И если до смертной казни, каторги и ссылки Достоевский был писателем добросердечным и сострадательным, то после он открыл в себе такие глубины, что они и сейчас продолжают завораживать читателей всего мира. И это при наспех скроенных персонажах, лихорадочном, сбивчивом повествовании, в котором несложно угадать давление внешних обстоятельств: он не столько занимался творчеством, сколько преодолевал материальную нужду, вызванную не жадностью издателей, недоплачивающих писателю причитающиеся тому гонорары, а игроманией, которую
так красноречиво описала в своих воспоминаниях его жена Анна Достоевская. Писателю некогда было просчитывать свою литературную стратегию, он раскрывал перед читателем свою уязвленную душу, и тот видел не полубога, творящего художественные миры и повелевающего судьбой созданных им персонажей, — он являлся читателю не во фраке и в цилиндре, а в грязной поддевке и с сальными волосами.
И в этом если и не чудовище, то не самом приятном человеке, разрываемом на части страстями, «ничтожнейшем из всех детей света» всемирный читатель однажды узнал себя и продолжает узнавать. Достоевский для него оказался всего лишь честнее всех остальных писателей. Это его главное достоинство, а не сюжет и не сила придуманных им образов и уж тем более не язык. Каторжанину Достоевскому не достался пушкинский магический кристалл, сквозь
который можно прозреть «даль свободного романа», но он сумел в него превратиться, и потому его художественный мир неотделим от него самого. Но сейчас он неотделим и от нас — его читателей. Это мир, в котором мы учимся быть честными с самими собой.
