Шафраник ушел в бизнес в 1998 году. С нуля сделал проекты в 11 странах. В 2000-х годах основал нефтесервисную компанию. Но и отраслевые коллизии и задачи по-прежнему переживает как свои. Возглавляет Высший горный совет некоммерческого партнерства «Горнопромышленники России» и еще одно авторитетное предпринимательское объединение — Союз нефтегазопромышленников России.

Основательный, как сосновая свая, Шафраник в свои 70 полон сил и энергии. Мощная харизма труженика и лидера, рубленые фразы. Позиция ветерана отрасли заслуживает внимания.

— Юрий Константинович, нас зацепил яркий фрагмент вашего выступления на недавнем съезде Союза нефтегазопромышленников. Цитирую: «Никому же не придет в голову завозить в Россию танки Challenger, Leopard, Merkava или Abrams. А вот нашпиговать стратегические объекты нефтяной и газовой отрасли импортной техникой почему-то было возможно». Вопрос к вам как человеку, почти полвека работающему в нефтегазе. Когда, как, почему и при каких обстоятельствах это стало возможно?

— К концу 1980-х нефтегазовый комплекс Советского Союза и России (а внутри РСФСР — отраслевое ядро, Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс) вышел на пик своего могущества по всем параметрам: геологоразведка, строительство, бурение, добыча. Эта мощь на 90 процентов была достигнута за счет отечественного оборудования, технологий и науки. Из крупного технологического оборудования мы не создавали разве что мощных компрессоров для магистральных газопроводов, но уже построили Сумской завод для их производства.

Тем не менее состояние изоляционизма, в котором пребывал советский нефтегаз, отсутствие конкуренции с внешним миром привело к тому, что к концу 1980-х мы уже заметно отставали по производительности, эффективности от лучшего мирового уровня. И когда в начале 1990-х в отрасль пришли западные сервисные компании вместе с передовыми технологиями и оборудованием, это было отлично. Мы прорвали изоляцию, обогатились компетенциями. К примеру, мы делали горизонтальное отклонение участков скважин 200 метров, а сейчас делаем два километра и более в пласте шириной полтора метра. Мы впитывали всё, быстро учились, не боялись конкурировать. И были созданы вертикально интегрированные компании, которые достигли высочайшего мирового уровня: мы способны конкурировать с любым зарубежным партнером.

А потом случилась вещь, которая сыграла с нами злую шутку: бешеный поток нефтегазовых доходов, обрушившийся на нас в первой половине 2000-х. Он вскружил голову, нам стало выгоднее и проще купить готовое оборудование или даже готовую услугу по разведке, бурению или добыче, чем «заземлять», осваивать зарубежные технологии, «выращивать» свои собственные. Агитация и политическая воля государства уперлись в людей, которые умеют только делить. А профессионалов, которым можно было бы поставить задачу, и они точно добьются результата, уже недостаток. Туполев, Шашин, Муравленко, Щербина, Баталин, Чирсков — где они?

— Есть Шафраник.

— В ТЭКе есть Алекперов, Богданов, Михельсон… Но людей такого профессионального масштаба явно не хватает.

Уход из России «большой четверки» западных нефтесервисных компаний отразится на реализации проектов со сложными конструкциями скважин. В итоге будем строить более простые скважины, а значит, для поддержания уровня добычи останется один «инструмент» — больше бурить

От изоляции к зависимости

— «Большая четверка» глобальных нефтесервисных мейджоров — Schlumberger, Halliburton, Baker Hughes, Weatherford — уходят или не уходят из России? Каковы масштабы и направления их деятельности в российском нефтесервисе? Чем грозит уход?

— В конце марта все компании «большой четверки» объявили о приостановке инвестиций в Россию. По данным норвежской исследовательской компании Rystad Energy, на иностранные нефтесервисные компании в последние годы приходилось около четверти всех капиталовложений в добычу нефти и газа в России. В абсолютном выражении они планировали вложить в 2022 году около 13 миллиардов долларов инвестиций, в том числе около 11 миллиардов долларов из стран, наложивших санкции на Россию.

У нас есть серьезная зависимость от западных компаний по ряду направлений. Это телеметрия, в первую очередь роторно-управляемые системы и каротаж во время бурения; оборудование и программное обеспечение для гидроразрыва пласта (ГРП), технология пенного цементирования скважин и ряд сложных систем бурового раствора. Поэтому уход «большой четверки» отразится на реализации проектов со сложными конструкциями скважин — с большими отходами от вертикали, протяженными горизонтальными участками, с большим количеством флотов для проведения ГРП. В итоге будем строить более простые скважины, а значит, для поддержания уровня добычи останется один «инструмент» — больше бурить.

Другой не менее важный сегмент, где доминируют зарубежные нефтесервисные компании, — это предоставление специального программного обеспечения, где доля иностранных производителей доходит до половины. По имеющимся оценкам, полное импортозамещение по всем направлениям ПО может занять около пяти лет. Однако у наших IT-компаний есть определенные успехи уже сейчас. Так, среди основных программных продуктов для гидродинамического моделирования на нашем рынке представлен продукт российской компании Rock Flow Dynamics. Перспективные наработки есть также у «Сургутнефтегаза» и «Роснефти».

Когда в начале 1990-х в отрасль пришли западные сервисные компании вместе с передовыми технологиями и оборудованием, это было отлично. Мы прорвали изоляцию, обогатились компетенциями. А потом бешеный поток нефтегазовых доходов вскружил голову: нам стало выгоднее и проще купить готовое оборудование или даже готовую услугу по разведке, бурению или добыче, чем «заземлять» зарубежные технологии и «выращивать» собственные

— В 2014 году прозвенел звоночек для нефтегаза — как и для многих других отраслей — о нашей чрезмерной зависимости от импортных технологий и оборудования. Уже тогда для нас полностью закрылся доступ к технологиям глубоководной шельфовой добычи и разработки трудноизвлекаемых запасов. Импортозамещение стало одним из приоритетов государственной политики. Произошли ли за эти годы изменения в государственной политике?

— Стратегия государства изменилась тогда, увы, только на словах. Разворот не был подкреплен действиями исполнительной власти, бизнеса и фамилиями конкретных людей, ответственных за эти действия. А задача-то вполне понятная. Посадил специалистов за стол (список недружественных стран уже и тогда был понятен, как был он понятен еще во время Мюнхенской речи Путина в 2007 году). Пробежались по списку закупок сырья, материалов, оборудования в этих странах, отметили критически значимые позиции. Далее определяем, какие компании в какие сроки способны это заместить, на этот срок ищем альтернативных поставщиков в дружественных странах. Министерство энергетики координирует работу. Всё! Но необходимы безусловная последовательность, спрос и ответственность за результат. Между тем цель и результат заменили дорожными картами в никуда.

— На съезде Союза нефтегазопромышленников вы предложили создать отраслевой штаб по импортозамещению при Минэнерго. Вы только что описали его работу…

— Я хочу напомнить, что мы имеем опыт успешного реформирования в стране, и это реформа ТЭКа. Самой тяжелой была реформа угольной отрасли. В ней работало 900 тысяч человек, сейчас — 150 тысяч. Добываем угля больше, продаем на экспорт в десять раз больше — на 15 миллиардов долларов вместо прежних полутора миллиардов. Секрет успеха — правильная стратегия, правильная координирующая работа органов власти. И правильный ответственный — Анатолий Яновский (в 1993–1998 годах работал заместителем генерального директора компании «Росуголь», принимал активное участие в реформировании угольной отрасли. — «Эксперт»).

Подобным образом была проведена реформа нефтяной промышленности: мы создали ВИНКи, произведя интеграцию предприятий из четырех министерств.

— Какие ниши, позиции, где у нас критическая зависимость от импортных поставок в нефтегазе, можете перечислить?

— Самая критическая зависимость — в крупнотоннажном СПГ. Ситуация особенно острая потому, что отрасль сейчас в мире бумирует. Американцы на глазах здесь становятся самыми крутыми. Обратите внимание, как они умеют концентрироваться. Они провели уже в нынешнем веке у себя одну революцию, сланцевую, увеличив добычу нефти и газа почти вдвое за восемь лет. Теперь навалились на СПГ, клепают и клепают заводы. Мы пока не обладаем полным циклом технологий и оборудования. Надо было начинать осваивать лет на десять-пятнадцать раньше, создавая западным партнерам благоприятные условия бизнеса (с безусловной локализацией зарубежных достижений в России).

— Мы не заставляли иностранцев делиться с нами технологиями. И первый сахалинский СПГ-завод, запущенный в 2009 году, и первенец «НоваТЭКа» завод «Ямал СПГ» в Сабетте построены исключительно по западным технологиям, проектным решениям, с использованием зарубежного основного технологического оборудовании. Почему?

— Это было быстро, эффективно и результативно. Вдобавок мы уверовали с горбачевских времен (и долго не можем от этого отказаться), что западные ценности являются эталонными, и рассчитывали на интеграцию в «мировых объятиях», стремились в 2000-х в ВТО… Я и сейчас считаю, что интеграция прекрасна, но только не в ущерб экономической безопасности России.

— Вы лично в ранге министра топлива и энергетики РФ подписывали оба сахалинских СРП. Почему в этих документах не было обременений по локализации технологий крупнотоннажного сжижения газа?

— Хуже, все кратно хуже, чем вы говорите. Мало того, что подписывал. Задумал, организовал, Закон о СРП провел через Думу. Вы просто не были на Сахалине в начале 1990-х. Более убогого, тупикового территориального образования не было! Просто жуть! При этом Корея рядом, Япония рядом. Границы открылись. Люди ездят, смотрят и говорят: «Слушай, почему на этих островах нефти и газа нет, но живут они вот так, а я так не живу?» И люди уезжали пачками просто. Это первое.

Второе. Тогда у нас вообще не было даже представления о промышленных СПГ-технологиях: ни платформ, ни оборудования, ничего. Тем более что ледовая обстановка, течения и другие особенности Охотского моря над Северо-Восточным шельфом Сахалина были уникальными по сложности в практике мирового нефтегаза. Никакой Норвегии ничего подобного тогда не снилось!

И СРП учреждались с главной целью — создать условия для ведущих нефтегазовых мейджоров на много лет вперед, чтобы они вложились в разработку сахалинских недр, а монетизация ресурсов недр дала бы нам источник средств для модернизации этих территорий. При этом в СРП было черным по белому записано требование локализации всего оборудования до уровня 70 процентов. Читайте документы внимательно!

Все же был достигнут колоссальный эффект: территория получила индустриальную базу, бюджет — будущее!

— Оригиналы договоров СРП «Сахалин-1» и «Сахалин-2» закрыты для публичного доступа. Мы не подозревали, что они содержат четкие требования по локализации.

— Записать на бумагу мало. Надо отслеживать и добиваться выполнения. Есть правительственная комиссия (по контролю за осуществлением иностранных инвестиций — «Эксперт»): проводи заседания, отслеживай, где они размещают заказы, с какими нашими предприятиями работают, выясняй, объясняй, убеждай, добивайся. В 2007 году «Газпром» получил контрольный пакет в «Сахалин Энерджи», консорциуме-операторе «Сахалина-2». И «Роснефть» имеет долю в проектах. Казалось бы, исчезли даже формальные препятствия для целенаправленной локализации проекта. Но ежедневная, скрупулезная, настойчивая работа с инвесторами так и не заладилась.

Опять пошли по легкому пути. Вся моя жизнь, моя крестьянская закваска учат: успех и результат — только на трудном пути. Идешь по легкому — обязательно влипнешь. Вот мы и влипли. Получили испытание. Преодолеем, конечно, но видишь как? А где же наши годы и деньги?

Держать инвестиции

— Возвращаемся к тезисам вашего доклада на съезде. Вы предлагаете два инструмента кризисной подстройки нефтяной отрасли к новой реальности. Это строительство подземных хранилищ нефти как компенсатора возможных перебоев с экспортом в условиях неформального, а обсуждается и формальное европейское эмбарго, — раз. И идея создания фонда неработающих скважин на будущее — два. В чем замысел?

— Поймите, дело не в фонде и не в подземных хранилищах. Это лишь способы реализации главного императива — ни в коем случае нельзя зажимать инвестиционную программу. В период падения спроса и цен, как в разгар пандемии, либо сейчас, в момент резкой переориентации экспорта с появлением временно свободных объемов нефти, смерти подобно сворачивать капиталовложения. Мы выдвигали уже эту идею про фонд незавершенных скважин в разгар эпидемии COVID-19 в 2020 году, обращались к тогдашнему министру энергетики Александру Новаку. Он нас поддержал. Теперь ситуация снова тяжелая, нет в моменте спроса на весь объем добычи. И снова нельзя сбрасывать инвестиции, останавливать бурение. Бури на будущее и заполняй хранилища. Ведь нефть и газ в любом случае так или иначе будут востребованы в мире. Это товары, которые если не за 120 долларов за баррель, то, скажем, за 55 у нас все равно купят. А нам и по 40 продать на экспорт будет выгодно.

В годы освоения Западно-Сибирской нефтяной провинции стройкой руководили люди, прошедшие войну. Для них не было границ. Восемьсот километров? Пустяки. Пойдем и сделаем. Проект и человек — вот правильные слова. А институт развития для меня — ругательное слово. Нет проекта и фамилии — ничего не сработает

— Смелое решение вы предлагаете. Страшно его принимать.

— Страшно? Тогда, как говорится, заворачивайтесь в простыню и ползите на кладбище. Неординарная ситуация, в которой живет сейчас наша страна из-за самых широкомасштабных санкций, которые когда-либо были, требует и неординарных, четких и продуманных решений. Мои предложения из этой категории, и они еще, поверьте мне, не самые радикальные.

— Не нам страшно. Это министр финансов скажет, что большие финансовые риски у вашей схемы с фондом незавершенных скважин. Кто за них заплатит?

— Конечно, заказчик. Нефтяная компания, если она действительно думает о своем будущем и строит свою стратегию развития, как говорится, вдолгую.

— Как мы обяжем, принудим или заинтересуем нефтяную компанию заплатить за строительство скважины, которая не будет эксплуатироваться, а следовательно, эти расходы не будут гарантированно покрыты?

— Нельзя забывать, что недра принадлежат государству. При этом нефтяные проекты не рассчитаны на быструю отдачу. Однако под нефть можно всегда взять кредитные ресурсы. Если не в коммерческих банках, то в государственных фондах. У нас сейчас испытаний и так предостаточно, и, чтобы не вести экономику к лишним испытаниям, нельзя обрушать инвестиционные программы. А государство через Центробанк имеет возможность создать схему, которая позволит нефтяным компаниям реализовать эту задачу. Тем более что потраченные средства непременно окупятся.

В конце 1960-х — 1970-е годы, когда шло освоение Западно-Сибирской нефтяной провинции, ни один проект по строительству скважин в Тюменской области на бумаге не считался выгодным. Месторождения были в 800 километрах на северо-восток от обжитых территорий. Ни дорог, ни энергетики — ничего нет. Страшно было начинать? Да нет, конечно. Из другой экономической логики исходили люди, в расчете на другие горизонты. И мы с вами уже шестой десяток лет за счет сибирской нефти живем.

И еще важный момент. Руководили стройкой тогда люди, прошедшие войну. Для них не было границ. Восемьсот километров? Пустяки. Пойдем и сделаем. Проект и человек — вот правильные слова. А институт развития для меня — ругательное слово. Есть проект, есть фамилия — супер! Нет проекта и фамилии — ничего не сработает. Можно забыть сразу.

Наступает время для кардинальной трансформации российской экономической системы. Надо подключать к руководству отраслями новых людей, с государственным мышлением, имеющих высочайшие репутацию и профессионализм. В цене должны быть только те, кто дает результат. Тех, кто только умеет делить финансы, необходимо срочно отодвинуть. Тем более что глобальная ситуация заставляет нас мобилизоваться.