Но довольно быстро проблема адаптации была отодвинута на задний план. По состоянию на середину 2021 года 10% стран — участниц Рамочной конвенции ООН об изменении климата даже не начинали разработку НПА, менее 30% стран их разработали, но реальные меры снижения ущерба содержат лишь 3% НПА. Хотя позиции или небольшие разделы по адаптации содержат подавляющее большинство из национальных стратегий развития с низким уровнем эмиссий ПГ, совокупные расходы на НПА и международные программы адаптации на порядок уступают таковым на цели снижения антропогенных нетто-выбросов парниковых газов.

Что касается самих стратегий, реализующих эти цели, они стали активно трансформироваться в стратегии низкоуглеродного развития, таргетируя выбросы двуокиси углерода — главного по объему, но не единственного парникового газа. К началу 2022 года более 90% из 47 принятых национальных климатических стратегий приходилось на низкоуглеродные. Более того, последние стали превращаться в углерод-нейтральные или нетто-нулевые (net zero), предусматривающие достижение на определенном горизонте нулевого баланса между их эмиссиями и поглощением. В «гонку за нулем» уже втянуто более 120 стран, при этом громко звучат голоса тех, кто призывает не засчитывать потенциал поглощения углерода (главным образом природными экосистемами, в первую очередь лесами) и добиваться «чистого нуля» — по сути, полной декарбонизации, или безуглеродной экономики.

Таким образом, отчетливо прослеживаются три взаимосвязанные тенденции.

Первая. Глобальная климатическая повестка, определяемая ведущими странами мира, прежде всего ЕС, становится доминантой в реализации стратегии ООН по устойчивому развитию.

Вторая. Климатическая политика превращается в мощное орудие экономического и даже геополитического противостояния.

Третья. Декарбонизация экономики и энергетики, которая была одним из ключевых направлений климатической политики, превратилась в ее чуть ли не единственный и неоспоримый приоритет.

В таком контексте объектом международного регулирования становится не минимизация выбросов ПГ, а сами национальные экономики, их отраслевая и технологическая структура, в первую очередь энергетического сектора, пальма первенства в котором однозначно отдается ветровой и солнечной генерации.

Очевидно, что такая модель декарбонизации экономики и энергоперехода выгодна странам — импортерам энергоресурсов, тогда как страны-экспортеры (включая Россию) оказываются в уязвимом положении. Если еще принять во внимание продолжающиеся попытки ряда игроков глобального энергетического рынка не включать атомную и гидрогенерацию в число низкоуглеродных источников, что невозможно обосновать с научной точки зрения, то налицо попытки отодвинуть Россию на периферию мировой экономики и политики.

По оценке ИНП РАН, осуществление варианта сценария декарбонизации, аналогичного известному Зеленому курсу ЕС, предусматривающему достижение «чистого нуля» к 2050 году, потери темпов роста ВВП (по сути, доходов) составят примерно 0,4 п. п. в среднем в год, или 8% ВВП накопленным итогом за период 2020‒2050 годов. По другой оценке, указанный сценарий может к 2050 году привести к росту затрат на энергию в России до 25% ВВП (в большинстве экономик мира — выше 10% ВВП). С учетом имеющейся и перспективной структуры затрат такой рост цен на энергию станет ключевым ограничением для устойчивого экономического роста. Именно поэтому необходим выбор приоритетов, обеспечивающий баланс между решением задач снижения климатических рисков, с одной стороны, и экологических и социально-экономических рисков — с другой.

Климатическая стратегия России и решения саммита в Глазго

В конце октября прошлого года правительство России утвердило Стратегию социально-экономического развития Российской Федерации с низким уровнем выбросов парниковых газов до 2050 (далее — Стратегия-2050).

На практическую реализацию Стратегии-2050 неизбежно будут оказывать два крупных международных события конца минувшего года. Речь идет о публикации первого, главного, тома по физическим основам изменения климата очередного, шестого, Оценочного доклада Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), а также решения, принятые на конференции сторон РКИК в Глазго.

В докладе МГЭИК обращают на себя внимание пять сценариев мирового развития в условиях изменения климата до конца текущего столетия, из которых только два радикально успешных сценария рассматривают возможность достижения стабилизации климата к 2100 году. Для этого необходимо обеспечить не только нетто-нулевой уровень выбросов парниковых газов к 2050 году, но и отрицательные нетто-выбросы во второй половине века. И даже при этом непревышение порога потепления в полтора градуса не гарантируется, а оценивается как «весьма вероятное».

Крайне интересен также пассаж доклада о необычной климатической ситуации 2020 года, когда вследствие сокращения из-за коронакризиса мирового производства на 5,4% снизились и выбросы ПГ, а также антропогенная эмиссия аэрозолей. В результате увеличилась прозрачность атмосферы, обусловив рост приземной температуры воздуха, то есть имел место эффект потепления, противоположный ожидаемому экспертами МГЭИК.

Оба сюжета доклада свидетельствуют о сложности климатических процессов, нелинейном характере связей и наличии серьезных временных лагов между реализацией мер по снижению выбросов парниковых газов и глобальным потеплением.

Что касается СОР-26 и ее решений, для перспектив реализации Стратегии-2050 принципиальными представляются, во-первых, пакет соглашений, касающихся будущего углеводородной энергетики. В пакет вошли несколько документов. Это подписанное 20 странами соглашение об отказе от строительства новых угольных ТЭС и 25 странами — о прекращении до конца 2022 года господдержки использования угля без нивелирования выбросов. Заметим, что это соглашение не распространяется на угольные ТЭС, оснащаемые оборудованием по улавливанию таких выбросов.

Еще одно соглашение (подписано 23 странами) — о поэтапном сокращении (но не полном прекращении, как предлагалось вначале) вклада угля в энергетику, а также об отказе от «неэффективных» субсидий в нефтегазовом секторе. Важно отметить, что о полном сворачивании углеводородной энергетики в документах саммита в Глазго речи не идет, равно как нет поражения в «зеленых» правах и АЭС. Все эти позиции — в пользу реализации целевого сценария Стратегии-2050, предполагающего развитие России с опорой на использование доходов энергосырьевого сектора на цели структурно-технологической модернизации российской экономики и социальной поддержки.

В Глазго лидеры более 140 государств, включая Россию, также подписали декларацию «Остановить и повернуть вспять», предусматривающую прекращение к 2030 году интенсивной вырубки лесов, увеличение финансирования выращивания, восстановления и охраны лесов, прежде всего от пожаров. К этому документу примыкает соглашение о продлении срока действия лесоклиматических проектов, а также еще одна важная договоренность — о единых правилах реализации ст. 6 Парижского соглашения, способствующих развитию мирового добровольного рынка углеродных единиц, значительную часть которых обеспечивает осуществление лесоклиматических проектов. Выполнение этой договоренности обеспечит России доступ к этому рынку, который может стать внешним источником финансирования как указанных проектов, так и климатических и экологических программ.

В-третьих, Климатический пакт Глазго «реабилитировал» меры адаптации как важнейшее направление климатической политики. Для нашей страны это чрезвычайно важно, учитывая повышенную уязвимость населения и экономики к изменениям климата, прежде всего к последствиям потепления, скорость которого вдвое, а в обширном Арктическом регионе втрое выше, чем в среднем по миру. Как подчеркивается в комментариях к упомянутому пакту, «необходимо тратить в 5‒10 раз больше средств на адаптацию, помогая оказавшимся в беде людям справиться с неизбежными экологическими угрозами».

О приоритете национальных интересов

Императивом принятия решений в области климатической политики при всех сценариях должен быть приоритет национальных интересов, интегралом которых выступает повышение качества жизни людей и гарантии национальной безопасности во всех ее измерениях — политическом, социальном, экономическом, в том числе энергетическом, и т. д.

Исходя из этого полной поддержки заслуживает выбор в качестве приоритета Стратегии-2050 ее целевого сценария, ключевой задачей которого является «обеспечение глобальной конкурентоспособности и устойчивого экономического роста Российской Федерации в условиях глобального энергоперехода» и «взаимная увязка целей международной климатической повестки по снижению выбросов парниковых газов, экономических возможностей страны по переходу на технологии с низким уровнем выбросов парниковых газов и обеспечение национальных интересов социально-экономического развития».

Одновременно представляется весьма дискуссионным и создающим путаницу с понятием адаптации населения и экономики к изменениям климата использование в Стратегии-2050 клише «адаптация российской экономики к глобальному энергопереходу». Учитывая роль России в мировой энергетике, структуру современной генерации электроэнергии, в которой почти 40% обеспечивается низкоуглеродными АЭС и ГЭС, а также потенциал нашей страны в области новых низкоуглеродных технологий и производства источников энергии (прежде всего атомной и водородной), трудно согласиться с тем, что в обозримом будущем стратегия России в отношении глобального энергоперехода должна ограничиваться приспособлением ее экономики и энергетики к происходящим в мире изменениям. Убежден, что Россия занимает и впредь должна защищать активную позицию одного из ключевых игроков на мировом энергетическом рынке, избегая навязываемых в рамках пресловутой «гонки за нулем» рецептов структурно-технологической перестройки энергетики и экономики в целом.

С тех же позиций следует подходить и к сокращению и поглощению выбросов ПГ. Нужно уйти от акцента Стратегии-2050 преимущественно на меры сохранения и увеличения способности лесов по поглощению углерода, существенно дополнив их мерами, направленными на существенное повышение эффективности управления лесными ресурсами. Разумно было бы заменить эксклюзивные лесоклиматические проекты комплексными проектами управления лесами, ориентированными на использование потенциала всего спектра их экосистемных услуг. Только при таком системном подходе эффект от Стратегии-2050 будет устойчиво положительным, включая упомянутый выше коммерческий выигрыш от реализации накапливаемых углеродных единиц на формирующемся мировом рынке.

Такой подход четко просматривается в Стратегии-2050 в отношении ее стрежневого направления — декарбонизации экономики, прежде всего энергетики. Во главу угла справедливо поставлено обеспечение существенного роста энергоэффективности — как в сфере производства, так и потребления энергии (в первую очередь в секторе ЖКХ) — как комплексного решения, позволяющего не только снизить издержки, повысить производительность и конкурентоспособность в реальном секторе экономики, но и наиболее рентабельным способом сократить выбросы загрязняющих веществ, а также эмиссии ПГ, по оценкам, от 40 до 50% от текущего уровня.

Климатическая политика России должна избежать как Сциллы декарбонизации и углеродной нейтральности любой ценой, так и Харибды их демонизации как процессов, в принципе противоречащих целям национальной безопасности и устойчивому социально-экономическому развитию. Следует помнить предупреждение РКИК и Парижского соглашения о том, что «Стороны могут страдать не только от изменения климата, но также от воздействия мер, принимаемых в целях реагирования на него» (курсив наш), то есть когда предлагаемое политиками лекарство может оказаться хуже болезни. Наша климатическая политика должна превратить энергопереход из источника стратегического риска в один из важных механизмов структурно-технологической модернизации отечественной экономики и транзита к устойчивому развитию.