— А как я мог не предполагать, если я военный в запасе?

— Некоторые военные в запасе сразу после объявления мобилизации побежали за границу…

— Я ничего об этом не знаю. Меня мобилизовали несколько дней назад, и теперь у меня кнопочный телефон. Я не знаю, что происходит, только знаю, что я присягу давал. И никто этой присяги не отменял.

— И присяга не казалась вам просто формальностью? После Великой Отечественной войны мы привыкли думать, что война наших поколений никогда не коснется.

— Это ошибочное мнение — то, что присяга может восприниматься как формальность. А зачем тогда существуют мобилизационные планы, военный комиссариат?

— Когда началась СВО, вы думали о том, что можете быть мобилизованы?

— Когда СВО началась, не думал. Я думал, что обойдутся силами профессиональной армии.

— А когда новости с фронта стали не самыми приятными, тоже не думали?

— Нет, не думал. И никто не думал. Решения Генштаба от нас за семью печатями. Вряд ли мы можем вникать в их планирование. В конце концов, может так оказаться, что это и не ситуативное, а стратегическое планирование. Мы солдаты, нам этого не понять.

— Кем вы работали до мобилизации?

— Главным редактором федерального портала «История.РФ».

— Это совсем не похоже на военную деятельность…

— Совсем не похоже… Но я мужчина, воин и солдат. У меня есть честь, достоинство, гордость и патриотизм.

— Вы уже знаете, куда вас направят — на передовую или на освобожденные территории?

— Мы этого знать не можем.

— Люди, которые сейчас находятся рядом с вами, такие же мобилизованные, как относятся к мобилизации?

— У нас очень хорошая команда. Ребята мне очень нравятся. Нормально относятся.

— Как можно к этому нормально относиться? Вас выдернули из обыденной жизни в непонятное будущее…

— Если бы вы были мужчиной и дали бы обещание родине ее защищать, для вас важно было бы его сдержать.

— Вам не страшно?

— Мандраж присутствует и, наверное, стресс. Космонавты тоже боятся. Но преодолеть свой страх — это великое умение. Да, сбежали каких-то полтора урода. Мы тут все из Москвы. Тоже могли от мобилизации сбежать. Каждый имел такую возможность. Мы в столице живем, а не в каком-нибудь отдаленном селе или депрессивном регионе. Но мы не уроды.

— Что вы чувствовали, когда давали присягу?

— Присяга — это клятва гербу, гимну, знамени. Клятва на верность Отечеству. Это всё высокопарные слова, но это клятва маме, папе, всей нашей России. Сложно сказать, что чувствуешь, но чувствуешь что-то. Я служил срочную службу и точно так же, как сейчас, был выкинут из прежней обыденной жизни. Уехал на Кавказ — регион с совершенно другим менталитетом. Так же и сейчас.

— Вы умеете воевать?

— Не умею. Но мы научимся. Я не участвовал в боевых действиях никогда. Но буду участвовать. А вы думаете, в сорок первом людей волновал этот вопрос? Тогда набирали не триста тысяч, а пять с половиной миллионов. А что же нам надо было — Москву сдать?

— Люди, которые бегут, сбиваются в стаи единомышленников и между собой говорят: «Мы не хотим становиться убийцами. Страна заставляет нас стать убийцами». И так они чувствуют себя морально лучше. Что вы об этом думаете?

— Быть гражданином — это не право, а привилегия. И не только права, но и обязанности. А у русского народа вечный комплекс, что ему что-то просто так дадут. Это неправильно. Я знаю, в каком государстве мы живем, знаю, что тут не все бывает правильно. Но другой России у нас нет и, к сожалению или к счастью, не будет. Мы обязаны оставаться с ней до конца. Если мы не временщики. В этой стране будем жить мы, наши дети. А кто будет защищать моих детей, мою семью, если я погибну? Эти временщики?

— Что вы сейчас чувствуете?

— Ничего. Я лежу на кровати, ем сыр. Голландский, из сухпайка. Очень вкусный, между прочим. А куда нас пошлют, мы уже на месте разберемся. И воевать на месте научимся.

— Вы поддерживаете этот конфликт с Украиной?

— Не буду скрывать, я считаю, что работа, которая велась с Украиной с девяносто первого года, велась откровенно неправильно. По понятным причинам. А потом она уже неправильно велась стратегически. Это привело к обострению противоречий, которыми воспользовались определенные игроки. Они этим пользовались и во времена Российской империи, и во времена Советского Союза. Мы не в силах влиять на какие-то глобальные процессы. Но если люди, принимающие решения, допустили такую ситуацию, то нам остается за это только расплачиваться.

— И вы согласны расплачиваться за решения, принятые не вами?

— В этом и заключается наша разница с теми бегунами. Согласны. Тут, знаете, сейчас вокруг меня контингент такой… Но я горжусь тем, что я сейчас с этими мужиками, с этими пацанами. И я уверен, что мы победим. Потому что это народная война, а все мы, кто тут собрались, — народ. В Великую Отечественную к нам на землю пришел немецкий народ, он сломил в боях Красную Армию, а потом в бой вступил простой советский народ, и он победил.

— Вы сказали, что рядом с вами сейчас простые люди. Что вы имели в виду?

— Что это социально разные слои и по большей части простые люди. И это хорошо. Сейчас хорошо. Но потом это будет чревато социальным напряжением — когда эти простые люди вернутся с войны и начнут задавать вопросы тем, кто побежал: «А ты в каком полку служил?». И ничем хорошим это не закончится.

— И все-таки, кто такие эти люди, которых вы называете простыми?

— Как хотите назовите — глубинный народ, но весь он здесь. Здесь сейчас русский народ. Они не причисляют себя к каким-то стратам, социальным классам, к интеллигенции. Мы сейчас видим, чего эта интеллигенция стоит. Я закончил аспирантуру, и мне с водителем автобуса легче. Я со своими. И мы делаем, не думая. Мы свой выбор сделали. И мы победим.

— Возвращайтесь с победой.