Если следовать идеям Питирима Сорокина о социальной и культурной динамике, а, на мой взгляд, теория Сорокина весьма адекватно описывает тот кризис, что переживает западный мир, а вместе с ним и большая часть всего мира, поскольку влияние Запада остаётся чрезвычайно большим, то нужно надеяться на переход Запада к интегральному типу культуры. (Я использую термин интегральная культура, хотя Сорокин чаще говорит об идеалистической культуре. Эти два термина фактически равнозначны в текстах Сорокина, но термин «интегральная культура» интуитивно понятнее). Вряд ли возможен переход к идеациональному типу — этот тип представляется слишком жёстким, учитывая сложность, образованность, многосвязность современного общества. Переход к идеациональной культуре в этих условиях предполагал бы жестокое разрушение или трансформацию большинства социальных, политических и экономических структур, которые сопровождались бы огромными бедствиями и жертвами. Всё-таки разум ещё не покинул человечество: оно смогло избежать ядерной войны в прошлом веке, — хотя, к сожалению, гарантий, что такой войны никогда не будет, ещё нет.

Питирим Сорокин писал в «Социальной и культурной динамике»:

«Самая насущная потребность нашего времени — это человек, способный контролировать себя и свои желания, с сочувствием относящийся к своим ближним, понимающий и ищущий вечные ценности культуры и общества, глубоко осознающий свою личную ответственность в мире. Если покорение природной стихии — это главная функция чувственной культуры, то обуздание человека, его “гуманизация”, облагораживание путём приобщения к Божественному Абсолюту всегда было важнейшей функцией идеациональной или идеалистической культуры… Отсюда — настоятельная необходимость перехода от чувственности к идеационализму или идеализму, от покорения природы человеком и контроля над ней — к контролю человека над самим собой».

Как же будет «гуманизирован» человек, как он будет облагорожен? На мой взгляд, путь лежит через интеграцию ценностей античности, Возрождения и Нового времени: этические добродетели и философское осмысление мироздания в античную эпоху; идеал человека как личности сильной, творческой, всесторонне развитой в эпоху Возрождения; научное проникновение в тайны природы, использование науки на благо человека в Новое время. При этом религиозная составляющая в жизни общества должна быть весьма заметна, как, впрочем, это и было на протяжении тысячелетий, за исключением последних двух-трёх веков, и то если говорить только о Западе (включая в этом отношении и Россию).

Приведу мнение Владимира Плигина, известного российского юриста, из интервью журналу «Эксперт». Речь шла о возможном обеднении функций государства, о концентрации деятельности государства в ближайшем будущем почти исключительно на безопасности.

«Эксперт»: Это очень странно, что мы как цивилизация пришли в такую опасную точку, когда нас должно интересовать только выживание. Мы же еще нормально живем.

Владимир Плигин: Мы должны вернуться, может быть, немного назад, к сущности человека. Сущностей человека две. Одна сущность — физиологическая, вторая сущность — мегаидеальная. На мегаидеальную функцию был всегда ответ: это бог. И когда говорят, что это был плохой, ненаучный ответ, я, честно говоря, с этим не согласен. Сейчас у нас идеалистического ответа нет. Мы «убили» бога в себе и ищем эту вторую часть своего существа. И не можем найти.

Эксперт: То есть мы потеряли религию как основание нашей социальной жизни?

Владимир Плигин: Это не просто потеря веры, конечно. Потеря какого-то уголка мозга, какой-то основы мысли или цельности своего собственного бытия. В результате идеалистическая модель была потеряна, и когда она потеряна, мы выходим, собственно говоря, только на физическое выживание».

О науке

Какой должна стать наука? Почему я так долго рассуждал о ценностной рациональности?

Интеграция ценностей разных эпох предполагает некую цельность миропонимания, принятие того, что целое не сводится к своим частям, что, как говорил ещё Аристотель, «целое больше, чем сумма его частей». В этом тексте показана такая несводимость на двух примерах. Иммануил Валлерстайн призывал уйти от антагонизма свободы и равенства, он говорил о равносвободе, которая позволит избежать катастрофы мирового апартеида. Другой пример — это противоречия между правами человека «первого поколения» — личными свободами, и «второго поколения — социальными правами. Первое поколение прав требует слабого государства, в минимальной степени вмешивающегося в социальные процессы и частную жизнь людей, второе поколение, напротив, предполагает усиление государства, в том числе в финансовой части, чтобы оно могло выполнить взятые на себя социальные обязательства. Никакого формального решения здесь нет, потому что важно и то и другое.

Цельность не означает, что надо взять нечто лучшее из этих эпох, из этих типов познания и как-то их соединить в попытке создать новую идеологию. Александр Зиновьев заметил, правда в несколько ином контексте: «Теория, согласно которой можно построить идеальное общество, взяв хорошие черты западнизма (так он называл идеологию Запада. — В. Ф.) и коммунизма и отбросив плохие, есть просто безграмотный бред». Речь идёт о расширении мировоззренческого поля, которое, может быть, позволит найти новые идеи социального развития. Надо погрузиться в это смутное целое, «отдаться» ему в надежде, что родится нечто новое.

Такая цельность называется в философии «холизм», как раз от древнегреческого слова «цельный». Холизм, конечно, противостоит редукционизму, то есть такой методологии познания, которая сводит сложное к простому, сначала разлагает простое на части (анализ), а затем собирает вновь (синтез). Редукционизм — главный метод познания Нового времени. Система «анализ—синтез» дала выдающиеся результаты — на ней развились все современные естественные науки. Её, конечно, нельзя отбрасывать, нельзя же прекращать исследования микромира, в которых материя раскладывается на всё большее количество всё более мелких частиц, или исследования в области микробиологии. Речь идёт в первую очередь о социальной и политической жизни, об общественных науках, об образовании. Редукционизм не может больше оставаться базой мировоззрения людей, эпоха безраздельного господства редукционизма заканчивается; пора вспомнить, что цельность была основой миропонимания на протяжении тысяч лет, как и религиозность, и, конечно, в том числе в античную эпоху.

Однако и в естественных науках лучшие умы понимали ограниченность позитивизма и редукционизма. Один из величайших физиков Вернер Гейзенберг в работе «Часть и целое» вспоминает, как Нильс Бор процитировал шиллеровское стихотворение «Изречение Конфуция»: «Лишь полнота ведёт к ясности, и истина обитает в бездне». Гейзенберг развивает эту мысль:

«Полнота здесь не просто полнота опыта, но также и понятийная полнота, полнота различных способов говорить о нашей проблеме и о явлениях природы. Лишь благодаря тому, что мы всякий раз в различных понятиях говорим о странных отношениях между формальными законами квантовой теории и наблюдаемыми явлениями, освещаем их со всех сторон, осознаём их кажущиеся внутренние противоречия, может осуществиться то изменение в структуре нашего мышления, которое и является предпосылкой для понимания квантовой теории».

И далее:

«Квантовая теория оказывается поразительным примером того, как можно понять некоторые обстоятельства с полной ясностью и тем не менее всё же знать, что о них можно говорить лишь в образах и символах».

Казалось бы, что есть более «естественнонаучное», более формализованное, использующее сложнейшие математические модели, чем квантовая теория. И тем не менее Гейзенберг говорит об образах и символах, которые только и ведут к пониманию. При этом, конечно, эксперименты и математические модели ничто заменить не может, без них не возникнут и образы.

Вернер Гейзенберг много размышлял о науке и религии. По его мнению, наука не может опровергнуть религиозные идеи и убеждения. В лекции «Шаги за горизонт» он говорил: «Правота подтвердившихся естественнонаучных выводов не может быть в разумной мере поставлена под сомнение религиозной мыслью, и наоборот, этические требования, вырастающие из самой сердцевины религиозного мышления, не могут быть подорваны чересчур рационалистическими аргументами из области науки».

Не удержусь и приведу цитату о религии ещё одного великого физика — Альберта Эйнштейна:

«Науку могут творить только те, кто охвачен стремлением к истине и к пониманию. Но само по себе знание о том, что существует, не указывает, что должно быть целью наших устремлений. В здоровом обществе все устремления определяются мощными традициями, которые возникают не в результате доказательств, а силой откровения, посредством мощных личностей. Укоренение этих традиций в эмоциональной жизни человека — важнейшая функция религии. Высшие принципы для наших устремлений даёт еврейско-христианская религиозная традиция».

Настоящая наука делается не рассудком, она делается разумом. А разум человека вмещает в себя и рассудок, и мечты, и грёзы, и мистические переживания, и восторг перед произведениями искусства и ещё многое другое, и всё это вместе всегда будет отличать человека от самой совершенной машины, которую только можно представить. Если только сам человек не захочет расстаться с этим своим богатством.

Абсолют

Как совместить свободу и равенство — проблема, которая не раз упоминалась в этом очерке. Возможно ли избежать двойственности, ускользнуть от неё? Похоже, что нет. Более того, двойственность, будто бы неразрешимые противоречия, иногда говорят — антиномия, возможно, и есть ключевые точки жизни мира; двойственность — его органическое свойство. На это натолкнулись физики, когда углубились в изучение микромира.

Е. Н. Трубецкой писал: «Антиномия и антиномизм коренятся вообще в рассудочном понимании мировых тайн; когда же мы поднимаемся над рассудочным пониманием, антиномии тем самым разрешаются — противоречия превращаются в объединение противоположностей — coincidentia oppositorum — и разрешение свершается в меру нашего подъёма».

Здесь нет никакой мистики. Противоречия разрешаются в рамках системы более высокого уровня, причём это касается как противоречий умозрительных, теоретических, так и политических и социальных. Например, когда западноевропейские страны быстро развивались после Второй мировой войны, благосостояние граждан росло, мало кто обращал внимание на противоречия внутри идеологии прав человека. Потому что у этих стран были понятные цели, они добились мощной динамики; внутри этой сложной и быстро развивающейся системы свобода и равенство гармонично балансировали.

В животном мире сильные поедают слабых, конкуренция и вражда бескомпромиссны, жалости нет. Но тем не менее животный мир существует по меньшей мере сотни миллионов лет, и многообразие этого мира остаётся поразительным. Потому что этот мир не замкнут, у него есть базис — это мир растительный. А растительный мир живёт от Солнца за счёт фотосинтеза. Эта система открыта космосу, она фактически вселенская, она питается энергией космоса. Животный мир не замкнут, поэтому животные не могут уничтожить друг друга.

Очевидно, что секулярной идеологии, одной только позитивистской науки не хватит, чтобы искать пути выхода из кризиса и перехода к новой социокультурной системе. Нужно более широкое пространство, нужен Абсолют. В работе «Кризис нашего времени» Питирим Сорокин, жёстко критиковал общественные науки:

«Человеческая история оказывается не чем иным, как постоянным взаимодействием космических лучей, солнечных пятен, климатических и географических изменений, биологических сил, стимулов, инстинктов, условных и безусловных, пищеварительных рефлексов, физико-экономических комплексов. Именно эти силы, а не человек, ставший всего лишь глиной, являются творцами всех исторических событий и создателями культурных ценностей…

Вместо того, чтобы быть изображённым как дитя Бога, как носитель высочайших ценностей, которых только можно достичь в окружающем мире, то есть святым, человек низведён до уровня органического или неорганического комплекса…

Вместе с деградацией истины человек падает с величественного пьедестала искателя правды, абсолютной ценности и опускается до уровня животного, которое при помощи своих разнообразных “идеологий”, “рационализаций” и “выводов” стремится удовлетворить свою жадность, аппетит и свой эгоизм. Когда он не ведает, что творит, то он всего лишь простак; когда же намеренно прибегает к таким “рационализациям”, обращаясь к “истине” и другим высокопарным словам и понятиям, то он становится откровенным лицемером, который использует “истину” в качестве дымовой завесы для оправдания своих “реликтов” и прочих комплексов. В любом случае результат губителен для достоинства человека, его истины и науки».

Настоящая наука делается не рассудком, она делается разумом. А разум человека вмещает в себя и рассудок, и мечты, и грёзы, и мистические переживания, и восторг перед произведениями искусства и ещё многое другое, и всё это вместе всегда будет отличать человека от самой совершенной машины.

Образование

Сегодня доминирует идея, что школьникам не нужны обширные знания, что нужны компетенции. Сразу приходят на ум слова шекспировского короля Лира: «Сведи к необходимому всю жизнь, и человек сравняется с животным». Кроме того, много говорят об индивидуальных траекториях ребёнка. Планируют вводить специальное досье на каждого ребёнка и в соответствии с информацией в этом досье направлять жизнь ребёнка и подростка в сторону, которая будет определена по неким заранее заданным критериям; а возможно это будет искусственный интеллект, и он заменит то, что раньше называлось судьбой.

В Конституции России в статье 43 сказано, что «каждый имеет право на образование» и далее: «Российская Федерация устанавливает федеральные государственные образовательные стандарты». Из последнего тезиса следует, что образование должно быть одинаковым на всей территории страны. Но из статьи 43 не ясно, каким должно быть образование. В чём цель образования, каково содержание образовательных стандартов?

Если оставаться на гуманистических позициях, следует сказать, что каждый гражданин должен иметь право не просто на некое образование, он должен иметь право освоить все ценности, созданные человечеством, в той мере, в какой ему позволят его способности. Существует три института познания мира: наука, искусство и религия. У каждого института свои специфические методы познания. Каждый человек должен, если и не освоить эти методы — научный, художественный и религиозный, — то хотя бы иметь о них представление. В этом будет заключаться полнота образования; и система образования должна учить всем трём способам познания мира. Человек имеет право не просто на образование, он имеет право на познание.

Арнольд Тойнби полагал, что целью образования обязана быть религиозность, но не корысть». Конечно, он не имел в виду Закон Божий. Он говорил о ценностных основаниях образования. Человек получает образование, чтобы ориентироваться в этом сложном мире, чтобы различать добро и зло, чтобы хотя бы примерно представлять себе, какие богатства выработало человечество за свою историю: науку, искусство, литературу, музыку…

Собственно, в этом нет ничего нового. Ещё два века назад Вильгельм фон Гумбольдт создал первый современный университет. Он опирался на античную традицию, переработанную и обновлённую эпохой Просвещения. То, что мы наблюдаем сейчас, — это отход от великой гуманистической традиции. Торжествует прагматизм, но такой прагматизм не даст большого урожая. Гумбольдт писал: «Очевидно, что люди не могут быть хорошими мастерами, торговцами, солдатами или бизнесменами, если, независимо от их профессии, они не являются хорошими, порядочными и — в зависимости от их состояния — хорошо информированными людьми и гражданами».

Познание и созидание должны идти рука об руку — в этом пафос гуманизма Гумбольдта. Немецкому интеллектуалу вторит русский религиозный философ Николай Фёдоров: «Противоречие, антиномия разумных существ и неразумной силы не разрушится, пока разумные (разумно мыслящие) существа не станут разумно действующими, то есть пока не объединятся два разума, теоретический и практический, а с ними и третий — художественный и религиозный. Только таким образом устранится противоречие разумного и неразумного, лежащее внутри самой природы, как приходящей, но ещё не пришедшей в сознание».

…

Культура

Однажды мне довелось беседовать с видным японским интеллектуалом. Он сетовал на культурный упадок в его стране. В эпоху Эдо, это XVII‒XIX века, культура в Японии расцвела: поэзия, литература — горожане много читали, бурно обсуждали произведения; театр кабуки; великолепное изобразительное искусство — живопись и особенно цветные гравюры на дереве укиё-э, миллиарды отпечатков были распространены по всей стране. После революции Мэйдзи, имевшей целью вестернизацию Японии, эта высокая культура пошла на спад. Технологический рывок Японии вовлёк в новую деятельность почти всё население страны; теперь сложился новый стиль жизни, и в этой жизни почти не оставалось места для наслаждения искусством и созерцания.

Японский интеллектуал задавался вопросами: как соединить ценности эпохи Эдо с современной технологической цивилизацией, как вернуть золотой век японской культуры? Можно ли в принципе гармонизировать современную высокотехнологичную жизнь с эстетическим и созерцательным духом эпохи Эдо? Как изменить для этого стиль жизни людей? Например, говорил этот человек, в Японии много деревянных синтоистских и буддистских храмов, и они ветшают. Но в стране почти не осталось плотников, которые могли бы отремонтировать храмы. Давайте, чтобы решить эту задачу, будем обучать плотницкому ремеслу, допустим, менеджеров крупных корпораций. Такой менеджер будет год работать на своём месте в корпорации с присущим такой работе нервным напряжением, ненормированным рабочим днём, суетливым перемещением на работу и обратно. А другой год этот менеджер, заткнув за пояс топор, будет ходить по стране со своими товарищами и ремонтировать храмы; вести совсем другую жизнь. Идея эта кажется какой-то несусветной, ненормальной. Но если вдуматься, скорее мы, современные горожане, особенно жители мегаполисов, ведём не вполне нормальную жизнь.

Это изысканные размышления интеллектуала. Но о подобных проблемах думают многие, и, конечно, не только в Японии.

Но главная тема, та, что на виду, — это обрушившийся на мир вал низкой культуры. Такая культура была всегда, но никогда она не доминировала; её представители не позволяли себе разрушать иерархию культурных ценностей. Мне возразят: а как же смена эпох в культуре, появление новых стилей? Например, художников-импрессионистов поначалу высмеивали, а их картины не покупали; художники XX века и вовсе отвергли традицию и создали новую живопись — абстракционизм, сюрреализм и т. п. Но эти люди, создававшие новые стили в искусстве, были талантливыми художниками. Теперь же низкая культура выдвигает вперёд бесталанных наглецов, которые умеют потакать пошлым предпочтениям публики, потому что сами пошляки. Эта культура становится образцом для миллиардов людей. Теперь ничего не стыдно, потому что мерило успеха культурного продукта — быстро заработанные деньги; а интернет, к сожалению, стал главным проводником низкой культуры. В этой среде нет авторитетов, которые задавали бы иную ценностную иерархию; эти авторитеты, даже если захотели бы вмешаться в процесс, попросту не смогли бы набрать сколько-нибудь заметную аудиторию.

Если кто-то скажет, что дважды два — пять, ему не удастся доказать свою правоту: сразу найдутся многие, кто укажет на его безграмотность. С культурой не так: многие люди, а среди молодёжи — большинство, необразованны в области культуры, культура, в отличие от математики, слабо присутствует в системе образования. Всякий может сказать на какую-нибудь глупость: «А мне нравится» — и никакие рациональные аргументы не сработают в силу абсолютной необразованности этого человека.

Я полагаю, что только надлежащее образование усмирит этот девятый вал вульгарности, захлестнувший общество. А вместе с образованием появится возможность привлекать всё больше людей как к освоению достижений подлинной культуры, так и к личной культурной практике. Это будет тем более важно, если заметно проявит себя тенденция к сокращению рабочего времени в связи с цифровизацией хозяйства. Тогда культурное оснащение людей позволит им насыщеннее и плодотворнее проводить своё свободное время.

Возможно, это не лучший пример, но всё же уместно вспомнить советскую культурную политику. Коммунисты выстроили огромную пирамиду — от клуба в каждом селе, дома культуры в каждом райцентре или на заводе до Большого театра. В работу этой пирамиды вовлекались десятки миллионов людей, в первую очередь школьники, которые могли учиться музыке, хоровому пению, живописи и т. п. Тиражи журналов — научно-популярных, литературных — были огромны. Да и тиражи серьёзных книг были по сравнению с нынешними несопоставимо велики. Например, книга Аристотеля, на которую я здесь ссылаюсь, издана в 1984 году только дополнительным тиражом 114 тысяч экземпляров; труды Николая Фёдорова в 1982 году — тиражом 50 тысяч экземпляров. А вот тираж книги Павла Флоренского, изданной в 2021 году, всего 500 экземпляров.

Сегодня в России участие государства в культурном процессе минимизировано. Так понимался либеральный подход к культуре, и так он зафиксирован в Конституции России: каждому гарантируется свобода творчества, и каждый имеет право на участие в культурной жизни. Советская конституция предполагала активную деятельность государства в сфере культуры: «Государство ставит своей целью расширение реальных возможностей для применения гражданами своих творческих сил»… Понятно, что коммунистическое советское государство предполагало почти полный контроль над культурным процессом, включая цензуру, что сейчас в России недопустимо, но здесь я обращаю внимание на то, что государство брало на себя ответственность за культурное развитие народа, плохо ли, хорошо ли — другой вопрос.

Надо заметить, что элементы активной культурной политики есть и в действующих конституциях многих стран. Например, в итальянской конституции сказано: «Республика поощряет развитие культуры и научных и технических исследований»; в конституции Испании: «Органы публичной власти содействуют доступу к культуре, на который имеют право все граждане, и поощряют его». (Выделено мной. — В. Ф.)

…

Забытое право

Возможно, главное право человека — право на труд. Поскольку труд, помимо семьи, — это главное в жизни человека. Без труда нет и самого человека.

В идеологии прав и свобод право на труд не находится в центре. Если говорить об антиномии свобода—равенство, свобода — это о политических свободах и правах, равенство — о социальной ответственности государства. Но труд оказывается в идеологии прав человека как бы в стороне; труд — всего лишь возможность заработать на жизнь, а в случае потери такой возможности конституции многих стран предусматривают пособие по безработице. Труд почти как обременение, как обуза. В последнее время всё больше разговоров о сокращении рабочей недели — до четырёх дней. Всё настойчивее призывы к введению безусловного базового дохода.

Карл Маркс почти два века назад поставил проблему отчуждения человека от результатов труда:

«…Труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности… он в своём труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы…

Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде».

Карл Маркс искал средство вернуть всем людям, но в первую очередь рабочим, смысл труда, творчество в любом труде и тем самым вернуть человека самому себе. Маркс видел решение в обобществлении средств производства, что устранило бы угнетение пролетариата.

Но теперь встаёт новая, ещё более драматичная проблема — отчуждение человека от самой возможности трудиться. Производительные силы в своём развитии достигли такого уровня, что нуждаются во всё меньшем количестве работников. Для Запада положение усложняется тем, что в последние десятилетия крупные компании, стремясь снизить издержки, размещали свои производства на Востоке, что сокращало ёмкость рынка труда. Безусловный базовый доход — это не благодеяние, это изобретение капитала; его предлагают ввести, чтобы люди продолжали потреблять товары и услуги, даже если у них нет работы, а значит, экономика, производящая эти товары и услуги, этот конвейер прибыли, будет продолжать работать. Системе нужно всё меньше трудящихся, ей нужны потребители. Но потребители без дохода от своей деятельности теряют свободу, их зависимость от бюрократии возрастет.

Поиск основы грядущей интегральной социокультурной системы — это поиск цельного человека. Это не возвращение назад, не архаика. Подобно тому, как европейский мир, пронизанный христианской идеей свободы, открыв для себя античность, нашёл путь грандиозных преобразований. Так и сейчас, возвращение к гуманизму не станет отступлением.

Но даже не это главное. Труд есть высшая ценность — труд, имеющий смысл, труд созидательный. И такой труд — удел вовсе не только учёных или представителей тех профессий, которые принято называть творческими. Гуманист Вильгельм фон Гумбольдт писал: «Похоже, что всех крестьян и ремесленников можно было бы возвести в ранг художников; а это значит, что люди, которые любят труд ради него самого, совершенствуют его, благодаря дару воображения и изобретательности, и таким образом развивают свой интеллект, облагораживают свой характер и достигают более утончённых и возвышенных удовольствий. Получается, что человека могут облагородить и возвеличить именно те вещи, которые сейчас, хоть они прекрасны сами по себе, часто служат инструментом его унижения». И далее Гумбольдт напрямую связывает созидательный, облагораживающий человека труд со свободой: «Бесспорно, свобода есть обязательное условие, без которого даже самые естественные для человека устремления могут не привести к таким благотворным влияниям. Всё, что идёт не от свободного выбора человека, а даётся в результате руководящих указаний, не становится частью его существа, а остаётся чуждым его природе; он исполняет это не с истинной человеческой энергией, а лишь с механической точностью».

И это наша тема. На этот тезис Гумбольдта следует опереться. Право на труд — это не банальное право получить пособие при потере работы, хотя, конечно, и это нужно; право на труд — это право на достойный труд, на созидательный труд. На такую деятельность, которая сплачивает индивидуумов в социальную общность. А без труда нет ни человека, ни общества. Именно так понимаемое право на труд связывает свободы и права человека; именно труд позволит преодолеть антиномию свободы и равенства.

У гениального русского писателя Андрея Платонова труд едва ли не главная тема. В его рассказах даже паровозы как живые — Платонов сам работал на железной дороге. В рассказе «Бессмертие» одна из героинь, по имени Галина, поступив работать на железнодорожную станцию, вначале никак не хотела эмоционально связывать свою жизнь с этой работой. Андрей Платонов пишет:

«Большое тело Галины болело по транспорту, потому что все люди на станции Красный Перегон, которые были ей симпатичны, тоже тратили своё сердце на железную дорогу. Сперва, когда Галина узнала такую жизнь, она решила: меня нисколько то не касается, откуда люди беду себе в душу пускают, — я пешком буду жить, а грузную тяжесть за плечами унесу, — мне что паровоз, что вагон, ничто ни к чему, — я ведь женщина — девка такая!

Однако Гале вскоре же нечем стало жить: ни для сердца, ни для симпатии, ни для думы не находилось никакого применения, поскольку она хотела существовать пешей в одиночку, а еду носить в котомке за спиною. И тогда, склонившись в силу жизни к людям, она стала разделять их участь и тревогу, а пешей жить хоть и могла, но не хотела: не стало интереса».

В этом коротком куске рассказа есть и вовлечённость в работу, «тело Галины болело по транспорту» и разделённость общего дела с другими работниками. И абсолютно неважно, кем работала эта Галина, в рассказе она кухарка, а могла бы быть учётчицей или стрелочником, — общее дело придавало смысл её жизни.

…

Заключение

Поиск основы грядущей интегральной социокультурной системы по Питириму Сорокину — это поиск цельного человека. Это не возвращение назад, не архаика. Это подобно тому, как европейский мир, пронизанный христианской идеей свободы, открыв для себя античность, нашёл путь грандиозных преобразований, покорения природы во благо человека. Так и сейчас, возвращение к гуманизму не станет отступлением. Напротив, вдохнёт новую жизнь в европейскую цивилизацию. У нас много говорят о традиционных ценностях, которых придерживается российское общество: ценность семьи, воспитание детей, уважение к старшим, любовь к Родине, — и это правильно. Говорят, что это основа российского консерватизма. Однако в идеологическом плане этого недостаточно. Спасти увядающий европейский гуманизм было бы сильным деянием. Это и стало бы следованием традиции, с одной стороны, а с другой — актуальной политикой, отвечающей на главные вызовы эпохи. Это был бы насущный консерватизм, опирающийся на главную традицию европейской цивилизации — гуманизм.

Неизбежна коррекция европейской идеологии. Индивидуализм, на котором взлетел Запад на невиданные ранее высоты, на котором построена концепция прав и свобод человека, теперь служит препятствием на пути решения глобальных проблем.

Как быть с теми правами человека, которые провозглашены, но не наполнены в достаточной мере содержанием? Это касается, по крайней мере, тех прав, которые здесь обсуждались: на образование как познание мира; на труд как созидание; на освоение культурных ценностей…

Возникающие вопросы объективны, поскольку двойственность — органически присущее свойство интегральной социокультурной системы. Если бояться двойственности, отвергать сложность, то впереди нас ждут рисуемые технократами антигуманные системы, вроде какого-нибудь трансгуманизма. Надо принять эту двойственность, потому что другой путь — игнорирование сложности — ведёт в тупик.

Нужны образы будущего — разные, если хотите, утопии. Сегодня такие образы предъявляют только технократы, остальные молчат, будто бы с ними согласны. Нужны высказывания, пусть даже резкие, нужны смелые социологические исследования, но сегодня социология почти низведена до опросов общественного мнения.

Что может сделать Россия? Как-то Валлерстайн сказал мне, что сегодня только Россия может организовать серьёзный разговор о будущем мира. Никто не откажется для такого разговора иметь дело с Россией — ни Запад, ни Восток, ни Латинская Америка, ни Африка. (Тогда, правда, не было санкций; теперь западные интеллектуалы побаиваются иметь дело с нашей страной, их могут жёстко наказать.) Кроме того, Россия имеет широкие культурные основания и богатый исторический опыт, в том числе опыт потрясений и революций.

То, что сказал Валлерстайн, важно, но ещё важнее другое. Россия сохранила основы для интегрального типа культуры. Российская двойственность — Европа и не Европа, индивидуализм и общинность, государство как сервис и как сакральный институт — с этой двойственностью часто призывают покончить, что, с моей точки зрения, означало бы покончить с Россией, эта свойственная России двойственность не порок, раз уж она существует с этой двойственностью тысячу лет, а напротив, уникальное конкурентное преимущество.

Сегодня мир на переломе. Нужны интеллектуальные преимущества, разум и дух, которые позволят создать новый большой проект. Тот, кто его создаст, станет лидером, а народ этой страны обретёт смысл и счастье.

Олений парк (Липецкая область) — Москва

Июль — ноябрь 2021 г.