Но Россия никогда не была мононациональным государством и демонстрирует другой цивилизационный образец, в котором, например, русские и татары веками живут в мире и не теряют своих культурных особенностей. При этом в нашей стране стремительно исчезают языки и культуры и малых и не таких уж и малых народов. А ведь таким образом мы теряем и цивилизационное преимущество, и богатство уникальных и удивительных картин мира, запечатленных в языках.

Мы теряем это богатство, но, кажется, государство наконец заметило проблему — возобновились переводы на национальные языки. Например, впервые с советских времен изданы (издательство ОГИ при поддержке Роспечати) новые переводы на русский язык национальной поэзии, прозы и драмы, финансируются исследования, изучающие инициативы по сохранению и развитию языков, которым угрожает исчезновение. В частности, и этот репортаж сделан в рамках одной из таких исследовательских программ — проекта «Всяк сущий в ней язык», поддержанного Фондом президентских грантов. Проект "Создание образовательной и медиа инфраструктуры для сохранения языков народов России. ВСЯК СУЩИЙ В НЕЙ ЯЗЫК." разработан и реализуется Ассамблеей народов России в партнёрстве с Факультетом гуманитарных наук Высшей школы экономики с использованием гранта Президента Российской Федерации на развитие гражданского общества, предоставленного Фондом президентских грантов.

Чтобы выяснить, можно ли вдохнуть новую жизнь в исчезающий язык, корреспондент «Эксперта» побывал в карельском селе, где энтузиасты учат детей языку предков, и в исследовательской экспедиции, изучающей языковую ситуацию в Карелии и инициативы, направленные на возрождение карельского языка.

Десять детей для спасения

Доля коренного населения в Карелии заметно ниже, чем во многих других национальных республиках: чуть меньше 10%. Карельский язык почти никогда не имел статуса государственного, за исключением небольшого периода в 1930-е годы. Говорящих на нем сейчас в России — тысяч двадцать, в основном это пожилые люди в селах. Ничего не поделать, язык умирает? Как и большая часть других языков из примерно семи тысяч существующих сейчас. Никогда еще в истории человечества языки не исчезали так стремительно.

Но не все карелы согласны с тем, что их язык больше никому не нужен.

— Думаю, детей, свободно говорящих по-карельски, сейчас меньше десяти на всю Карелию. — Ольга Гоккоева подливает нам чай и угощает калитками — открытыми пирожками с пшеном внутри, популярнейшим местным блюдом. Мы сидим на лавках за деревянным столом в Доме карельского языка — самом большом и самом красивом бревенчатом доме в деревне Ведлозеро.

— Десять — это еще оптимистичная оценка, — подумав, добавляет она. — Я только одного такого ребенка знаю — из семьи энтузиастки, где дома говорят по-карельски.

Ольга и сама энтузиастка. Дом появился и развивается благодаря ее кипучей энергии.

— Похоже, мы тут уже больше детей научили карельскому, чем во всей остальной Карелии. Все равно, конечно, они не полностью двуязычные — почти все понимают, пытаются говорить, но, чтоб свободно владели, с ними надо дальше работать — ведь дома с ними на карельском, как правило, не говорят.

В Доме Ольга вместе с другими энтузиастами открыла детский садик и продленку для начальной школы, где с детьми говорят только по-карельски, учат читать и писать на родном языке.

— Да даже если б дома говорили, этого было бы недостаточно, — продолжает Ольга. — Если бы вы по-русски не умели читать и писать, в каком объеме вы владели бы языком? Ваша лексика была бы ограничена домашней сферой — пойди, принеси, подай… Язык должен использоваться за пределами семьи.

— А разве в школе их не учат языку?

— Есть один час в неделю. Дети после нашего сада и то лучше говорят, чем выпускники школы. Но самое страшное, что наши дети лучше говорят, чем выпускники Петрозаводского филфака. Ситуация ведь совсем запущенная, на всех уровнях…

Не смей говорить по-карельски!

«Как-то шли мы по улице в поселке после печального интервью с представителем администрации, который нам рассказывал, что язык якобы никому не нужен и умирает, — и тут мимо нас проходит мама с тремя детьми и ругается на них по-карельски»

— Долгое время карельский язык и идентичность сильно дискриминировались. — объясняет Андриан Влахов. — Если человеку долго со всех сторон талдычат что-то, то он рано или поздно в это поверит: что карельский — язык бабушек, деревни, отсталости.

Мы сидим в хостеле карельского городка Олонец, где разместилась социолингвистическая экспедиция факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики. Социолингвистика — это наука, изучающая, как язык функционирует в обществе и влияет на общество и как общество и социальные процессы влияют на язык.

Экспедиция состоит из Андриана, научного сотрудника лаборатории гуманитарных исследований Севера и Арктики, и студентов с аспирантами, которые сейчас работают в поле — рыскают с диктофоном по окрестным селам и берут исследовательские интервью у местных жителей, говорящих на карельском, о том, как именно и в каких ситуациях они используют родной язык.

— Люди стыдились быть карелами, — продолжает Андриан. — Мы в экспедициях наслушались этих вещей: и в школе ругали — «не смей говорить по-карельски», и родители учили — «ты только нигде не говори, что ты карел». Были всякие обидные дразнилки: «карел, карел — в огне сгорел».

А потом началось движение за этническое возрождение. Это часть общемирового тренда на деколонизацию. Но в мире оно началось раньше, в 1960‒1970-е, а у нас расцвело буйным цветом в конце 1980-х — началось возрождение карельской культуры, идентичности и языка.

— Я слышал термин «ревитализация»…

— Мне он не очень нравится. Ревитализация — это возрождение уже мертвого языка, как было когда-то с ивритом. А карельский язык не умер, он жив, на нем все еще говорят тысячи людей. В социолингвистике есть такое понятие — языковой сдвиг. Это когда люди постепенно перестают говорить на своем родном языке, переходят со своего языка на чужой. Вопрос в том, можно ли как-то противодействовать этому процессу и обратить языковой сдвиг вспять, пока он еще идет, пока язык утрачивается.

— Возрождать исчезающий язык — это идея лингвистов или в обществе есть такая потребность?

— Все известные примеры возрождения языка или обращения языкового сдвига вспять связаны с тем, что восстанавливается не только язык, но и национальная идея, этническая идентичность и культура. Так было с Израилем, или с некоторыми языками коренного населения Америки, или с языком маори, коренного населения Новой Зеландии, — во всех этих случаях возрождение языка связано с подъемом национальной идентичности, ощущением себя как чего-то хорошего.

— А иметь национальную идентичность — это точно хорошо?

— Люди без идентичности, не понимающие, кто они и откуда, становятся только хуже и злее. У человека может быть множественная идентичность — можно одновременно ощущать себя карелом и россиянином. А у нас часто в общественной дискуссии так: карел — значит русофоб, значит хочет отделиться! Идентичность человека ситуативно меняется: в какой-то момент он ощущает себя карелом, потому что является частью этого сообщества, в другой момент — россиянином, в следующий момент — землянином. А еще помимо этого я, например, ученый, и много кто еще. Идентичностей может быть много, и это замечательно! Нет человека, который во всех ситуациях одинаков.

Языковая биография

— Я тоже в детстве по-карельски не говорила, — вспоминает Ольга. — Хотя мои родители карелы, мама родом из соседней деревни. Но я выросла в Петрозаводске, а в деревню приезжала на каникулы. Здесь мои родственники говорили по-карельски — было желание их понять.

 Я всегда понимала, что я карелка. У нас ведь совершенно другие быт и традиции — даже в русскоговорящих семьях. И еда вся от русской сильно отличается, и на кладбище мы по-другому ходим. Карелы вообще довольно суеверные и остаются в душе язычниками, хоть и православные. Сначала прочтут «Отче наш», потом заговор по-карельски, а в завершении добавят «Аминь!».

А главное, мы верим, что наши предки всегда рядом с нами. Если надо что-то сделать, мы просим помощи у предков, потому что они рядом.

— Как же вы выучили язык?

— У мамы подруга детства — доцент кафедры карельского языка, ее пример на меня очень сильно повлиял. Поэтому я уже с четырнадцати лет знала, что пойду в университет изучать финский язык — карельского отделения тогда не было. Но мне повезло: я поступила в 1990 году, как раз когда появилась кафедра карельского языка — мы были первыми ее студентами.

Ольга окончила отделение финно-угорской филологии, какое-то время прожила в Финляндии. Там она увидела, как возрождают умирающий язык саамов и их культуру, и решила попробовать сделать что-то подобное в Карелии. Сначала они с сестрой превратили в туристическую жемчужину маленькое родное село Ольги — Кинерму. Усилиями энтузиасток деревеньку перепридумали и пересобрали — да так, что она вошла в список самых красивых деревень России и туда стали наезжать толпы туристов. Были, впрочем, и недовольные из местных, обвинявшие Ольгу, что она зарабатывает деньги на общем наследии.

— И в Ведлозере нас не все жители поддерживают, — признается Ольга. — У некоторых ощущение, что это для туристов делается, а не для местных — слишком уж все красиво. И еще у нас не так много людей, понимающих язык. Они и не ходят в Дом, говорят: «Ну, что мы сюда придем, если все равно не понимаем».

— А как появилась идея создать Дом карельского языка?

— Когда я в Кинерме занималась сохранением деревянного зодчества, то поняла, что, если карелы не будут знать свой язык, им не нужна будет и материальная культура, без языка она не выживет. У меня словно в голове что-то щелкнуло в 2012 году, когда я это поняла.

Сначала я пыталась в местной школе создать пространство, где говорят по-карельски, но не получалось, учителям сложно на нем говорить, карельский вплоть до перестройки в школе был запрещен, да у него ведь и сейчас нет государственного статуса.

В итоге тогда я собрала местных жителей в сельском клубе, потом еще и еще раз, и у нас пошел коллективный процесс — в одиночку я бы ничего не смогла. Создали общественную организацию, стали устраивать субботники: сначала хотели отремонтировать старое здание, которое здесь стояло. Но потом пришли к выводу, что это нереально. Проще снести и построить новое. В итоге восемь лет строили.

И сохраним всяк сущий в ней язык

— Третий год подряд мы ездим со студенческими экспедициями в Карелию, чтобы изучать языковой ландшафт Севера, — рассказывает Андриан. — У меня пятнадцать человек в группе, они все разъехались с диктофонами по деревням, — берут интервью, чтобы описать языковые биографии людей. Как по ходу жизни человека развивался его языковой репертуар — например, до школы говорил только по-карельски, в школу пошел — заговорил по-русски, а в сорок лет в голове что-то щелкнуло, и он решил возрождать карельский.

Это такая классическая социолингвистическая задача — описание языковой ситуации. И мы уже третий год ведем описание языковой ситуации в Карелии. Мы не занимаемся напрямую языковым активизмом, но изучение инициатив по сохранению языка — наша первейшая задача.

— А что за инициативы?

— В каких-то сообществах устраивают разговорные клубы на карельском языке, а где-то формируют на карельском языке городскую среду: вешают таблички, вывески. Где-то карельскому учат в семьях, где-то в детских садиках или школах. А мы изучаем, как все это устроено, какие есть практики.

— Изучаете, но не вмешиваетесь?

— Есть такая точка зрения в социолингвистике, что количество языков в мире — это такая синусоида, их то меньше, то больше. И мы не имеем права влиять на естественные процессы. Но мне ближе другая точка зрения — скажем так, активистская: мы должны сделать все, чтобы языков на Земле было как можно больше, потому что культурное разнообразие — это наша общечеловеческая ценность.

В общем, задачи у нас научные, но мы стремимся внести свой вклад в то, чтобы эти языки и культуры не исчезали.

Исследование, которым занимаются Андриан со студентами, — это часть большого проекта с поэтическим названием «Всяк сущий в ней язык». Цель проекта — создание образовательной и медиаинфраструктуры для сохранения языков народов России.

— Важно, чтобы язык использовался в как можно большем количестве коммуникативных областей и функций, — объясняет Андриан цели проекта. — Поэтому очень важное направление в возрождении языка — создание технических возможностей для общения на нем в сети, или мультиков для детей, или каких-то других популярных вещей, на которые залипает молодежь, — чтобы язык ассоциировался со всякими современными формами деятельности. Вот на марийском языке есть очень популярный ТикТток, в котором делается все по-марийски.

Надо делать то, что востребовано у будущего поколения носителей языка. Если языком можно пользоваться в городе с айфоном, а только не говорить с бабушкой на даче, то это совсем другая история.

— Но ведь коренной язык всегда ассоциируется с прошлым, с общением со старшими, с традиционным образом жизни. Есть ли реальные перспективы для молодого поколения, связанные с карельским языком?

— Мне кажется, выходом из этой ситуации может быть пересмотр оптики — надо мыслить рамками сообщества. Тогда мы будем говорить не о том, что это язык бабушек из деревни, а о том, что он важен для использования всем сообществом карелов. Они ведь живут в самых разных местах. Какая радость появляется у тех, с кем мы в Карелии общаемся, когда они говорят, что ездили в Тверскую область или в Эстонию, где тоже живут карелы, и там мы с ними по-карельски разговаривали и понимали друг друга. Так можно ощутить свои связи, сродство с большой этнической группой. Я понимаю, что довольно прекраснодушно говорю, люди могут посмотреть на меня как на дурачка и сказать: «Зачем мне с ними говорить, я лучше в университет поступлю». Тут нужна целая трансформация мировоззрения, переход к другой этике.

Как изменить языковую ситуацию

Андриан продолжает рассказ о языковой ситуации в Карелии:

— В социолингвистике есть классификация языков, по образцу биологической классификации исчезающих видов: находящийся в безопасности, находящийся под угрозой и умирающий. На мой взгляд, карельский язык сейчас находится под угрозой, но не умирает. Маятник может качнуться и в одну, и в другую сторону, в зависимости от того, что будет происходить. Его судьба сейчас напрямую зависит от усилий, вложенных в его возрождение.

— А точно ли стоит прилагать усилия, чтоб оживить умирающий язык, если молодежи он не особо нужен?

— Я на сто процентов убежден, что языковая ситуация лучше, чем ее часто представляют даже сами члены сообщества: они ведь усвоили негативные представления о себе и своем языке. Очень легко сказать: «Этот язык никому не нужен, он уже умирает». А на самом деле в селах очень много кто говорит на родном языке. Как-то шли мы по улице в поселке после печального интервью с представителем администрации, который нам рассказывал, что язык якобы никому не нужен и умирает, — и тут мимо нас проходит мама с тремя детьми и ругается на них по-карельски.

Карельский язык занимает более важную нишу в жизни карелов, чем описывает официальная картинка. Понятно, что он в опасности, но тем не менее нам жутко интересно наблюдать, в какую сторону качнется маятник. Конечно, хотелось бы, чтобы в сторону возрождения и новой жизни. Мы знаем немало примеров в мировой практике, когда удавалось буквально за пару десятилетий развернуть ситуацию. Мне нравится пример маори: когда Новая Зеландия была британской колонией, их язык тоже умирал, но начался тренд на возрождение, и все развернулось вспять. Там сейчас появилось целое поколение, которое считает этот язык своим основным и общается на нем.

— Как им это удалось?

— Среди прочего в Новой Зеландии придумали методику языкового гнезда. Прообраз такого гнезда — дом бабушки, у которой оставили внуков. Там происходит общение «через поколение»: бабушки общаются с внуками, пропуская родителей, не знающих языка.

Идеальное языковое гнездо — это что-то среднее между детским садиком и домом бабушки. Главное, чтобы люди в естественной среде общались на этом языке обо всем, чтобы в этом месте он был не вспомогательным инструментом, а основным. Языковые гнезда могут быть в форме детского садика, где воспитатели целый день общаются с детьми на языке обо всем. А для более старших подходит что-то вроде продленки — в общем, важно полное погружение в языковую среду.

И, кстати, родители, смотря на заговоривших детей, начинают понимать, что их язык — это не стыдно, что на нем можно говорить, довольно часто и сами его вспоминают.

В языковом гнезде

— Про языковые гнезда я узнала в Финляндии, — рассказывает Ольга. — Саамы этот метод приняли на вооружение в 1990-е, когда не осталось уже ни одного ребенка, говорящего на их языке. С тех пор у них появилось много языковых гнезд, за это время они успели сделать всю начальную школу на саамском языке — они даже свой аналог ЕГЭ на саамском сдают. У них выросла молодежь, которая сейчас говорит на родном языке, пишет стихи, сочиняет песни. За тридцать лет у них получилось вернуть язык к жизни! Но если бы у нас была такая же государственная поддержка, как у саамов, мы бы добились не меньшего! Нужно хотя бы четыре-пять языковых гнезд в Карелии — за счет государственного финансирования, а не за счет НКО, и одновременно надо развивать образование на карельском в начальной школе. Но очень трудно объяснить людям, что, если ребенок учится в начальной школе на карельском языке, он не будет глупее, чем ребенок, который учится на русском. Ведь дважды два и на карельском будет четыре! Русский язык ребенок при этом не забывает, ведь это язык большинства, он всегда вокруг доминирует.

— Получается, главное, почему саамам удалось возродить свой язык, — это государственная поддержка. А у нас ее нет, все на энтузиазме?

— Да, у нас такой политики нет. А на энтузиазме язык возродить невозможно, должна быть система. К сожалению, в возрождении карельского сейчас опять спад. Почти нет молодых активистов, нет такой активной деятельности, как в 1990-е. Нет рабочих мест, где нужен бы был карельский, нет ни одного методиста по карельскому языку, в школах его изучение постоянно сокращают. Сейчас наш Дом — единственное общественное место в Карелии, где все говорят на карельском.

Да и вообще, кажется, наше «языковое гнездо» в Доме карельского языка — одно на всю Россию. Недавно внесли в программу нашего Минобразования, что языковые гнезда создавать надо. Но дальше бумаги пока дело не идет.

— А почему у вас получилось?

— Мы очень хотели, поэтому, наверное, и получилось. Начинали вдвоем с сестрой — одна готовит, другая с детьми. Нам и самим поначалу было очень сложно говорить — до этого говорили в основном у себя дома, а выйдешь на деревню — сразу переходишь на русский, очень не хватало практики. Постепенно привыкли.

— А что детей мотивирует заниматься?

— Их родители приводят — часто просто потому, что видят: у нас тут условия очень хорошие и с детьми занимаются. А потом уж им самим нравится — продленку их же никто не заставляет посещать, сами приходят.

— Дети с продленки принимают участие в жизни сада?

— Еще как, они наши первые помощники! А еще к нам ходят и люди старшего возраста, чтобы общаться с детьми на карельском, вместе что-то делать.

Они обещали вернуться

— Если вы уважаете своих предков, свою малую родину, то знать ваш родной язык — это вопрос ценностей, — в который уж раз пытается объяснить Ольга самоочевидную для нее вещь. — Сохранять свой язык — это примерно то же, что любить свою малую родину, что-то делать для ее блага. А если у вас ценности деньги зарабатывать, то вы, конечно, будете изучать английский и китайский, а не карельский.

— А чего вы ждете от будущего?

— Мы мечтаем о началке на карельском — но в государственной школе это невозможно сделать. Даже просто найти учителя начальных классов — огромная проблема. У нас тут были практиканты, доучивающиеся на учителя начальных классов со знанием карельского, — так они не говорят вообще. Какие специалисты придут в школу-то? В понедельник прихожу, спрашиваю их, как спалось, — не понимают. Перевожу. Во вторник прихожу спрашиваю, как спалось. Они отвечают не «хорошо», а «хороши». Поправляю. В среду прихожу, спрашиваю, все отвечают: «Хорошо». Они уже четвертый курс заканчивали, а на пятом карельского вообще нет! Ладно с карельским языком, а если у нас такие же медики и инженеры? Страшно.

— А свою началку не хотите открыть?

— Кто знает, может, нам и это еще удастся! Нам стареть пока нельзя — надо как-то тянуться, пока первые выпускники нашего детсада не закончат университет и не вернутся сюда. Они уже обещали вернуться! Но пока еще они едва началку закончили…