Жабы и суслики

Эколог Рябцев просит водителя остановиться. Пейзаж этого участка степи ничем не отличается от километров пройденного пути — покатые зеленые холмы, обсыпанные желтыми цветочками. Рябцев выходит из микроавтобуса, подносит к глазам бинокль. Черты его лица разглаживаются. Он только что убедился: единственная на весь Байкал пара орлов-могильников на месте — в гнезде. Всего в Иркутской области их пятнадцать пар. На зимовку орлы улетают отсюда в Китай и не возвращаются — там их едят. Рябцев возвращается в микроавтобус, и тот едет уже без остановок до Еланцов, где группу встречает прокурор Ольхонской природоохранной прокуратуры Вячеслав Петров, директор ФГБУ «Заповедное Прибайкалье» Умар Рамазанов и глава Ольхонского районного муниципального образования Андрей Тыхеев. Все садятся за большой стол придорожной кофейни. Первая точка — бухта Ая, о которой Рябцев беспокоится больше всего из-за наличия в ней большой турбазы.

— Могу я сделать пояснение? — спрашивает Рябцев. — О монгольской жабе. Дело в том, что она нуждается в норках сусликов (монгольская жаба — краснокнижный вид, живет в норках сусликов, но не копает их сама, а пользуется теми, что выкопали суслики. — М. А.). А территорию склона, где раньше располагалось поселение сусликов, заняла эта турбаза. Сусликов оттеснили. Точнее, сократили их количество. — Рябцев недовольно смотрит на прокурора.

— Давайте по факту, — строго отвечает тот. Рябцев упрямо мотает головой. — В советское время этих сусликов травили, заливали водой как сельскохозяйственных вредителей… Кроме того, перед этим склоном предполагалось строительство большого культурно-рекреационного центра, на семидесяти восьми гектарах. В прошлом году мы по суду вернули землю в федеральную собственность.

— Вот видите! — вскликивает глава района Тыхеев. — Вот почему у нас возникла байкальская правовая аномалия!

— Никакой аномалии нет, — произносит прокурор.

— То есть все эти годы муниципалитеты занимались землей… — произносит глава.

— Раздавали, — уточняет прокурор.

— Раздавали — это неправильное слово, — поворачивается к нему глава. — Распоряжались…

Ольхонский район входит в границы центральной экологической зоны Байкальской природной территории, а в ее состав входят озеро Байкал с островами, водоохранная зона, прибрежная защитная полоса и особо охраняемые природные территории, прилегающие к озеру Байкал. Большая часть Ольхонского района входит в границы особо охраняемой природной территории — Прибайкальского национального парка, его земли относятся к федеральной собственности. Органы местного самоуправления распоряжаться ими не могут. Согласно закону «Об особо охраняемых природных территориях» (от 14.03.1995) в границах населенных пунктов, включенных в состав национальных парков, допускается ведение садоводства и огородничества, индивидуальное жилищное строительство с учетом необходимости защиты природных комплексов особо охраняемых природных территорий от неблагоприятных антропогенных воздействий.

Земли, расположенные за границами населенных пунктов, относящиеся к особо охраняемым природным территориям, являются федеральной собственностью. В границах национальных парков также могут находиться земельные участки иных собственников и пользователей без изъятия из хозяйственного использования. 31 декабря 2020 года было принято постановление правительства Российской Федерации «Об утверждении перечня видов деятельности, запрещенных в центральной экологической зоне Байкальской природной территории». Туда добавлены нормы касающиеся осуществления разрешенной деятельности в границах населенных пунктов, расположенных в центральной экологической зоне Байкальской природной территории.

— Федеральное законодательство противоречиво, — говорит Тыхеев. — Все земли включили в объект всемирного наследия (В 1996 году озеро Байкал было включено в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. — М. А.). Но наследием признан Байкал! Он и должен там быть, а не земли! Мы теперь из-за этого не можем передавать земли в собственность. А ко мне приходит многодетная мать и говорит: «Смотри, ты же глава. А почему ты мне не выдаешь землю в собственность? По поручению президента ты мне должен ее выдать бесплатно!» И что я должен ей отвечать?

— Андрей Алексеевич… — вздыхает прокурор. — Зачем вы опять начинаете демагогией заниматься? Сколько вы выдали таких земель многодетным, начиная с шестнадцатого года, когда вы были избраны, и по восемнадцатый, когда мы положили конец этой практике? До восемнадцатого вы выдавали всем, кому угодно, но не многодетным. Поэтому все, что вы говорите, — чистая демагогия.

— Нет, это факты! — возражает глава.

— Хорошо, сколько таких заявлений у вас? Десять заявлений от многодетных, двадцать, сто?

— Какая разница сколько? Они у меня есть. Но мы сейчас говорим о том, что в девяносто шестом году принят закон (он говорит о решении 20-й сессии комитета ЮНЕСКО, назвавшего Байкал всемирным наследием. — М. А.). Там написано: земли, занятые объектами всемирного наследия, не подлежат обороту. Но мэры до меня выдавали землю в собственность.

— Ваши предшественники нарушали закон, — говорит прокурор.

Сирийцы в степи

— За время своей работы этот глава выдал порядка трехсот восьмидесяти участков, — говорит прокурор, — и под индивидуальное жилищное строительство, и под крестьянско-фермерские хозяйства. Но эти земли — федеральные. А такие действия уголовно наказуемы. У нас два предыдущих главы отбывали наказание, а по этому — третьему — материалы в Следственном комитете. Проверка ведется, окончательное решение еще не принято.

Машина уходит в Тажеранскую степь и переезжает с холма на холм.

— А чем здесь люди живут? — спрашиваю его.

— Сельским хозяйством и туризмом.

— Если у них отнять возможность строить гостиничные домики, им не на что будет жить?

— Они могут заниматься сельским хозяйством. Но туризмом заниматься легче. У нас тут сложилась негативная практика: на землях, предназначенных для строительства дома, строятся объекты рекреации. Мы приезжаем к человеку на начальной стадии строительства, спрашиваем: «Что делаете?» Отвечает: «У меня семья большая. Мы большой дом для себя строим». Хорошо. Проходит полгода, и мы видим вместо дома гостиницу. Разрешения на ее строительства не было, проекта не было. Требования пожарной безопасности нарушены. И что делать? Только сносить.

— Вы сносите, но приток туристов только растет, — говорю я. — Где им жить?

— Ежегодно сюда приезжает миллион туристов, — отвечает он. — Хотя местных жителей с каждым годом в сфере туризма все меньше, их потихоньку вытесняют приезжие. Но развивать туризм нужно только при наличии инфраструктуры. А мы — всё, дошли до максимума. Дальше некуда его развивать.

— Что вы называете инфраструктурой?

— Первое и самое главное — водоснабжение и водоотведение. Наличие объектов для сбора мусора. Сейчас мы его просто складируем, а раздельная сортировка отсутствует. Второе — постановка границ населенных пунктов на кадастровый учет, четкие правила строительства и ведения туристического бизнеса. Третье — наличие дорог, хотя бы гравийных. Чтобы люди не ездили сотнями дорог по степи и не портили ее.

В окна стучит мелкий дождь. Склоны темнеют. Низкое небо гаснет. Здесь растет множество краснокнижных растений, но под дождем и белым, как молоко, туманом, ничего не разглядеть.

— В прошлом году мы задержали двух сирийцев, — говорит Петров. — Они занимались отловом соколов. Продавали их в страны Ближнего Востока. Они приезжали из Москвы. Более того, они граждане России. Работали тут, по нашим прикидкам, лет шесть-семь. Довольно хорошо подготовленные профессионалы, глубоко законспирированные. В их машине мы нашли тридцать комплектов для удержания птиц.

— И за семь лет священные духи этого места их не наказали? — спрашиваю я. — Кстати, вы верите в них?

— Я хоть и православный, но к этому отношусь с уважением, — помолчав, говорит Петров. — Более того, я уверен, что Байкал — живое существо… В тот день, когда мы поймали сирийцев, меня вызвали срочно в суд. А мы с моим замом знали, что они должны сюда заехать, знали, на какой машине, и осматривали территорию по очереди. Полиция была наготове. Но меня в день моего дежурства вызвали в суд, я выехал, и у меня на ровном месте спустило колесо. Я долго не мог гайки открутить, провозился с ними полтора часа, суд закончился без меня. Сел в машину, поехал и выезжаю прямо на них. Вон на том пригорке они стояли, — показывает он в окно на пятно зелени. — Подъехал: «Здравствуйте». Они сразу в машину. Я вызвал полицию и поехал за ними.

Огонь и вода

Вода бухты Ая серая там, где в ней отражается скала, и зеленая там, где над ней склон. А посередине, у самого берега, она такая чистая, что, кажется, происхождение ее не может быть земным. Каждый камушек и каждая песчинка в ней обманчиво близки. С тихими всплесками она накатывает на берег в четком ритме, и можно подумать, что где-то на дне работает большой очистительный орган.

По мокрому берегу раскиданы коровьи лепешки, виднеются остатки костров. От Байкала идет холод.

— Туристы не хотят даже сто рублей заплатить за вывоз мусора и обслуживание туалета, — говорит инспектор Национального парка Сергей. На нем защитного цвета костюм. На груди значок — «Государственная инспекция». — Люди говорят: «Мы всю жизнь ездили сюда бесплатно, не будем платить». Ребята, а кто будет платить? А Байкал у нас чистый, прозрачный. — Он подходит ближе к воде. — Беспокоиться за него надо, конечно… Просто некоторые истерию создают. — Он бросает взгляд в сторону эколога Рябцева, с ожесточенным видом выискивающего в бинокль птиц. — Мы стараемся туристам объяснять, а не применять к ним карательные меры, как хотят некоторые. — Он еще раз косится в сторону Рябцева. — Да пусть люди приезжают.

— Байкал был когда-нибудь с вами жесток? — спрашиваю я.

— Да. Я руководитель тушения крупных лесных пожаров, и мы часто на них выезжаем. Один раз я выехал и попал в дикий шторм, уже прощался с жизнью. Байкал был очень суров, волны со всех сторон захлестывали наш корабль. Я с ним разговаривал в этот момент… И грех свой я знал. Мы остались живы, но он жестко со мной поговорил. После этого я всю свою работу направил на служение ему. Знаете, сколько у нас рыбаков тонет здесь? И тонет кто? Кто хапает в большом объеме, нерп убивает. А как можно нерпу убить? Я смотрел нерпе в глаза, и убивать ее мне больше неохота.

— А что вы поняли?

— А то, что она такая же живая, как и я, и ребятишки у нее тоже есть. — Инспектор смеется, засмущавшись. — А Байкал тысячелетиями поучал. И эту систему нарушать нельзя. Он как разум. А от пожаров у нас речки и ручьи пересыхают, которые могучие реки питают. Вы понимаете, связь какая: уничтожив леса, мы лишимся подпитки рек, реки мелеть начнут. И с вырубками леса тоже порешать что-то надо. Ради денег лес за копейки в Китай вывозят. Вырубку ограничивать надо. Ограничьте вырубку там, в Москве.

Можно снести весь Ольхон

Прокурор, глава района и экологи заходят на территорию турбазы «Бухта Ая». Здесь на огороженной площадке — двухэтажное здание, бассейн, маленькие домики и фигура монгольской жабы, высеченная из дерева. Часть территории огорожена — там живет краснокнижная монгольская жаба и суслики. Людям туда заходить нельзя.

— Смех смехом, а у нас тут вчера спаривание монгольской жабы происходило и мы фиксировали процесс, — говорит владелец турбазы, тревожно вглядываясь в лицо прокурора Петрова. Его руки безвольно висят вдоль тела, и, кажется, он делает над собой усилие, чтобы не сжать их в кулаки.

— Да если завтра китайцы начнут покупать этих жаб, — злорадно произносит глава Тыхеев, — то здесь не останется ни одной жабы. И никто им не помешает, все продадут, как продали лес.

— В продавцах недостатка точно не будет, — ехидно произносит Рябцев.

— Так что молите Бога о том, чтобы эти жабы так и оставались никому не нужными, — продолжает глава. — Китайцам пока только лес нужен. Мы в тайге живем, а у нас теперь леса нету, чтобы дом построить!

— А кто вывозил? — спрашивает Рябцев.

— Кто вывозил?! — восклицает глава. — Предприниматели. А им государство разрешало! Да чихать все хотели на эту байкальскую природу!

Закончив, он обводит всех глазами. Кажется, ему все время хочется сказать нечто большее, но он сдерживается. Впрочем, и из его недомолвок отчетливо вырисовывается посыл: «Если вы так заботитесь о байкальской природе, прекратите продавать ее недра и лес. А если не прекратите, то верните и нам возможность продавать землю. И будем вместе все продавать».

— У нас размещение компактное, — говорит владелец гостиницы, улыбаясь под медицинской маской. — У нас семнадцать номеров и десять типовых домиков. Это изначально по проекту так было заложено. Строиться мы начали в одиннадцатом году.

— У вас септик? — враждебно спрашивает Рябцев, раздраженный тем, что турбаза все-таки продолжает стоять на месте обиталища жаб и сусликов.

— У нас локальные очистные. Мы все вывозим обязательно. Нам скрывать нечего. Мы принимаем гостей только пятый сезон и только начали выходить на окупаемость.

— Они получили землю в одиннадцатом году, — говорит прокурор, — и перевели по поручению губернатора Иркутской области ее из земель сельхозназначения в особо охраняемые земли рекреации. Получили разрешение на строительство, построили эти объекты, получили разрешение на эксплуатацию, запустились, начали работать. Но перевод федеральных земель не является полномочиями Иркутской области. Все постановления были оспорены. И, соответственно, теперь турбаза стоит на земле сельскохозяйственного назначения.

— Незаконно, — в нос говорит Рябцев.

— Если брать нынешнюю норму закона, — отвечает прокурор, — то находятся законно, но вид разрешенного использования не гостиница.

— Но она тут стоит! — говорит Рябцев.

— Ну… — отвечает прокурор, — у нас шестьдесят процентов туристических объектов находятся на земле хозяйственного назначения. Тогда надо их все закрыть. А как развивать туризм? Механизмы решения проблемы есть. Мы не идем с иском о сносе в том случае, если гостиница появилась до полной остановки застройки и выполняет элементарные требования природоохранного законодательства. А эта турбаза их выполняет. У нас должен действовать паритет частных и публичных интересов. И мы пытаемся соблюсти этот баланс. А если идти на принцип, то можно снести весь Ольхон. Вы знаете, — говорит Петров, когда мы отходим от группы и идем по деревянной дорожке, — у нас есть люди, которые построили огромный объект на землях, не принадлежащих им в принципе. Турбазу на сто пятьдесят человек. И теперь они говорят, что их бизнеса лишают. Я не знаю, чем руководствуются эти люди, правда. Да, у меня сердце екает, когда приходится сносить. Мне не деньги чужие жалко, мне жаль труда человеческого. Но я вам покажу «Острог» (гостиничный комплекс. — М. А.). Он подлежит сносу. У нас сейчас подано всего двадцать исков на снос, из них пятнадцать — это объекты рекреации. И все эти люди — взрослые, совершеннолетние, неглупые. Чем они руководствуются, когда принимают решение о строительстве незаконного здания?

— И сколько вы за время существования вашей прокуратуры снесли?

— Да сотни строений, наверное.

— И вас не проклинали за это?

— Но я лишь выполняю требование закона, — смеется он. — О проклятиях я не думал. — Он останавливается и говорит серьезно: — Хотя, вы знаете, хозяин «Острога» Кузнецов сказал мне, что рано или поздно наступит тридцать седьмой, и я буду первым, кого расстреляют.

Допустимый лимит

Заплутав по дороге в бухту Хужир-Нуга, процессия машин останавливается в поселке перед только строящимся крупным зданием. На его воротах написано: «Бейкер-стрит 21 б». Рябцев подходит к воротам и с брезгливым выражением лица читает надпись.

— А в заливе, — говорит он, — сейчас вода из-за их выгребных ям такая грязная, что в ней нельзя купаться.

— Байкал — это не дистиллированная бутылка воды, — возражает из-за его спины глава поселения Михаил Трофимович Нагуслаев, он только что присоединился к группе. — Поэтому мы делаем артезианские скважины. Вы можете доказать, что это все из-за туалетов?

Рябцев высокомерно смеется в ответ.

— А когда начали говорить, что от скотины нитраты, — продолжает Михаил Трофимович, — и что сельское хозяйство надо ликвидировать, все у нас были в шоке, конечно.

— А кто говорит, что сельское хозяйство надо ликвидировать? — спрашивает Рябцев. — Сельское хозяйство всегда было и никогда ущерба Байкалу не наносило. Но миллионные потоки туристов наносят! Допустимый лимит гостевых домов превышен многократно!

Со двора выходят два строителя. Один из них говорит, что здесь туалет герметичен, забран в бетон. А хозяин строит этот дом для себя, не под гостиницу, сам живет в Хорватии.

— Не любит у нас тут народ Рябцева, — добродушно говорит Михаил Трофимович.

Следующая остановка — бухта Хужир-Нуга. Она обсыпана туристическими домиками, из которых раздается ритмичная дискотечная музыка.

— Эти турбазы находятся здесь незаконно, — говорит Рябцев.

— У многих из них свидетельство о собственности на землю, — возражает глава района. — И, если они незаконны, значит, вопрос к Росреестру. На каком основании он регистрировал землю?

— Эта земля — центральная экологическая зона, — произносит Рябцев, не отрываясь от бинокля. — На ней строить запрещено.

— В Москве на Лосинном острове тоже строить нельзя, но там стройка идет, — возражает глава.

— Когда-то в этой бухте находился наш научный стационар, — говорит Рябцев. — И не было тут никого, только я и птицы. Я изучал хищных птиц. А сейчас тут биологическая пустыня. Фактор беспокойства тут такой, что хищные вымерли.

— Просто улетели, — возражает глава.

— Перестали гнездиться, — в упор смотрит на него Рябцев. — Летом птицы тут линяли. А какая теперь линька, когда носятся сотни моторных катеров?

— Правительство изначально должно было объяснить правила игры, — усмехается глава. — Но нашему правительству не до этого, что хотите, то и делайте.

— Байкальскую природоохранную прокуратуру для того и создали, чтобы не допускать всех этих безобразий, — возражает Рябцев.

Паром отходит, оставляя на материке главу Тыхеева. Его синий деловой костюм мокнет под дождем. Он стоит, расставив ноги, словно хочет удержаться на земле под напором тех дел, которые на него уже заведены.

Немножко по-другому

Земля острова кажется плоской, а небо — высоким. И тут идет дождь. Блестят мокрые крыши старых и новых деревянных строений. Ольхон — самый большой и единственный населенный остров Байкала. Первую гостиничную усадьбу на нем построил Никита Бенчаров. Сейчас он сидит на скамейке в комнатке, похожей на ресепшен. Никита — худощавый человек лет пятидесяти пяти с кротким выражением лица. Его самое частое слово — «немножко».

— Не мне определять, где законно, а где незаконно постройки возведены, — говорит он, — но в целом ситуация тут немножко сложная. Положим, человек получает участок — порой говорит, что участок под дом, но строит большую гостиницу. Причем это и сейчас происходит, когда уже всем понятно, что этого делать нельзя. А с другой стороны, бывают ситуации, когда люди действительно долго здесь живут и в туризме они давно, но и у них проблемы. Ну, положим, и у меня есть дома, которые я построил тут лет двадцать назад. Но тогда никто ничего не требовал, и я их не оформил. А сейчас мне сложно их оформить.

— Вы покупали тут землю?

— Что-то купил, что-то получил. Но вопрос о том, что нужно помещение должным образом оформить, никогда тут не стоял так жестко. Ну жили и жили. А в какой-то момент нам сказали: «Нельзя». Но за часть помещений мы много лет платили налоги. Поэтому и отношение мое двоякое. Я не отношусь к людям, которые кричат, что это беспредел, нас зажимают. Хочется справедливого порядка, но и чтобы люди, жившие здесь двадцать-тридцать лет, могли спокойно жить и работать.

— А что для этого нужно сделать?

— Наверное, нужно объективно подойти к вопросу: у кого и в какое время получена земля, все ли с ней в порядке, и, если человек не вчера сделал постройку, дать ему все-таки возможность закрепить ее за собой официально.

— А вы когда сделали свои постройки?

— Моя постройка — первая точка, с которой туризм на Ольхоне пошел. Я приехал сюда двадцать пять лет назад и в первые три года вообще в одиночку занимался туризмом. Я из Усолья-Сибирского.

— А почему вы решили сюда перебраться?

— А я приехал только на две недели. Потом решил, что поживу еще два месяца и задержался.

— И что вы подумали про Ольхон, когда его впервые увидели?

— Ну, что это прекрасное место для релакса, размышлений. Но в мыслях я не мог понять, как тут можно постоянно жить. Тут был только клуб, где показывали кино. Бытовые условия были крайне трудными. Но в городе у меня была напряженная жизнь в спорте. И это постоянно желание чего-то достичь… Я был чемпионом России по настольному теннису. В стране шла перестройка, и уже что-то немножко поменялось, спорт закрывал для меня дверь в силу и возраста, и ситуации в стране. И когда я сюда попал, я почувствовал, что, может, я всегда так хотел жить — просто читать книги, гулять, думать, — но никогда не мог себе этого позволить. Я не бездельничал тут, это тоже было какое-то делание, но оно не было связано с достижением материальной цели. Я что-то получал в результате этого делания, но не материальное. И когда человек впервые попадал на этот остров, он немножко понимал, что тут время остановилось. У людей не было четкого понятия времени. Неважно было, восемь или девять утра. И отношение к природе было немножко детско-наивным. Человек не пытался с нее очень много взять, баланс был у него в голове. А когда сюда пришла цивилизация, люди начали перестраиваться. Я возил отсюда детей на соревнования, и сначала они никак не могли понять, почему не могут проиграть, если противник нервничает, топает ногой, стучит ракеткой. Почему ему не уступить, он ведь так хочет выиграть. Но прошло два соревнования, и дети так же стали топать ногой и стучать ракеткой.

— У людей здесь тогда не было цели?

— Была. Они понимали, что их заработок — рыбалка и скотоводство. И они работали, тут ничего не скажешь. Я приехал сюда в те времена, когда нормально было просто подойти к причалу, чтобы рыбаки тебе насыпали ведерко рыбы. Это было время, когда все оставляли сети на берегу и двери домов не закрывались. Было спокойствие и равновесие в головах.

— То есть люди много работали, но оставались свободными?

— Да, жили как жили и не стремились к большему. И они были счастливы. Единственное, конечно… выпивали крепко.

— А сейчас тут насыплют ведерко рыбы?

— Ну… если хорошо заплатишь. Здесь был случай давно: один подвез человека от парома до Хужира и взял с него деньги. Весь поселок месяц обсуждал этот его поступок. Мне тоже поначалу было немножко неловко с гостей деньги брать. Но я привык и стал брать их с удовольствием.

— И что вам дают деньги?

— Один человек сказал: «Раньше я думал, что лето — это время года, но, когда у меня появились деньги, я понял, что могу устроить себе лето когда угодно». Они дают свободу. Но пока они меня не имеют. Пока я имею их. Только раньше человек был тут с природой на вы, а сейчас на ты. И природа отвечает соответственно.

— Странно. Ведь это не чужие люди приехали и начали по-другому относиться к природе.

— Они были с ней на вы, потом на ты, а потом что-то идет не так, и человек понимает, что снова надо на вы. Приходит отрезвление. Сначала ему хочется быть на уровне, иметь хороший дом, машину, и он понимает, что для этого нужно сделать, он видит, что порядок нарушается всеми, и тоже начинает нарушать. А потом понимает, что делает что-то не то. Но есть один огромный плюс во всем этом: пьяная деревня стала трезвой. Когда здесь сезон, никто не пьет.

— А это отрезвление по отношению к природе может прийти без страданий?

— Есть люди, от которых Бог отвернулся. Такой человек творит что хочет. А Бог уже даже не наказывает его. А есть люди, которых Бог видит, и они наказание получают сразу. Если Бог от вас не отвернулся, он все равно даст вам понять, что вы делаете что-то не то.

— Эту мысль вы вычитали в книгах?

— Это полученный жизненный опыт.

— Тут, говорят, есть розовый дом, построенный в неположенном месте. И говорят, что хозяин этого дома умер потому, что нарушил правила и вот так был наказан — природой или Богом, — говорю я, пересказывая историю, услышанную от Рябцева.

— В реальности ситуация немножко другая. Я знаю женщину, которая в нем живет. Ее история трагичная. Они с мужем получили этот участок официально. Но оказалось, что незаконно. И ее муж умер от сердечного приступа, может, в результате тех страданий, которые получил из-за суда. Ну все-таки у него была мечта — жить на природе с любимой женщиной. Но женщина осталась одна, и сегодня у нее проблемы: ей нужно снести этот дом. Она и так получила травму, а теперь еще должна дом убирать. Было время, когда вообще никого не интересовало, какой и где участок выдать. Когда я приехал, мне в шутку сказали: «Выбирай землю где хочешь. Хоть на Шаманке» (скала Шаманка — священное место, куда допускаются только шаманы. — М. А.). Просто на Шаманке никто бы жить не захотел. Тогда туризм был беззубый, скромный, это сейчас он на Ольхоне превратился в акулу. Поэтому нужно разграничить: где приезжий предприниматель, строящий бизнес, а где местный житель, который здесь родился. И опять же люди должны все экологические меры предусматривать.

— А та женщина из розового дома не сдавала комнаты?

— У нее не турбаза, а дом. На втором этаже она сдавала комнату, но и ей жить как-то надо. Но там вопрос не в том, сдавала или не сдавала. Вопрос в том, что дом стоит не на том месте.

— А вам, может, тоже придется свои дома сносить…

— Если честно, я немножко понимаю, что и со мной могут поступить несправедливо. Но если остров действительно стоит перед угрозой экологической катастрофы, то что делать?

Розовый дом

Рано утром, пока Остров, прояснившийся от тумана, еще спит и тихо, не тревожа сна туристов, только мычат коровы, я стою у запертой калитки розового дома.

Хозяйка дома Лена в пижаме сидит за кухонным столом на первом этаже. У нее мягкое усталое лицо. Она сразу говорит, что не будет давать интервью — к ней приезжали разные журналисты, в том числе из Москвы. Делали свои сюжеты, ковыряли ее раны, но никто не помог, и помочь ей невозможно. Все равно человека к жизни не вернешь. Он был из Москвы. Она из Иркутска. Они продали квартиру в Москве и купили эту землю на Ольхоне в Росреестре на торгах. Хотели здесь жизнь жить и детей рожать. Она повторяет, что купила землю у Российской Федерации, и не могла знать, что продажа незаконна. Они заказали цельный дом, его привезли, начали собирать, и в этот момент пришла районная прокуратура. Муж не стал сворачивать возведение дома. Суд давно проигран. К ней недавно приходили приставы, она заплатила штраф за неисполнение решения суда. Потом она еще заплатит штраф и еще, пока наконец ей не отключат электричество. Она хотела бы, чтобы ситуация разрешилась — или туда, или сюда. Ей уже все равно, в какую сторону, лишь бы закончилось поскорей. Потому что она сама больше не может жить в скрюченном состоянии и чувствует себя не только опустошенной, но и не существующей для Российской Федерации. Ей теперь надо собраться и куда-то идти, но идти ей некуда — у нее нет жилья. Еще ей нужно найти триста тысяч на то, чтобы своими руками разрушить розовый дом — воплотившуюся мечту ее мужа.

— А вы не знаете, Путину как-то можно обо мне рассказать? — спрашивает она, а потом говорит, что и в его помощь уже не верит.

В нескольких десятках метрах от розового дома — берег Байкала. Там у поваленного ствола лысого дерева стоит прокурор Петров.

— Как помочь женщине из розового дома? — спрашиваю я.

— Ей надо купить другой участок, — отвечает Петров. — Предъявить органам местного самоуправления иск в порядке регресса, забрать деньги за землю — их сделка признана незаконной. И строиться на другом месте.

— Ну а почему вообще так? Зачем органы местного самоуправления незаконно продали им землю?

— Вы же вчера видели главу? Спросили бы у него. У нас тут много такого. Занял участок, построился, а потом говорит: «Не по-человечески!» Да у тебя нет ни одного документа!

— Так ведь они купили землю официально!

— Но к ним приехали и сказали, что сделка незаконна! Подождите… они взрослые дееспособные люди. А давайте я на Красной площади построю дом? Хочу дом на Красной площади!

— Для начала вам надо купить землю на Красной площади у Собянина. И если он вам ее там продаст, то будет сидеть в тюрьме.

— Иск к розовому дому даже не мой. Я никакого отношения к нему не имею.

— Я хотела просто знать, как этому человеку помочь.

— Никак, судом принято решение, оно вступило в законную силу и должно быть исполнено.

Байкальская аномалия

— Больше не спрашивайте меня про розовый дом, — перебивает меня Петров. — Я не буду больше о нем говорить, — он ведет машину по Хужиру. — Ну вот смотрите на этот дом. — Показывает на крупное строение. — В прошлом году, когда они начали строиться, я к ним подъезжал: «Ребята, что строим?» Отвечают: «Дом». Ну ладно, хорошо. Но видно же, что гостиница поднимается… А сейчас решение о сносе вступило в законную силу.

— А на что люди рассчитывают, когда строят, зная, что нельзя строить гостиницу вместо дома?

— Мне очень сложно понять этих людей, — отвечает Петров. — Наверное, какую-то роль играет бездействие судебных приставов. Мелочевку они еще могут сносить, а на такие крупные объекты нужны миллионы. Объекты нужно разобрать и вывезти с острова мусор. Службе судебных приставов за три года выделили денег на снос — ноль. А хозяева сами не сносят. Не исполняют решение суда. Ну, будет на них уголовное дело небольшой тяжести. А дальше что? На снос крупного объекта нужно порядка двадцати миллионов. Это же не бульдозер пришел и снес. Все это надо разбирать вручную. Вывезти на полигон ТБО, ближайший — в Иркутске и Ангарске, а это триста километров в одну сторону. Может, понимая все это, люди и продолжают строить?

— Но ведь они не могут эксплуатировать эти объекты, если суд принимает решение о сносе. В чем тогда смысл тратить деньги на стройку? — спрашиваю я.

Прокурор усмехается и пожимает плечами.

— Единственное решение для всего этого — установить как можно быстрее границы населенных пунктов в соответствии с поручением президента, логикой и здравым смыслом. Строительство жилых домов, развитие рекреации возможно в первую очередь в установленных границах, их нет… — начинает он и резко тормозит.

Посреди поселка стоит экскаватор и копает широкую яму в песке. Прокурор выходит из машины и, уперев руки в боки, поджав губу, смотрит на стройку.

— У нас разрешение на строительство, — подходит к нему мужчина средних лет. Он обут в резиновые сапоги. Смотрит на прокурора сощурившись, хотя солнце бьет с другой стороны.

— Вам же объясняли, — говорит Петров. — Вы же знаете, что это за территория.

— А мы вам документы предоставим, — говорит мужчина. — У меня есть право собственности от четырнадцатого года.

— Через десять минут подъедет оперативная группа и все зафиксирует, — говорит Петров. — Вы не можете проводить земляные работы без получения разрешения. Границы населенного пункта еще не установлены.

— Но мы же действуем в рамках тех границ и того разрешения, которые действовали на момент получения разрешения.

— Вам разрешение выдано незаконно, — повторяет Петров. — Мы как минимум оспорим это разрешение в судебном порядке. Вы видите, что вокруг решения о сносе там, там, там?! — начинает раздражаться прокурор. — И тут же при всех начинаете строить. Вы че делаете-то?!

Мужчина гнет шею, все его тело деревенеет, локти прилипают к бокам, подвижными остаются только большие руки, которыми он загребает воздух. Но несмотря на всю его скованную в покорности позу, по прищуренным глазам видно: наступи тридцать седьмой, он сам бы вызвался расстрелять прокурора.

— То есть мы понимаем ту позицию, которой вы придерживаетесь, — кротким голосом говорит он. — Но вы поймите и нашу: мы действуем в рамках того законодательства, и у нас есть право собственности и разрешение на строительство.

— А вы это разрешение на строительство читали вообще? — спрашивает прокурор. — А я вам сейчас прочту. — Он что-то ищет в телефоне, находит. — Вот смотрите, тут ни одна графа не заполнена. Только написано: «Дом». Но ни размера, ни этажности, ни из чего будет построен. Вы в Иркутске или Ангарске можете по такому разрешению жилье строить? Нигде вам так себя вести не позволят. Почему тут-то вы так себя ведете?! — прикрикивает он.

— Но у меня же право собственности, — повторяет мужчина. — Я же лично для себя дом строю.

— Да какая разница?! Порядок! Существует порядок! Земляные работы согласовываются. Так? Так. Как минимум с Нацпарком!

— Но это же земля населенного пункта…

— Включенного в границы Нацпарка… Я надеюсь, вы меня поняли…

— Но правовая аномалия, которая возникла… — повторяет мужчина слова главы района.

— Да нет тут никакой аномалии! — перебивает Петров.

— Мы тоже любим эту землю, — бесцветно бубнит в спину развернувшему Петрову мужчина, загребая воздух большими руками. — Мы любим эту землю, и, соответственно, мы хотим все это сохранить, и аккуратно, чтобы земле вреда тоже не нанести.

На острове Ольхон пока не установлены границы населенных пунктов. И до того момента, пока они не появятся, строить тут будет нельзя без разрешения Министерства природы. Установить эти границы не могут уже несколько лет — местные власти никак не договорятся с федеральными. Местные пытаются включить в границы населенных пунктов земельные участки сельскохозяйственного назначения в первую очередь в пределах прибрежной защитной полосы, водоохраной зоны, что позволит их застроить по уже сложившейся схеме «жилой дом — турбаза». Ранее существовавший генплан Хужирского муниципального округа отменен по иску Байкальской межрегиональной природоохранной прокуратуры в 2019 году в связи с тем, что не был согласован с федеральными органами.

Рябцев, ставший немым свидетелем стройки, кипит.

Петров садится в машину, кладет ладони на руль.

­— А вы знаете, Марина, — поворачивается он ко мне, — умерший владелец розового домика вел себя примерно так же, как этот!

Дальше прокурор едет по поселку молча. Он только что не смог ответить на мой во второй раз заданный вопрос: «Почему люди строят, когда знают, что это запрещено?»

— Одиннадцать тысяч участков были выданы в собственность, — наконец говорит он. — Вот так! Я не представлял себе, что такое вообще в жизни возможно! Люди п-плевали на природоохранное законодательство в целом, на Земельный кодекс, на Градостроительный кодекс и на закон в принципе тоже п-плевали!

— И все же я никак не могу понять, кто главное зло в этой ситуации? — говорю я. — Органы местного самоуправления, которые незаконно выдавали участки?

— Нельзя и так говорить, — подумав, отвечает прокурор. — Я думаю, что они действительно считали, что могут распоряжаться землей. Но они по-прежнему не желают воспринимать законы, у них в голове сидит одно: «Это наша земля, и все».

— Ну, тогда они должны ненавидеть центральную власть…

— Нет. Ну почему? Просто местные считают, что это все — их.