то есть выключение механизма образования АТФ в их митохондриях, — это клиническая смерть. Дальше начинается смерть нейронов и биологическая смерть. Вот ответ на вопрос, как может быть губительна для организма работа бескислородной фабрики и жизненно важна правильная работа митохондрий, производящих энергию с помощью кислорода.
— Эта бескислородная фабрика энергии обычно находится в спящем состоянии?
— Она использовалась и используется только по необходимости. Именно этот механизм может мгновенно дать максимально много энергии, но его нужно использовать по назначению, когда нужно или убежать от тигра, или сражаться с тигром, чтобы добыть мяса. И все, при решении этой задачи он выключается, дальше работают митохондрии, получается чистая энергия из кислорода, без побочных продуктов.
— Кажется, сегодня нам непросто найти тигра.
— Да. Мы утром садимся в автомобиль, у нас полностью отключена вся мышечная система, но при этом включается стрессовый ответ на ситуацию на дороге. Организм автоматически вынужденно переключается на неэффективный способ выработки энергии, потому что именно стресс «готовит» наш организм к битве или бегству, но все вхолостую. А убегать или догонять тигра больше не надо. У меня есть ассоциация такая: завели машину, давим на газ, бесконечно долго, но не включили скорость. Ну, проблемы в двигателе возникнут рано или поздно.
— При этом мы продолжаем кормить организм простыми углеводами и глюкозой?
— Конечно. Здесь круг замыкается. Раз мы «педалируем» этот неэффективный механизм получения энергии, то тратим очень много глюкозы, и тут же возникает потребность в ее восстановлении. То есть рука тянется к шоколадке, к десерту и прочим сладостям.
Еще одна метафора: мы с вами решили поехать зимой в загородный домик. Приехали — домик холодный. Мы берем бумагу и начинаем жечь печку. Бумага — это углеводы без кислорода, и ею вы никогда не натопите организм. Нужны дрова, то есть жиры. Вот она, разница. То есть энергетический КПД этих двух веществ совершенно разный.
— В каком случае происходит переключение между эффективным и неэффективным способом?
— Здесь регулятором является кислород. Если кислорода мало, то есть если мышцы (в сегодняшней нашей жизни) не работают, то рациональный организм резко ограничивает подачу кислорода к ним, поддерживая их жизнь «в режиме ожидания» работы, в это время митохондрии в мышечных клетках сами «выходят» из механизма получения энергии. Они работают на концентрации кислорода одна сотая процента и выключаются, если она ниже, сохраняя себя. И тогда клетка вынуждена жить на глюкозе, без кислорода, при этом понимая, что это путь конечный. В итоге клетка может погибнуть.
— То есть наша главная задача — доставить кислород в клетку.
— Правильно. И дать нагрузку клетке, прежде всего мышечной, которая не превышает расход кислорода в данный конкретный момент времени. То есть нам нужно выровнять два процесса: доставку кислорода и нагрузку. Именно поэтому во время диагностики мы находим коридор пульса, в котором эти два параметра полностью, идеально подходят.
— А что дает такая физическая нагрузка для клетки?
— Самое главное: клетка начинает запрашивать жиры для своего существования, а дальше эта нагрузка и этот энергосубстрат дают клетке возможность включать процессы самовосстановления и самообновления. При этом, что самое интересное, происходит и обновление самих митохондрий.
В последние годы стало известно, что митохондрии также регулируют практически все процессы, происходящие внутри каждой клетки. Оказалось, что митохондрии — это не что иное, как самый чувствительный сенсор клетки, может быть даже единственный в своем роде. С его помощью клетка ежесекундно определяет свое состояние по отношению к окружающей среде.
— То есть физические нагрузки выступают как клапан поддува кислорода? Они позволяют разжечь фабрику энергии митохондрий, правильно используя растопку?
— Да. Во время физической нагрузки стимулируются те гены в нашей ядерной ДНК, которые ответственны за обновление всех клеточных структур. Это раз. И происходит обновление самих митохондрий — два. Очень все красиво и мудро выстроено у нас.
— Митохондрии прямо волшебные частицы организма.
— На самом деле изучение митохондрий и их функций — это дорога, усыпанная Нобелевскими премиями. Нет ни одной части внутри нашего организма и внутри нашей клетки, которая имела бы столько Нобелевских премий на регулярной основе.
Вот новое направление, которое совсем недавно появилось в мире, называемое иммунометаболомика. Ученые доказали, что здоровье митохондрий в иммунных клетках — это здоровье иммунной системы. Отсюда практический вывод: для восстановления иммунитета нужно просто восстановить здоровье митохондрий. На сегодня только в иммунной системе найдено и доказано как минимум десять функций митохондрий, которыми они регулируют иммунные клетки, вызывая адекватный иммунный ответ.
К слову, про коронавирус. Что он делает? Противовирусный ответ нашего организма зависит от митохондриальной противовирусной передачи сигналов (MAVS) в мембране митохондрий иммунных клеток, который инициирует воспалительный, в том числе и адекватный цитокиновый ответ. Так вот, коронавирус блокирует этот рецептор на мембране митохондрий, тем самым блокирует запуск противовирусного иммунного ответа всей системы, что позволяет ему беспрепятственно размножаться. А дальше ситуация развивается по самому неблагоприятному сценарию для организма.
Я уверен, что и дальше будут открытия, которые докажут, что митохондрии — это главный регулятор всей жизни в клетке. Митохондрии — это те симбиоты, которые пришли к нам давным-давно со стороны, но со своими корыстными целями — спастись от нарастающей концентрации кислорода. И живут они в наших клетках не для того, чтобы нас снабжать энергией. Мы можем сказать, что два миллиарда лет назад уже существовал «брак по расчету». Они живут ради своих целей, своего удовольствия, ради своей жизни. Но побочный продукт их деятельности — АТФ — наши клетки используют для своей жизни.
— Получается сама жизнь — это побочный продукт?
— Жизнь многоклеточного организма — это не побочный продукт, это неимоверно редчайшее случайное сочетание великого множества разных составляющих условий и обстоятельств, которые и привели к появлению эукариотической клетки с совершенно другими возможностями и, если хотите, задачами.
Это не моя бредовая идея. Например, этой темой уже лет сорок-пятьдесят занимается Брюс Липтон. Удивительнейший человек. Он появился раньше своего времени. Он говорит, что каждая клетка изначально запрограммирована на максимальное здоровье и максимальную жизнь. Как только мы поймем, что ей для этого нужно, мы будем понимать, как сохранить собственное здоровье.
Как швейцарские часовщики
— Это понимание мы начинаем с тщательного изучения биохимии?
— Учебник биохимии, по которому мы учились в семидесятые-восьмидесятые годы, содержал примерно четыреста страниц. Учебник биохимии сегодняшнего дня (к счастью, на русский язык переводят очень быстро) — это трехтомник, в нем более тысячи страниц. И учебник физиологии стал в пять раз толще. Все это базовые знания, которые современный врач должен иметь в своем активе, чтобы уметь находить причины заболеваний и устранять их.
— Наша медицинская наука уделяет этим направлениям недостаточно внимания?
— Биохимию у нас учат всего два года. На этом она заканчивается и, к великому сожалению, забывается. И никак не привязывается к человеку и к практике. А в европейских, американских медицинских университетах два года, как у нас, изучается обычная биохимия, так называемая общая. Следующие два года — клиническая биохимия, то есть как она привязана к человеку. И последние два года — патологическая биохимия, как она привязана к болезням. А в некоторых медицинских университетах сдают государственный экзамен по биохимии.
— Как только мы заболеваем, первое, что просит российский врач, — сдать кровь. Это же биохимия, и она в основе, разве нет?
— Да. И врач же читает этот анализ. А разница вот в чем. Анализы, которые мы сдаем и на которые врачебное сообщество опирается сегодня, — это вершина айсберга тех сумасшедше сложных биохимических процессов, которые происходят в подводной части. И не различая эти подводные хитросплетения метаболических путей в каждой клетке, очень сложно глубоко понимать и интерпретировать биохимические анализы. Это раз.
И второе. Только двадцать-тридцать назад в практике врача появились масс-спектрометрия. Метаболомика — это новое направление в диагностике. В результате мы уже можем смотреть не только биохимический анализ, то есть результаты биохимических реакций. Не просто уровень глюкозы, например, а то, как эта глюкоза пришла в клетку, как превратилась в энергию. Мы уже видим, на каком из звеньев большого количества биохимических реакций есть сбой. Это следующее дно в биохимии. И, судя по всему, опять не последнее.
— И какая нам практическая польза от метаболомики?
— Увидев, в каком звене есть проблема, не в результате, а в процессе, мы можем, как настоящие швейцарские часовщики, точно отремонтировать на более тонком уровне все биохимические процессы.
— То есть нужны более подробные анализы крови?
— Да, можно так сказать. А врачи должны хорошо понимать не только биохимические реакции, но и метаболические пути и их взаимосвязи. Это и есть молекулярная биология и биохимия клетки.
Мы продлили жизнь в болезнях
— К пониманию биохимии вы присоединяете знание эволюционной биологии. Мы пришли к вопросу, как сохранять митохондрии в порядке.
— За многие сотни тысяч лет окружающая среда заточила нас в хорошем смысле этого слова, выпестовала из нас максимально здоровых людей, которые могли жить достаточно долго. Образ жизни наших предков был идеальным средством для сохранения, укрепления и восстановления здоровья. Быть голодным и при этом, иметь максимальную физическую активность — это были основные конкурентные преимущества для выживания рода. Если мы будем опираться на эволюционную биологию и к ней прикладывать современное понимание биохимических процессов, происходящих в каждой клетке, мы будем максимально близко подходить к истинному пониманию здоровья и стратегии его восстановления.
— Изменения, произошедшие в двадцатом веке, оказались слишком радикальными для клеток?
— За два миллиарда лет для митохондрий обстановка оставалась неизменной. А за последние сто лет вдруг резко изменились условия нашей внешней жизни. Некачественная еда, антибиотики, фантастическое развитие фармацевтической промышленности, интоксикация, хроническая добровольная депривация сна, информационный стресс. Плюс на все это сверху улеглась синтетическая химия, которой не было в природе. Порядка ста пятидесяти миллионов химических молекул создано человеком искусственно. Это все, к сожалению, напрямую действует на митохондрии. Раньше они жили без всего этого и были счастливы. Теперь мы на них все это навалили, и они, конечно, начинают страдать. Как только они начинают страдать, начинает страдать каждая клетка, а следом и весь организм. Вот и результат любой болезни.
Когда эволюция или творец (для каждого свое) создавали нас, не было предпосылок, что у человека появятся привычки, приводящие к его разрушению: человек вдруг поднимет сухие листья из-под ног, завернет их в трубочку, подожжет и начнет вдыхать дым. Конечно же, защитных механизмов на этот абсурд человеческий у организма нет. Когда нас создавали, не было даже мысли, что простые углеводы будут доступны двадцать четыре часа в сутки. Поэтому, естественно, в организме нет механизмов, которые позволяли бы экстренно выводить избыток простых углеводов из организма. Такой механизм просто незачем было придумывать природе. Создатель никогда не думал, что человек будет у себя же добровольно забирать сон, чтобы успеть что-то сделать.
Все это и есть те кардинальные изменения, которые повлияли на нас спустя век после начала их использования. В итоге средняя продолжительность жизни, конечно же, растет. Но мы за это платим многими хроническими болезнями после пятидесяти — пятидесяти пяти лет. То есть мы себе продлили жизнь в болезнях, а не жизнь вообще.
— Биохимия клетки должна вернуться в определенную норму?
— Да, конечно. Эта норма на восемьдесят пять процентов зависит от окружающего мира и так называемой окружающей среды. И только на пятнадцать процентов от генов, которые мы получили от родителей. Отсюда понятно, на что нам нужно обращать внимание, где, собственно говоря, и лежит точка приложения наших усилий. Будущее медицины не в редактировании генов — это всего лишь пятнадцать процентов успеха. А вот изменение внешней среды, в которой живет человек, — это восемьдесят пять процентов нашего успеха в сохранении здоровья. Тут я просто сошлюсь на Фрэнсиса Коллинза — это руководитель международного проекта «Геном человека», который завершился в 2012 году. Так вот, Фрэнсис Коллинз сказал: будущее медицины не за редактированием генов, а за изменением образа жизни. Какие более компетентные заключения вам нужны?
Трагедия современной медицины состоит в том, что лечение начинается с симптомов и очень редко добирается до причин. Например, у пациента повышен сахар крови. Ему предлагается таблетка для снижения сахара. И общие рекомендации по ограничению простых углеводов. Пациент уходит, у него в голове одно: мне дали таблетку, которая снизит сахар. Соответственно, если я съел чуть-чуть больше сахара, я выпью чуть-чуть больше этой таблетки. И все.
— А нужна радикальная перестройка взаимодействия с окружающей средой.
— Да. Сначала перестройка своего мировоззрения, смещение акцентов на то, что здоровье человека — это его личная ответственность. Второе: здоровье человека — это его окружающая среда. Прежде всего его привычки: во сколько засыпать и просыпаться, чем и сколько питаться, иметь ли какую-либо физическую активность. И обязательно контролировать входящую информацию. Прежде всего, хотя бы знак этой входящей информации. Это четвертое. И только дальше уже все остальное.
Как следить за двигателем
— Итак, мы начинаем перестройку с питания. Мы — это то, что мы едим. Вы предлагаете еще одну разновидность диеты?
— Нет. Мы убираем из рациона те продукты, против которых выступает наша иммунная система как эволюционно неприемлемых для организма. В первую очередь это касается глюкозы и простых углеводов. Нам их столько не надо. Как я уже сказал, у нас нет ни одного механизма их физиологического выведения из организма, и они накапливаются. Накапливаются в виде жиров, в который инсулин превращает глюкозу.
Убираем и конкретные продукты в соответствии со специальными анализами. Возьмем помидор как пример. Колумб в свое время привез помидор с той стороны земного шара. Очевидно, что иммунная система жителей этой половины земного шара «говорит»: слушайте, что это такое? Не было этого сотни тысяч лет, а тут эта штука появилась. И поэтому у большинства населения, я вот делаю анализ, смотрю, пасленовые, конечно же, находятся в «красном» списке. Вероятнее всего, они бы не находились там, если бы их не было столько много в ежедневном рационе. Вот в чем беда. Здесь очень важен накопительный эффект.
Виноград — другая странная история. Вроде бы как он у нас растет. Но на него почему-то тоже есть реакция у большинства пациентов в России. Но самое удивительное — сахар в чистом виде. Тоже у большей части обследованных людей сахар находится в «красной» зоне. Вероятно, наши предки не встречали сахарозу в чистом виде. Я уверен, что в таком количестве это вещество иммунная система точно не видела никогда.
— Иммунная реакция системы на продукты, которые эволюционно неприемлемы для нашего организма, — это, по сути, биохимическая реакция на те вещества, которых переизбыток или которых не должно быть в клетке?
— Я бы сказал так: иммунно-метаболическая реакция.
— Мы проверяем иммунный ответ на продукты по специальному анализу?
— Их много разных видов. Еще в тридцатых годах прошлого века американец Ринкель обнаружил эту реакцию иммунитета. Есть реакция немедленного типа — это известная всем аллергия. Съел — и начал краснеть, чесаться. А вторая реакция — замедленного типа, когда ты ешь, ешь, ешь и только потом получаешь накопительный эффект в виде изменений в органах и системах. Дальше Ринкель просто забирал у человека все продукты, давал по одному и по субъективным признакам принимал решение, подходит продукт или нет. Потом метод забыли до восьмидесятых годов, когда появились новые исследования. Я учился современным модификациям этого метода у Вадима Михайловича Розенталя.
— Еще один анализ на микробиоту кишечника. Почему это важно?
— Это те микробы, которые всегда живут в нашем кишечнике. Опять же, сегодняшняя наша жизнь нарушила их равновесное состояние. Оказалось, что как только пища поступает в тонкий кишечник, микробиота сигнализирует митохондриям, к какой пище, то есть к какому виду энергоносителя, готовиться. Представляете, насколько это все взаимосвязано?
То есть мы съели, условно, завтрак углеводный, и, соответственно, микробиота сигнализирует митохондриям: «Идет энергоноситель в виде углеводов — готовьте вот такие-то ферментные комплексы» — и митохондрии их готовят в прямом смысле слова, то есть синтезируют их у себя, используя свою митохондриальную ДНК. Соответственно, мы решили пообедать жирами, тогда микробы сигнализируют: «Идут жиры» — и синтезируются другие ферментные комплексы. А вот когда мы съели тортик, который сладкий и с жирами, вот здесь происходит сбой в подаче информации, потому что оба ферментных комплекса работать одновременно не могут, и синтезироваться одновременно не могут.
— И что происходит тогда?
— Происходит следующее. Поступает избыток топлива для производства энергии. Углеводы и жиры одновременно не идут в клетку, не превращаются в энергию, потому что клетке столько энергии не надо. Избыток сахара превращается в жир, и откладывается сначала в печени, потом во внутренних органах — это висцеральный жир, а потом уже на видимых местах.
Возвращаясь к микробиоте. У нее еще много важнейших функций. Она синтезирует сигнальные молекулы, гормоны, витамины, помогает переваривать пищу, регулирует поступление жиров и углеводов и много чего еще. Не зря ее сейчас уважительно называют транзиторным эндокринным органом
— В вопросе нормализации микробиоты вы иногда советуете БАДы. Говорят, что это вообще не лекарства и их можно принимать практически всем.
— Петр, это тоже острый вопрос. Мое глубочайшее убеждение, что, прежде чем брать в свой арсенал тот или иной БАД, нужно сначала разобраться с едой. За тысячелетия прошел жесткий естественный отбор отношений человека и его пищи. До появления антибиотиков и скорой помощи, умирало две трети детей практически в каждой семье. Не тем накормил — увы, ребенка нет. Ребенок заболел, ты ему что-то сунул из еды не то — все, его нет. Жесточайшая была школа, которая позволила каждому этносу создать свою национальную кухню. И эта национальная кухня содержала только те продукты, которые позволяли выжить как можно большему количеству людей. Прежде всего детям. И в тех странах, которые сохранили свою национальную кухню (мы к ним не относимся, к сожалению), немного другая продолжительность жизни. Больше, чем у нас. И лучшее состояние здоровья.
Мое глубочайшее убеждение, что большую часть необходимых для нашей здоровой жизни витаминов, микроэлементов и прочих необходимых веществ мы всегда должны получать из еды. Всегда. Пример самый банальный — магний. Сейчас, наверное, только ленивый не знает, что магний полезен. И первая реакция — пойти в аптеку и купить магний. У большинства не только людей, но и докторов мысли не хотят повернуться чуть-чуть в другом направлении. А давайте посмотрим, какие продукты, которые всегда были на столе русского человека, исчезли. И поэтому появились проблемы с магнием.
— Это какие, интересно?
— Первое — мак. Второе — кунжут. Третье — тыквенные семечки. Четвертое — обычные семечки подсолнуха. В ста граммах любого из этих веществ содержится суточная, даже больше, чем суточная, норма магния. А теперь, Петр, задаю вам вопрос: когда вы в последний раз ели мак?
— Только в булочках, в детстве.
— Вы пошли в аптеку или заказали где-то на сайте супермагний, запредельно правильный, запредельно новый. Но вопрос о биодоступности этого магния, возможно, не изучал никто. По лекарственным препаратам изучение биодоступности — необходимое условие, ее надо изучать. По БАДам таких требований, насколько я знаю, нет.
Может, все-таки, что-то, как говорил Жванецкий, в консерватории поменять? Может, добавить на стол продукт, который содержит магний? Нет, мы же идем сложным технократическим путем и делаем ошибки. И при этом не надо думать, не надо напрягаться: открыл баночку, капсулу забросил, водой запил, вопрос закрыт. А тут этот мак. Его как-то надо есть, где-то добывать, что-то делать с кунжутом, сыпать куда-то, помнить про все это.
— Что такое биодоступность?
— Это возможность организма взять необходимые вещества из конкретного продукта. Двести тысяч лет магний к нам поступал только из продуктов. Соответственно, биодоступность магния из продуктов максимальна, потому что иначе мы бы не выжили. Организм вместе с нашей микробиотой приспособился из продуктов «доставать» максимальное количество магния. И делает это филигранно и максимально эффективно. А в конце двадцатого века мы научились с помощью химии доставать магний из всего, чего угодно. Соответственно, какова его биодоступность — никто не знает. Поэтому с БАДами вопрос у меня всегда такой: а давайте сначала мы попробуем восполнить дефицит того или другого вещества с помощью питания. И, если это не получилось, тогда давайте углубляться и искать причины.
— Сейчас модно практиковать голодания, говорят, это стимулирует активность и креатив.
— С биохимической точки зрения, когда не поступает пища, то есть энергия снаружи, организм начинает эту энергию брать из запасов. Запасы у нас прежде всего в жирах. И они начинают расходоваться на поддержание жизни каждой клетки и организма в целом. Давайте договоримся не употреблять слово «голодание». Исторически и генетически оно вызывает отторжение. Последний голод в СССР был менее ста лет назад. 1946–1947 годы. В моей родительской семье от этого голода погибло родственников больше, чем на фронте. И мой дед, который умер от голода, думаю, очень бы удивлялся тому, что я сегодня спасаю людей от переизбытка еды. Сегодня мы говорим о пищевых паузах. И здесь мы должны вспомнить Нобелевского лауреата по медицине 2016 года Ёсинори Осуми, который получил премию за изучение эффекта аутофагии. А это именно тот оздоравливающий эффект, который и приводит к восстановлению организма при правильном использовании. Это очень большая и интересная тема, о которой мы можем поговорить в следующий раз.
Правильный спорт
— После того как мы разобрались с едой и ее количеством, приступаем к правильной физической нагрузке. Как мы этим помогаем клетке?
— Поступающие вещества митохондрии могут превратить в энергию только в одном случае: если есть запрос в энергии, то есть запрос физического действия. Если его нет, тогда эти энергоносители (углеводы и жиры) складируется в жир, автоматически, всегда, на сто процентов.
Но нагрузка должна быть правильной. Мы должны создавать условия, похожие на те, в которых жил человек раньше. Он же работал не так, как мы представляем себе физическую нагрузку сейчас. Мы сидим восемь часов в офисе, потом едем в фитнес-зал и пашем как сумасшедшие один час. То есть из шестнадцати часов бодрствования на пятнадцать у нас приходится ноль активности, и час — гиперактивность. Я себе с трудом представляю своего деда или прадеда, который бы утром встал, час поработал запредельно, а потом пятнадцать часов просто сидел или лежал.
Нагрузка раньше всегда была аэробной, когда кислорода в мышечных клетках было достаточно. Это значит, что кислород успевал дойти до каждой мышечной клетки, и это позволяло митохондриям получать максимальную энергию новым эволюционным путем, превращая жиры с помощью кислорода в энергию. Кроме того, аэробная нагрузка позволяла митохондриям размножаться, увеличивалось их количество, росла их производительность. И чем больше человек работал в аэробной зоне, тем здоровее он был и тем больше он мог работать. Спортивную форму наши предки поддерживали с детства и до смерти. Это семьдесят-восемьдесят-девяносто лет.
В фитнес-зале, к сожалению, большая часть энергии получается без кислорода. Потому что нагрузка не соответствует возможностям организма. Силовая тренировка или высокоинтенсивная интервальная приводят к тому, что клетка работает без кислорода.
— Вы подбираете определенные границы пульса, за которые нельзя выходить во время тренировок.
— Да. Пульс — это единственный простой и удобный маркер биохимических процессов в клетке. Самых глубоких, которые происходят внутри митохондрий. Такой маячок из глубины каждой клетки, который всегда на поверхности и всегда доступен. Это показатель того, что кислород идеально успевает дойти до каждой работающей клетки, и он запускает процесс сжигания жиров. Это работает так же, как тяга в печке. То есть мы, условно, устраиваем хорошую тягу в этих печках, которые называются митохондриями. Это и есть аэробная тренировка.
— Как происходит это высчитывание пульса?
— Это методика, которая в спорте уже применяется лет пятьдесят. В медицину она пришла лет двадцать-тридцать назад. И она признана во всем мире. Спорт высоких достижений только на ней и строится.
— Это история про скандинавских лыжников-астматиков, которые дышат кислородом?
— Не совсем. Скандинавы в биатлоне забирают все «золото», потому что у них цикл годовых тренировок выглядит таким образом: восемьдесят процентов тренировочного времени они проводят в аэробных тренировках, то есть они развивают клетки с помощью кислорода и увеличивают количество митохондрий. И только двадцать процентов тренировочного времени — это силовые тренировки и высокоинтенсивные, интервальные, когда они работают в анаэробной зоне, на том древнем механизме получения энергии. Его тоже нужно тренировать. Но соотношение — восемьдесят на двадцать.
— Я не слышал в медицине рекомендаций по аэробной нагрузке.
— По многим причинам эта методика в медицине не распространяется. В том числе потому, что здесь ответственность за результат и здоровье уже лежит на самом пациенте, а не на враче. Если пациент не всегда берет на себя ответственность даже за то, чтобы регулярно пить таблетки, то как он возьмет на себя ответственность каждый день что-то реально делать в спортзале, а также систематизировать питание и эмоциональную нагрузку?
— Есть четвертая, завершающая стадия «восстановления», которая связана с эмоциональной нагрузкой. Где в эмоциях связь с митохондриями и энергией?
— Связь прямая, только она осуществляется через нейроэндокринную систему. Гормоны — это биохимический результат эмоций. Вот смотрите, гормоны стресса — это гормоны, которые помогали человеку выжить. Человек увидел опасность, испугался и побежал. От момента «увидел, испугался» до момента «побежал» гормоны включили все необходимые для этого клетки, органы и системы и заставили работать их по первому, анаэробному механизму, потому что нужно мгновенно произвести максимально большое количество энергии и спасти жизнь. Без кислорода. Для доставки кислорода времени нет.
Что же получается сегодня? Мы сидим дома, приходит телефонный звонок и загоняет человека в стресс — всё, гормоны переключили клетки в анаэробный способ получения энергии. Организм полностью расслаблен, нет никаких угроз жизни, бежать никуда не надо, но схема сработала со стопроцентной эффективностью. Одна только мысль запустила гормональный каскад, который привел к перенапряжению энергетического обмена в клетке, потому что клетка не понимает: это была мысль о тигре или просто начальник срывает злость. Ответ одинаков. Избыток энергии, полученный малоэффективным способом, накопление лактата и ионов водорода, изменение рН и нарушение функционирования. Регулярное нахождение в таком состоянии очень быстро приведет к заболеванию.
И вот тут уже, конечно, возникает вопрос об осознанности, о возможности контролировать, фиксировать и управлять негативными мыслями и эмоциями, потому что они так же пагубны, как и реальные негативные стрессы. Высший пилотаж. Тут разговор уже возникает о духовных практиках, о медитации, о молитве и прочих веками проверенных инструментах, которые работают.
Как поверить в Бога
— Какой у вас медицинский профиль?
— Выбирая специальность, я отталкивался от понимания, что главный в больнице не главный врач, а врач-реаниматолог. В критической ситуации все коллеги бегут к нему. И второе, более важное для меня внутренне: я хотел быть готовым к любой критической ситуации в жизни. И так я десять лет занимался реаниматологией. Почему я ушел? Только потому, что я понял: первое — не мы даем жизнь и не мы решаем, можно продлить ее или нет. И наши усилия увенчаются успехом только потому, что где-то там решили, что этот человек будет жить. А мы — это руки, которые это могут сделать. И второе, еще более грустное: довольно быстро пришло ощущение, что ты спасаешь человека, и через некоторое время человек по собственной воле пытается расстаться с жизнью вторично. И вот тогда у меня наступил крах мировоззрения. Потом у меня была идея стать главным врачом, сделать больницу, где выздоравливают. Тоже она не увенчалась успехом. Я стал главным врачом медико-санитарной части крупного промышленного предприятия. Но нельзя в голову своих подчиненных вложить эту идеологию. И потом я стал тем, кто есть сейчас.
Что у меня сейчас в профессиональном активе? Это диетология. ЛФК — врач лечебной физической культуры. Курсы повышения квалификации по антивозрастной медицине. И сейчас я получаю диплом — врач физической реабилитационной медицины. Это новая специальность в нашей стране. И сейчас будет только первый выпуск. Мой диплом уже конвертируемый. Потому что во всем мире нет врачей ЛФК. Есть врач ФРМ — врач физической и реабилитационной медицины. И международное общество физической и реабилитационной медицины включает в себя вообще все аспекты жизни человека с точки зрения сохранения здоровья. И питание, и физическая активность, и психофизическая коррекций. Пожалуй, вот три базовых аспекта здоровья человека.
— Вы рассказывали, что, получив новые знания, стремились всем о них рассказать, но встретили непонимание. Сейчас-то что изменилось?
— Это был 2014–2015 год, когда я делился знаниями, зачастую без взаимопонимания. Потом я взял паузу, учился дальше, много анализировал и прорабатывал подход, набирая практические навыки. Сейчас, делясь знаниями, я тут же предлагаю инструменты по их использованию.
Первая и главная задача моя задача — донести до как можно большего количества душ одну простую истину: помочь себе каждый может только сам. И этот путь не простой. Это не прогулка в аптеку. Но этот путь можно пройти. Проще и легче, когда есть кто-то, кто хотя бы тебе его покажет.
— Продолжаем удивляться тому, как во Вселенной все тонко устроено.
— Мы сейчас с вами разговариваем только потому, что у нас есть сердце, которое перекачивает кровь. В крови есть эритроциты. Эритроциты — это красные кровяные тельца, которые наполнены гемоглобином, белком, в центре которого находится гем, в основе которого — молекула железа. И молекула железа, изменения ее стереометрии, и позволяет прицеплять кислород в легких, нести его в ткани, где и происходит обмен на углекислый газ. В крови всех нас есть железо. Благодаря этому, собственно, мы и живем.
Теперь давайте зададим вопрос: откуда во Вселенной появилось железо? На этапе Большого взрыва, Вселенная не имела железа — были только водород и гелий. И когда стали формироваться звезды и галактики из космической пыли, когда они уже сформировались, когда эти галактики начали сталкиваться, только тогда появилось железо.
То есть, иными словами, у вас, у меня, у каждого из нас в нашем кровеносном русле в настоящее время есть кусочки галактик, которые столкнулись несколько миллиардов световых лет назад. Как вам? Это факты, которые говорят о главном. В этом мире все взаимосвязано гораздо теснее, чем мы думаем.
И тот же самый Коллинз после того, как закончил проект генома человека, написал книгу «Почему я поверил в Бога».
