— Это научное направление зародилось относительно недавно — на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Оно построено на фундаменте, который заложили еще военные психологи Российской империи Герасим Шумков, Петр Изместьев, Николай Головин, Андрей Снесарев и другие. Они развивали мысль о том, что главное на войне — человек, изучали его психологическое состояние до, во время и после боя, пытались объяснить природу инстинктов, индивидуального и массового поведения воинов в периоды сражений, феномен героизма и паники.

После Русско-японской, а затем Первой мировой войны стало очевидно, что сфера исследований в этой области гораздо шире. Сначала военные медики, затем психологи, а потом и военное руководство обратили внимание на то, что появилось огромное количество людей, которые сходили с ума после пережитого военного стресса. Возникло понимание, что помимо физических увечий война приносит людям страдания, которые часто проецируются на всю их дальнейшую жизнь. Все эти вопросы изучались на протяжении двадцатого века на примере Первой мировой и Великой Отечественной войн, потом локальных войн и конфликтов, в которых участвовала Россия. Когда накопилось достаточно материала, случился антропологический поворот и в изучении военной истории. Научное сообщество осознало, что представителям разных дисциплин, которые занимаются этой темой: философам, психологам, историкам, военным медикам — надо собраться вместе и интегрировать свои методики в единую систему.

— Фиксируют ли ваши методики различия восприятия войны в разных поколениях?

— Нет, мы не видим особых отличий в переживаниях войны, страха смерти, потери близких, других экзистенциальных вещах у участников боевых действий, когда в экстремальных условиях перестраивается вся прежняя шкала жизненных ценностей. По крайней мере, применительно к эпохам конца девятнадцатого, всего двадцатого и начала двадцать первого века ощутимой разницы нет. Люди разных поколений, прошедшие войну, мыслят похожими категориями и часто действуют одинаково в сходных типовых ситуациях. Такие параллели четко прослеживаются в наших исследованиях. Не случайно еще в 1942 году войсковой капеллан и офицер британской армии Норман Коупленд* в своей книге «Психология и солдат» отметил, что «из поколения в поколение оружие меняется, а человеческая природа остается неизменной». А советский писатель и военный корреспондент Константин Симонов однажды сказал: «Человеку иногда кажется, что война не оставляет на нем неизгладимых следов. Но если он действительно человек, то это ему только кажется». Сравнительный анализ источников личного происхождения — писем, дневников, воспоминаний участников разных войн — убедительно это подтверждает.

— Чем научная антропологическая история войны отличается от той, что представлена в многочисленных художественных фильмах, где война показана через личные истории главных героев ?

— Тем, чем в принципе отличается наука от художественного вымысла — своей документальностью. Но при этом нельзя не отметить, что значительная часть старых советских фильмов о Великой Отечественной войне, снятых в шестидесятые-семидесятые годы, очень точно, глубоко и достоверно передает психологические и повседневно-бытовые аспекты военного времени. Это связано с тем, что часто режиссеры, сценаристы, актеры сами в прошлом были участниками войны и хорошо понимали своих героев. Тогда еще при кинематографе был обязательный институт военных консультантов. Историкам не в чем упрекнуть те культовые фильмы о войне, которые многие из нас смотрели в детстве: «Судьба человека», «На войне как на войне», «Хроника пикирующего бомбардировщика» и многие, многие другие.

В девяностые годы была развернута целая кампания по разоблачению сложившихся в народе представлений о войне — в частности, много шума было по поводу использования героических символов, высказывались подозрения, что журналисты их специально выдумали в целях пропаганды и буквально лепили героические мифы «на коленке». Но когда начинаешь изучать документы, понимаешь, что перекос как раз был в другую сторону — подвигов совершалось гораздо больше тех раскрученных историй, о которых стало известно всей стране благодаря журналистам. Можно сказать, это были типовые, массовые подвиги, которые совершали многие люди, и каждый из них умирал по-настоящему. История знает сотни «матросовцев», «талалихинцев», «гастелловцев». Мне в архиве попадалось донесение политотдела 19-й армии Карельского фронта от 29 сентября 1944 года, в котором сообщалось о подвиге коммуниста ефрейтора Владимира Дмитриенко из 122-й стрелковой дивизии — фактически таком же подвиге, который совершил Александр Матросов. О нем писали в дивизионной и армейской газетах, но для превращения героя в символ этого было недостаточно.

Уже в наше время стало известно, что в бою, в котором погиб летчик Николай Гастелло, был совершен еще один огненный таран — капитаном Александром Масловым и его экипажем. Но журналисты не описывали каждый бой, у них была конкретная и вполне понятная цель — показать героизм советских воинов и — да, создать символ, который укреплял бы моральный дух солдат. Газетные летописи были правдивы, но они, конечно, не показывали всех героев.

Армия, которую предали

— После окончания Великой Отечественной СССР принимал участие в нескольких локальных конфликтах за рубежом. Самый крупный из них, который оказался еще и самой продолжительной войной в нашей истории, — афганский. Насколько изменился советский солдат к тому времени?

— Это было поколение воевавших детей невоевавших отцов. Психологически они оказались ближе к своим дедам — участникам Великой Отечественной. Война в Афганистане длилась больше девяти лет, с декабря 1979-го по февраль 1989 года, на разных ее этапах мотивация и психологическое состояние военнослужащих были разными. В СССР про эту войну долгое время почти ничего не знали. В СМИ попадало мало информации, даже на памятнике запрещалось писать, что солдат погиб в Афганистане. В 1984 году появились первые публикации, в которых журналисты пытались романтизировать эту тему: что там наши ребята помогают отсталому народу строить социализм. В 1987 году стали постепенно показывать, что, вообще-то, наши герои там не только строят дороги, мосты и школы для местных жителей, но и воюют.

С военной и бытовой точки зрения труднее всех было тем, кто оказался в Афганистане в самом начале этой войны. Они еще не понимали местной специфики, отрабатывалась прямо на месте тактика ведения боевых действий в непривычных условиях, и только в середине войны ситуация стала выправляться в плане снабжения личного состава более подходящими средствами защиты, создания в военных городках и гарнизонах комфортных бытовых условий, появился опыт ведения боев в горной местности. По воспоминаниям ветеранов, в Афганистане было настоящее боевое братство, где старшие помогали молодым, учили их выживать, потому что все понимали: если ты не научишь молодого бойца правильно действовать в определенной обстановке, он не сможет тебе помочь в трудную минуту.

Уже при выводе войск из Афганистана многие бойцы, которым по сроку службы был положен выход на дембель, отказывались уезжать, так как считали незаменимым свой опыт, а новобранцев берегли, в том числе опасаясь, что они угробят боевую технику. Все держались друг за друга, на рожон не лезли. Командиры берегли бойцов, чувствовали личную ответственность за каждого «двухсотого» и «трехсотого». Мотивация тоже была вполне ясная: верили, что защищают южные рубежи своей родины.

Но к концу восьмидесятых попытки СМИ объективно разобраться, что там на самом деле происходит, резко сменились негативным освещением афганских событий в связи с изменением политической обстановки в самом СССР. Возникло непонимание и осуждение со стороны общества, стала обыденной циничная фраза бюрократов: «Я вас туда не посылал». На «афганцев» обрушился весь негатив СМИ, хотя ребята до конца выполнили свой долг, не проиграли ни одного сражения, выходили из Афганистана с развернутыми знаменами, а не так, как драпали недавно американцы. Но на рядовых участников войны в Афганистане были перенесены все политические ошибки руководства страны, и эти негативные установки добавились к естественным проявлениям посттравматики.

Многих поразил так называемый афганский синдром. Я стараюсь отслеживать судьбы тех людей, с которыми общаюсь в ходе исследований. Что касается именно ветеранов Афганистана, у многих из них, к сожалению, жизнь сложилась трагично, даже у тех, кто, как мне казалось, имеет силы справиться с пережитым стрессом. Среди них большой процент внезапных ранних смертей, самоубийств, разрушенных семей, а в девяностые годы еще и вхождений в преступные группировки. Это огромная потеря для нашей страны — молодые, здоровые парни с боевым опытом, которых просто отвергло общество. Проблема с посттравматикой решаема, но если общество относится к участникам боевых действий равнодушно или даже враждебно, то справиться с этим тяжело. Читайте роман Ремарка «Возвращение»: там все это хорошо описано, хотя речь шла о последствиях Первой мировой войны.

Война ― момент истины

— Какие перемены в обществе вы фиксируете сегодня?

— Когда военные конфликты носят локальный характер, они затрагивают определенный регион, определенные группы населения, определенную часть армии, а общество в целом всем этим не затронуто и относится к ним отстраненно, как к чему-то далекому, что его не касается. Долгое время реакция на современные нам события была именно такая. Теперь оказывается, что эта история затрагивает всех. И тогда общество начинает делиться на пассионариев, которые защищают интересы своей страны и готовы многим пожертвовать ради этого, включая саму жизнь, и на тех, которым ближе собственные интересы, привычный комфорт и устоявшийся образ жизни. И те и другие встречаются во все времена, на всех войнах. Война — это момент истины.

— По официальным данным, на портале Госуслуг зарегистрировано 70 тысяч запросов от добровольцев, желающих воевать на Украине. Это огромная цифра для нашего времени и, наверное, для нашего общества…

— Надо смотреть, кто именно записывается в добровольцы. Думаю, большое количество из них — это офицеры с боевым опытом, которые при Сердюкове были уволены из армии. В этой ситуации они решили, что могут быть востребованы и более полезны, чем молодые, необстрелянные ребята. У них есть опыт, умение воевать.

— Что для них значит воевать?

— Кадровые военные — это люди, которые изначально выбрали своей судьбой и профессиональной деятельностью службу в армии, а значит, и возможность в случае войны погибнуть одними из первых. Потому что главная задача кадровой армии в случае начала войны — сдержать силы врага и выиграть для своей страны время, необходимое для развертывания мобилизационных ресурсов. То есть эти люди знают, на что идут, когда делают такой выбор. И в этой ситуации они логично следуют своему однажды выбранному пути.

— Как вы оцениваете информационную кампанию вокруг СВО?

— Ситуация уникальна тем, что по сравнению с более ранними конфликтами, с той же Чечней, мы с вами наблюдаем войну как реалити-шоу. Только не надо относиться к ней как к реалити-шоу, потому что это не шоу, а именно война, как бы она официально ни называлась. Есть вещи, которые с точки зрения военной тайны не должны попадать в СМИ, есть многое такое, что гражданскому населению знать не нужно. Но сейчас любой очевидец события со смартфоном в руках пытается заснять его на видео, выложить в сеть и тем самым проинформировать не только любопытствующего обывателя, но и сопредельную сторону.

Что касается информационной политики по ту сторону линии фронта… Я знаю на примере знакомых, родственников и родственников знакомых, как влияет многолетняя пропаганда на сознание людей, как они необратимо меняются и еще недавно близкие становятся врагами. Вспомните, что писали в комментариях украинцы не сегодня, а еще в 2014 году по поводу девушки из Горловки, которая погибла от их обстрелов с десятимесячным ребенком на руках, или о людях, заживо сожженных в Доме профсоюзов в Одессе… «Самка и личинка колорада», «майские шашлычки из сепаров»… Это определенное воспитание, при котором отключаются все критические центры восприятия и мышления, элементарная способность к сочувствию и эмпатии; противник полностью расчеловечивается, воспринимается как биомусор. Отсюда и зверские пытки пленных, и издевательство над мирными жителями несогласного с политикой Киева Юго-Востока Украины. Кстати, и во время Великой Отечественной войны особая жестокость в отношении слабых и безоружных была свойственны именно бандеровцам. Сейчас рассекреченные документы об этом активно публикуются. Жаль, что не раньше. Многих бы это могло отрезвить и предостеречь.

— Возможно ли в будущем примирение русских и украинцев?

— Давайте вспомним события совсем недавнего прошлого — первую и вторую чеченские кампании. Мог ли тогда кто-нибудь поверить, что будут такие отношения между русскими и чеченцами, как сейчас? И вот сегодня на фронте они воюют спина к спине, защищая и прикрывая друг друга, вместе спасают мирное население… Так что и между русскими и украинцами рано или поздно все успокоится и устаканится.

— Сколько должно пройти времени, чтобы ученые смогли дать оценки этому конфликту?

— С точки зрения науки осмысление этих событий происходит уже сейчас, но выводы можно будет сделать, когда все завершится. Но то, что историю пишут победители, — это правда. Вне зависимости от того, какой эта история была в реальности. И еще есть древняя восточная мудрость: «Если будущее сложилось неправильно, прошлое изменится». Посмотрите, что происходит сейчас, какие информационно-психологические сражения развернулись вокруг нашего прошлого… Чтобы будущее сложилось правильно, нужно, чтобы никто не изменял наше прошлое — историю Великой Отечественной войны. В современной ситуации отношение к ней — это яркий маркер, та черта, по которой происходит самоопределение, самоидентификация и разделение по принципу «свой — чужой».