«Большая двадцатка» родилась как следствие экономических потрясений, а не абстрактных дипломатических соображений, и в этом ее особое преимущество. Впервые о необходимости создания площадки такого формата заговорили после азиатского финансового кризиса 1997–1998 годов, который наглядно показал темные стороны неконтролируемой глобализации.
Впрочем, после учредительной конференции в Берлине в 1999 году об этой идее забыли и не вспоминали, пока в 2008-м не грянул новый кризис. С тех пор «большая двадцатка» стала собираться регулярно. А после того, как Россия присоединила Крым (в результате чего исчезла «большая восьмерка», а «большая семерка» сильно потеряла в значимости и весе), G20 превратилась в наиболее перспективную и представительную структуру глобального мира (85% мирового ВВП и 75% мировой торговли), направленную на координацию работы по экономическим проблемам современности.
Вот почему задолго до очередного саммита «двадцатки», который прошел 15–16 ноября на Бали, было так много информационного шума. Казалось, что G20 — самая многообещающая платформа для поиска компромисса в условиях украинского кризиса, который сотрясает систему международной безопасности, а также для создания механизмов смягчения надвигающейся глобальной рецессии, вызванной экономической политикой Большого Севера и пандемией. «Экономические данные большей части стран Группы двадцати упали до уровней, сигнализирующих о спаде» — к такому неутешительному выводу пришел МВФ в исследовании, опубликованном накануне саммита.
