Собственно, уже 13 мая Владимир Путин в режиме видео-конференц-связи из Ново-Огарево обсудил с членами правительства меры, которые стоит принять, чтобы предотвратить то, что случилось в гимназии № 175 на улице Джаудата Файзи. Президент говорил, например, о необходимости внедрения единого подхода «к обеспечению безопасности и антитеррористической защищенности образовательных организаций».

В то время как глава Росгвардии Виктор Золотов вновь призвал ужесточить правила продажи «полуавтоматического гладкоствольного оружия», перевести выдачу необходимых медицинских справок в ведение государственных медорганизаций, а также значительно увеличить расходы на охрану школ. В целом предложения прозвучали вполне разумные, логичные, правильные.

В свою очередь, СМИ и социальные сети с новой силой бросились обсуждать проблемы школьного образования, подросткового буллинга, отсутствия должного внимания к детям в школе, оптимизацию штата школьных психологов или запрет на обращение к ним учащихся без согласия родителей. Конечно, нашлись и те, кто обвинил во всем видеоигры и социальные сети, — куда же без этого. Однако в целом, если вычеркнуть последние два пункта, развернувшая дискуссия тоже вполне разумная, логичная, правильная.

Вполне разумно, логично и правильно пытаться осуществить более тонкую системную донастройку, чтобы снизить риски и сделать подобные эксцессы еще более невероятными. Однако сама невероятность случившегося в казанской гимназии все равно нечто неустранимое априори. И это то, о чем, увы, позабыли на кабинетных совещаниях и в онлайн-дискуссиях. 

И можно ведь в принципе запретить продажу любого огнестрельного оружия, потому что трудно себе представить, для чего оно вообще может понадобиться человеку в мирное время и под мирным небом. Но тогда вместо винтовки в руках окажется нож или топор.

В конце концов, можно установить максимально строгий контроль за социальными сетями или запретить те же видеоигры, принуждая нерадивую голову к скучным книгам. Но планы, которые воплотил девятнадцатилетний Ильназ Галявиев, могут вызревать и на свежем воздухе, и под библиотечной лампой.

В конце концов, можно дать психологам и более качественное образование, и более широкие полномочия в российских школах, чтобы они могли тщательнее и внимательнее работать с учениками. Но кто даст гарантию, что они не проглядят очередного убийцу, не так его поймут, дадут ему совет не с той интонацией или попросту примут его наносное подыгрывание за верный сигнал об установлении доверительного контакта? И как мы тогда примемся вновь донастраивать систему и о чем начнем вести очередные дискуссии, когда, не дай бог, нечто подобное повторится?

В том-то все и дело, что иногда зло — это именно зло без всяких «но», осуществленное свободным (если говорить строго этически, то, конечно, произвольным) поступанием конкретного человека. И рационализируя это зло, пытаясь объяснить его, скажем, теми же системных просчетами, мы лишь банализируем его, ненароком ставим в ряд с рутинными проблемами повседневности вроде сбоев в энергоснабжении или роста цен на базовые продукты питания.

Более того, именно за счет подобной банализации зла мы затем лишь вытесняем его из своего сознания, стираем из повестки дня с той же легкостью, с какой бросаемся обсуждать следующую рутинную проблему или с какой чиновник простым росчерком пера дает очередное распоряжение, устраняющее очередной системный сбой. Тогда как, возможно, стоило бы поступить радикально иначе: посмотреть на это зло, не прибегая к рассудочным костылям.

То есть решиться на мужество и бесстрашную, пусть и мучительную, рефлексию произошедшего, удерживая эту трагедию в сознании, проговаривая ее средствами публичного, эстетического или нравственного дискурса, раз за разом обдумывая вопрос о том, как такой человек мог выйти из российской действительности.

В конце концов, памятники подобной рефлексии мы многократно встречаем в истории человечества. Начиная с тех же евангельских текстов и заканчивая, к примеру, знаменитым эссе Ханны Арендт «Банальность зла», в котором именно за счет скрупулезного анализа — здесь спрятан ключик, открывающий трагическую иронию, зашитую в названии книги, — банальное зло, сделанное нацистским преступником Адольфом Эйхманом, становится совсем не банальным. Оно разворачивается перед читателем со всем хитросплетением мотивов, которыми руководствовался человек, поднимая руку на Другого.