Речь идет не только о строгих антиковидных правилах и практиках мобилизации ресурсов, которые позволили Китаю в кратчайшие сроки побороть коронавирус, но и о ставке на ограничение контактов с внешним миром, готовности идти на полномасштабное противостояние с Западом и трансформацию собственной социально-экономической системы. Причем стало понятно, что это не временные меры, вызванные вспышкой эпидемии, а часть долгосрочного системного курса, проводимого нынешним руководством страны. Таким образом, итоги 2021 года невозможно рассматривать в отрыве от истории всего предыдущего десятилетия, связанного с правлением Си Цзиньпина.

Как началась «новая эпоха»

Си Цзиньпин пришел к власти в 2012 году. В рамках прежней негласной системы договоренностей среди китайской элиты, восходящей к рубежу 1980‒1990-х годов, он должен был управлять страной и партией два срока по пять лет. Иначе говоря, осенью 2022 года должен был бы уйти на пенсию. И не будь Си Цзиньпин тем, кем он оказался, мы бы сейчас рассуждали о будущей политике его преемника (а он, безусловно, был бы известен заранее) и подводили итоги десятилетия.

Вместо этого мы можем говорить только о промежуточных итогах и констатировать, что лишь к окончанию десятилетия у власти Си Цзиньпин преодолел инерцию предыдущего периода «реформ и открытости» и приступил к реализации своей исторической миссии. А миссией этой стало исправление побочных эффектов «китайского экономического чуда», запущенного в 1980‒1990-е годы включением страны в мировую капиталистическую систему.

К началу 2010-х Китай уже стал первой экономикой мира по объемам торговли товарами, однако сделано это было ценой множества системных проблем, которые не решались, а замалчивались предшественниками Си. Среди них тотальная коррупция, загрязнение окружающей среды, социальное неравенство, диспропорции регионального развития, «идеологическое разложение», в том числе среди партийного руководства, образ жизни которого все более разнился с речами на партийных собраниях.

Си Цзиньпин пришел к власти в период, когда правящая Коммунистическая партия находилась на пике кризиса. Популярность партийного руководства стремительно падала, а легитимность его нахождения у власти в глазах населения была размыта чередой коррупционных и сексуальных скандалов. Жесткими мерами, активно апеллируя к опыту развала КПСС и Советского Союза, новый председатель, отец которого был героем гражданской войны, приведшей Коммунистическую партию Китая к власти, устранил угрозу внутриэлитного «антипартийного переворота» и продолжил укреплять «партийное начало» во всех сферах жизни общества.

При этом Си Цзиньпин все больше и больше отходил от наследия Дэн Сяопина. Отказ от коллективного руководства и практики двух сроков по пять лет в пользу неограниченного нахождения у власти лишь один из примеров. Не менее важно то, что новое китайское руководство пересмотрело подходы к внешней политике (завет Дэна, напомним, заключался в том, чтобы «скрывать свои силы, держаться в тени») и отношения с крупным национальным капиталом, который все больше начал испытывать давление «партийного начала».

В конечном счете в 2017‒2021 годах «идеи Си Цзиньпина о социализме с китайской спецификой в новую эпоху» вытеснили из партийной риторики прежние идеологические концепты, а термины «реформы и открытость» употреблять практически перестали. В нынешнем году триумфально отмечался столетний юбилей Компартии и было объявлено, что расцветом Китая стали девять лет под руководством Си Цзиньпина, а его идеи являются не просто «марксизмом современного Китая», а «марксизмом всего XXI века». Термин «новая эпоха» (синь шидай) теперь распространился на весь период нахождения председателя Си у власти и в отражении официальных партийных документов приобрел черты нового «золотого века», четко отделяемого от предыдущих периодов истории Китая.

Если перефразировать содержание «исторической резолюции» Центрального комитета партии, появившейся в ноябре 2021 года, то при Мао Цзэдуне Китай поднялся с колен, при Дэн Сяопине разбогател, а вот при Си Цзиньпине стал великим. Периоду с 1989 по 2012 год, когда у власти находились Цзян Цзэминь и Ху Цзиньтао, в тексте резолюции уделяется непропорционально мало внимания. С одной стороны, это удивительно, потому что именно в этот период Китай провел полноценные рыночные реформы и стал второй экономикой мира по объемам ВВП. С другой стороны, закономерно, если мы вспомним, что те самые побочные эффекты «китайского экономического чуда», с которыми борется Си, стали следствием их правления.

Вызов принят

Обстоятельства требовали от Си Цзиньпина стать новым «великим кормчим», потому что за фасадом экономического благополучия копились проблемы, которые его предшественники предпочитали не решать, а перекладывать на плечи последователей. И главная среди них — исчерпание основных предпосылок «китайского экономического чуда», то есть дешевой рабочей силы и благоприятной конъюнктуры внешних рынков (готовности практически в неограниченных объемах поглощать дешевый китайский ширпотреб).

По мере роста доходов китайцев, повышения издержек на производство товаров и сокращения спроса на внешних рынках выяснилось, что прежняя модель экономики «мастерской мира» больше не работает. Темпы экономического роста постепенно замедлялись, а вместе с этим обострялись социальные проблемы, вызванные безработицей и имущественным расслоением.

Долгое время высокие темпы роста удавалось поддерживать за счет «большой стройки» и постоянного вброса в экономику капитала в виде субсидий и кредитования проектов, даже не имеющих экономической целесообразности. В результате к концу 2010-х годов Китай превратился в страну с самым большим объемом построенного жилья (в значительной степени пустовавшего), железных и автомобильных дорог (зачастую невостребованных) и прочих инфраструктурных игрушек типа современного аэропорта в уездном центре, из которого могло быть лишь два-три рейса в неделю. Оборотной стороной медали была закредитованность, как региональных правительств, так и компаний-девелоперов, строивших свою бизнес-модель по принципу «кредитуемся, строим, демпингуем, кредитуемся».

Капиталисты богатели, посылали своих детей учиться в США и Австралию, оплачивали многомиллионные гонорары футбольных звезд, игравших в местном чемпионате, который, как только стало известно о любви к футболу самого Си Цзиньпина, стал «ярмаркой тщеславия» для крупнейших китайских корпораций. Однако к началу 2021 года, по расчетам Goldman Sachs, долг местных правительств составил 50% ВВП (около 8 трлн долларов), а долги одного только крупного девелопера Evergrande превышали 300 млрд долларов.

Нарыв долгое время вызревал, и китайское руководство приступило к наведению порядка. Неблагоприятный внешнеполитический фон, образовавшийся с момента, как Дональд Трамп в начале 2018 года объявил Китаю «торговую войну», как ни парадоксально, лишь способствовал концентрации Китая на собственных проблемах. Благодаря пандемии и успешной борьбе с ней Компартия предельно усилила свое влияние, а грандиозное празднование столетия Компартии зафиксировало этот успех.

Все та же пандемия, а также противостояние с Западом, вызвавшее прилив патриотических и националистических настроений, ощутимо мобилизовали общество. Правоохранительные и регулирующие органы оказались сильны как никогда. Бизнес в условиях пандемийных ограничений попал в зависимость от государства и его поддержки. А принятый весной этого года план четырнадцатой пятилетки, будучи нацеленным на стимулирование прежде всего внутреннего потребления и оптимизацию внутренних хозяйственных связей, стал дорожной картой новой экономической политики государства.

Культурная революция 2.0

В 2021 году «империя нанесла ответный удар». Сначала по бизнес-империи основателя Alibaba Ма Юня, более известного как Джек Ма. Можно вспомнить и фактически заблокированный выход финансовой платформы Ant на IPO, и рекордный антимонопольный штраф на 2,8 млрд долларов. Долгое время казалось, что государство просто мстит зазнавшемуся бизнесмену, который незадолго до этого позволил себе нелицеприятные высказывания в адрес экономической политики Пекина.

Ближе к осени стало понятно, что мы наблюдаем новый виток взаимоотношений государства и крупного капитала. В июле власти «наехали» на крупнейший в Китае сервис по заказу такси DiDi, обидевшись на выход компании на IPO в Нью-Йорке, и заставили китайские магазины приложений удалить сервис со своих площадок. В сентябре Evergrande просрочил выплату по долларовым облигациям, однако власти, вместо того чтобы поддержать крупнейшего национального девелопера, заявили, что компании нужно самостоятельно договариваться с инвесторами, а владельцу, если потребуется, изыскать средства не из государственных фондов, а из собственного состояния, насчитывающего 10 млрд долларов. Местным правительствам было рекомендовано готовиться к краху компании, имеющей интересы во всех китайских провинциях.

В декабре агентство Fitch снизило рейтинг Evergrande до положения «ограниченный дефолт», что еще оставляет надежду на реструктуризацию долга. Однако падение компании (по иронии судьбы ее название в переводе означает «Всегда большая») уже вызвало острый кризис на рынке недвижимости КНР, от которого пострадало большинство крупных девелоперов, копировавших кредитную стратегию Evergrande. Ключевым моментом явилась четкая позиция руководства страны: «спасение утопающего капитала — дело рук самого капитала». Тем самым был разрушен еще один столп «китайского экономического чуда» — так называемое мягкое бюджетное регулирование, при котором компании в условиях плановой или переходной экономики, принимая экономические решения, всегда держат в уме возможность получения финансовой помощи извне.

Раньше государство поддерживало капитал, понимая, что он является основным драйвером экономического роста. Теперь же государство стало оппонировать капиталу, посчитав, что интересы крупного бизнеса могут не совпадать с интересами общества. Главной претензией по отношению к капиталу стало его влияние на социальное неравенство. 17 августа состоялось знаковое заседание Центрального финансово-экономического комитета КНР, в ходе которого Си Цзиньпин заявил: «Необходимо разумно регулировать непомерные доходы и побуждать лица и компании с высокими доходами возвращать больше обществу».

А уже две недели спустя в китайских соцсетях появился пост анонимного блогера, пишущего под псевдонимом Ли Гуанмань, в котором автор декларировал: «Перемены чувствуются в воздухе». «Изменения смоют всю пыль; рынок больше не будет раем для капиталистов, которые могут обогатиться за одну ночь; сцена перестанет быть раем для женоподобных звезд; а пресса — местом для поклонения западной культуре».

Тогда же, в августе, было опубликовано совместное постановление Центрального комитета Компартии и Госсовета КНР с призывом к властям активнее регулировать различные сферы жизни общества — от национальной безопасности до производства продовольствия и лекарств. Уже вскоре по всем направлениям пошли различные запреты и ограничения.

Госуправление по делам радио и телевидения запретило показывать в эфире мужчин, которые выглядят недостаточно мужественно, в частности красят глаза и губы. Под удар партии попала прибыльная «айдол-культура» в сериалах и музыкальных клипах, идущая корнями из Южной Кореи и К-поп-музыки. Аналогичные требования были предъявлены онлайн-платформам, что ударило по многомиллиардной индустрии «ванхунов» (китайских интернет-селебрити), которые ранее также ориентировались на южнокорейские, а не на китайско-революционные стандарты мужской красоты.

Национальное управление по делам печати и издательской деятельности, в свою очередь, резко ограничило для лиц моложе 18 лет время, которое они могут проводить в онлайн-играх. По новым правилам подростки смогут проводить за играми только один час — с 20:00 до 21:00 — и только по пятницам, субботам, воскресеньям и праздникам. При этом игровые компании обязали ужесточить верификацию онлайн-игроков по удостоверениям личности. Это был серьезный удар по многомиллиардной игровой индустрии, которую китайские власти назвали «поставщиками духовного опиума».

Отметим, что незадолго до этого китайские власти уже внесли ряд важнейших запретов в таких сферах жизни общества, как, например, архитектура, школьное образование и футбол. В июле была запрещена деятельность частных репетиторов по школьной программе. Еще в 2020 году запрещено строительство небоскребов выше 500 метров и введен потолок зарплат для иностранных футболистов в три миллиона евро в год (ранее эти зарплаты могли доходить до 40 млн евро для футболиста и 20 млн евро для тренера — столько получали Карлос Тевес и Марчелло Липпи соответственно).

Великая стена 2.0

Одновременно китайское руководство пошло на беспрецедентное для последних десятилетий закрытие страны от внешнего влияния. Понятно, что формальный предлог — «нулевая толерантность» к коронавирусу — выглядит убедительно, и, надо сказать, зимой-весной 2020 года, когда пандемия еще не вышла за пределы Китая, закрывали границы как раз его соседи. Однако анализ того, что происходит сейчас в Китае, позволяет утверждать: былой открытости уже не будет никогда. Цель ограничений, принимаемых Пекином, — трансформировать саму модель взаимоотношений с внешним миром, приблизить ее к тем временам, когда «заморские варвары» допускались в Поднебесную дозированно и только если приносили пользу.

С апреля 2020 года Китай закрыт для иностранцев. Попытка «приоткрыться» была предпринята в сентябре прошлого года, когда в страну разрешили вернуться обладателям вида на жительства. Однако уже в ноябре, вслед за очередной вспышкой коронавируса, было установлено, что в Китай можно въезжать только по служебной необходимости и только дипломатам, техническим сотрудникам диппредставительств и лицам с визой категории С (то есть персоналу поездов, самолетов, грузовиков). В марте 2021 года Китай, впрочем, вновь допустил ряд послаблений, но довольно специфичных. Было объявлено, что в упрощенном порядке в страну могут въехать лица, привитые одной из китайских вакцин. Данный статус-кво сохраняется по сей день, причем китайцы решили не отменять его даже ради зимних Олимпийских игр в Пекине, которые пройдут в феврале следующего года.

2021 год зафиксировал ряд новых барьеров в международном сотрудничестве Китая. Так, 1 сентября вступил в силу новый Закон КНР о безопасности данных. В новом законе термин «данные» трактуется очень широко и означает любую информацию, записанную в электронной или письменной форме. Более того, закон регулирует обработку данных не только в самом Китае, в том числе иностранными компаниями, работающими в стране, но и за рубежом, «если обработка данных в иностранных государствах наносит ущерб национальной безопасности, общественным интересам или законным правам и интересам граждан или организаций КНР». Это означает, что внешние наблюдатели процессов в Китае (например, инвестиционные аналитики) не смогут получать информацию для анализа. Кроме того, в сложном положении окажутся транснациональные компании, имеющие филиалы в Китае: теперь за передачу любых операционных данных в штаб-квартиру, например, в Лондоне или Москве в теории могут последовать санкции со стороны китайских госорганов.

Министерство образования КНР констатировало, что в течение последних двух лет закрыло 286 программ сотрудничества китайских и иностранных вузов. В основном по причине «несоответствия стандартам министерства, в том числе в сфере безопасности». Грубо говоря, из-за подозрений, что вузовское сотрудничество может использоваться для промышленного шпионажа. Примечательно, что наибольшее число закрытых программ пришлось на такие сферы, как информационные технологии и медицина, а среди стран-партнеров больше всего пострадали США и Великобритания. Курс на сворачивание международного сотрудничества вузов в сочетании с закрытием страны на карантин делает невозможными активные академические и студенческие обмены. Есть даже вероятность, что нынешнее поколение студентов, изучающих Китай и китайский язык, за все время обучения так и не сможет выехать в страну изучаемого языка.

Возникают сложности и у иностранных специалистов, уже работающих в Китае. Так, по данным гонконгского Клуба иностранных журналистов, в 2021 году 40% аккредитованных в КНР репортеров сталкивались с ограничениями в их работе и нежеланием китайских респондентов общаться с ними (год назад этот показатель равнялся 25%). Последнее обстоятельство, впрочем, не должно нас удивлять, учитывая, что в течение 2020‒2021 годов китайское общество оказалось предельно мобилизовано и накачано в духе «отпора врагу», в качестве которого выступает коллективный Запад.

Холодная война 2.0

Действительно, психологически Китай уже второй год живет в состоянии «осажденной крепости». Трудно сказать, о чем на самом деле думают обыватели (автор этих строк, как и подавляющее большинство других экспертов по Китаю, лишен возможности выехать в страну), однако на научных онлайн-конференциях тема у китайских коллег одна: «Америка развязала новую холодную войну, Америка пытается ограничить развитие Китая, Америка сознательно дестабилизирует ситуацию вблизи границ Китая».

Надежды на потепление отношений с Вашингтоном, которые китайцы связывали с приходом на пост президента США в январе 2021 года Джо Байдена, не оправдались. Более того, именно при Байдене противостояние США и КНР перешло на новый виток. О «торговой сделке», все-таки подписанной в последний год правления Трампа, уже не вспоминают (хотя торговля идет, и, когда китайцы отказались покупать австралийский уголь, его заменили… на американский), а накал страстей перешел из торговой сферы в военно-стратегическую. В эпицентре противостояния оказался остров Тайвань.

Еще при Трампе Вашингтон заметно интенсифицировал связи с Тайбэем. На острове появились американские военные инструкторы, зачастили официальные делегации. В сентябре 2021 года американцы стали инициаторами создания нового военно-политического блока — AUKUS (Австралия, Великобритания, США), антикитайский характер которого всерьез обеспокоил Пекин.

В Китае восприняли заигрывания Вашингтона с островом, который официально считается двадцать третьей провинцией КНР, как переход от признания «одного Китая» к концепции «один Китай — один Тайвань», что категорически неприемлемо для Пекина. В то же время вывод американских войск из Афганистана летом этого года создал иллюзию, что США, возможно, отказываются от политики поддержки дружественных режимов по всему миру, и вызвал желание «прощупать», насколько серьезно Вашингтон готов помогать Тайваню.

В октябре Народно-освободительная армия Китая направила в воздушное пространство острова 150 самолетов, включая бомбардировщики, способные нести ядерные заряды, и провела учения по высадке десанта на островные территории. Выглядело это как репетиция будущего захвата острова и, естественно, произвело переполох по всему миру. В ответ США заявили, что предпримут все возможное для военного сдерживания Китая. КНР на эскалацию конфликта не пошла.

При этом Пекин сам виноват, что идея «возвращения в лоно Родины» не привлекает, а пугает Тайвань. Фактическое сворачивание автономии Гонконга, произошедшее в 2019‒2021 годах, несмотря на провозглашенный еще Дэн Сяопином принцип «одна страна — две системы», было воспринято на Тайване как мрачное предупреждение: никакой альтернативы, кроме поглощения материковым Китаем, в случае объединения не предвидится. Соответственно, активизировались сторонники создания подлинно тайваньского государства (сейчас Тайвань считает себя «Китайской Республикой», а не «Республикой Тайвань»), а шансы настроенной на контакт с материком партии Гоминьдан вернуться к власти в ходе намеченных на 2024 год выборов заметно снизились.

И все же проведение военной операции по оккупации Тайваня на данный момент крайне маловероятно. Безусловно, китайцы имеют военное преимущество, однако целый ряд факторов (включая высокую боеспособность тайваньской армии, сложность высадки крупного десанта на ограниченной островной территории, отсутствие у китайской армии боевого опыта, наконец, непредсказуемость ответных действий со стороны США и мирового сообщества) делают силовой сценарий слишком рискованным.

А Китаю не нужны риски, тем более что «возвращение» Тайваня является не каким-то жизненно необходимым, а скорее имиджевым шагом. Иначе говоря, Пекин решится на «маленькую победоносную войну» только в случае уверенности в успехе. Все прочие сценарии разрешения «тайваньского вопроса» будут оттягиваться насколько это возможно долго. Недаром в русском языке есть выражение «последнее китайское предупреждение», восходящее, кстати, к истории тайваньского кризиса.

Впрочем, неосторожная провокация со стороны внешнеполитических оппонентов или чересчур рьяно настроенного китайского генералитета может обрушить хрупкий баланс и заставить Китай пойти на необдуманные действия. И, к сожалению, как мы видим, политика КНР действительно становится все менее взвешенной и все более зависит от эмоций и субъективных факторов — неизбежное последствие повышение роли личности в истории.

Что дальше?

И эта личность — председатель Си Цзиньпин. В июне ему исполнилось 68 лет (он на полгода младше Владимира Путина), и, по всей видимости, он будет находиться на высших постах в партии и государстве, а значит, определять развитие Китая как минимум в ближайшие десять лет. При этом Мао Цзэдун, на которого равняется нынешний лидер Китая, правил до своей смерти в 82 года, Дэн Сяопин умер в 92, причем у власти де-факто находился до 84, а определяющее влияние на политический процесс оказывал до 87 лет, Цзян Цзэминю 95 лет, и еще четыре года назад он появлялся на партийном съезде. В общем, «новая эпоха» только начинается.

Какой она будет, думается, в общих чертах уже понятно. Пекин принял курс на создание тоталитарного государства с самодостаточной экономикой, принимая за должное деглобализацию и дальнейшее становление биполярной мировой системы. На полях отметим, что биполярность эта теперь будет не только военно-политическая и идеологическая, как это было во времена «первой холодной войны», но и технологическая, предполагающая появление как минимум двух технологических стандартов: западного и китайского, что поставит перед сложнейшим выбором постсоветские страны.

Но насколько успешен будет этот курс? Сам факт того, что Китай под управлением Компартии, сначала став частью мировой капиталистической системы, а затем столкнувшись с давлением Запада, не развалился и не повторил судьбу большинства соцстран, — уже огромный успех. Признаков скорого коллапса КПК и КНР, о которых так много говорили внешние наблюдатели еще десять лет назад, не наблюдается. Внешне Китай мобилизован, консолидирован, лучше всех в мире справился с пандемией коронавируса, а его консервативная и националистическая политика выглядит как цивилизационная альтернатива радикал-либеральным установкам, идущим с Запада.

И все же эйфории быть не должно. Насколько успешен будет Китай в условиях отказа от экспортно ориентированной экономики, непонятно. Сможет ли Пекин предложить экономике что-то кроме продолжения «большой стройки», а обществу — что-то кроме постоянной идеологической накачки, пока неясно. Насколько сильно внутриэлитное и общественное сопротивление постоянному закручиванию гаек, неизвестно. Как долго Китай и США смогут нагнетать обстановку, но не пересекать черту, точно не скажет никто. Это будет сложное десятилетие — и для Китая, и для всего мира. А ответы на вызовы, которые встают перед всеми руководителями ведущих стран планеты, возможно, уведут нас в такие антиутопии, по сравнению с которыми мир образца рубежа 1990‒2000-х будет восприниматься как золотой век.