Сегодня Россия учится работать с монархиями Залива, сохраняя при этом отношения с Ираном; ищет баланс между поддержкой традиционных режимов и борьбой с терроризмом; поддерживает отношения и с Израилем, и с Турцией, и с новыми властями в Сирии.

Есть ли у России своя стратегия на Ближнем Востоке или она будет только балансировать между разными центрами силы? И почему наш внутренний «разворот на Восток» так и не состоялся? Об этом мы поговорили с экспертом Российского совета по международным делам и одним из самых уважаемых наших политологов по Ближнему Востоку Кириллом Семеновым.

— Давайте начнем с истории. С чем оставил Советский Союз современную Россию на Ближнем Востоке?

— Советское наследие было очень большим и неоднозначным. Первое — это тесные связи со многими ведущими арабскими государствами. Со многими движениями, которые мы в Советском Союзе считали прогрессивными, — например, естественно, Организация освобождения Палестины. Союзнические и близкие отношения складывались с Сирийской Арабской Республикой, с Ираком, Оманом. С Ираном были определенные сложности, но и хорошие страницы тоже были.

Но все воспоминания «арабской улицы» о Советском Союзе и как бы через Советский Союз о нынешней России связаны с поддержкой Палестины во время войн с Израилем. Если почитать советские газеты и журналы, то там все однозначно — регулярные публикации об идеологии сионизма, которые, кстати, очень полезны и сейчас.

Среди минусов, конечно, полный разрыв с исламской повесткой. То есть Советский Союз нам не оставил никакого опыта работы с исламскими государствами. Собственно, мы даже в Саудовской Аравии не знали, как работать. Потому что страна, где любая сфера деятельности регулируется религией, считалась «мракобесной».

— Есть мнение, что британские и американские спецслужбы использовали исламский фактор против Советского Союза.

— Да, такой подход продвигала в том числе и советская школа востоковедения. Когда мы говорили про исламский фактор, он как будто у нас был лишен самостоятельности: все везде направляет Запад.

Запад, безусловно, этим пользовался, как в Афганистане. Но это не американцы туда завозили боевиков из Алжира, Ливии, Египта. Американцы им просто дали оружие. Вот все, что они сделали.

Советский Союз нам не оставил никакого опыта работы с исламскими государствами. Потому что страна, где любая сфера деятельности регулируется религией, считалась «мракобесной»

Для нас тогда это было не совсем понятно. Мы же вроде этим странам помогали бороться с американским империализмом, сионизмом и так далее, а тут они заняли двуличную позицию.

Это как раз было недооценкой того, что исламский фактор является самостоятельным явлением, и того, что даже многие светские, как нам казалось левые, прогрессивные режимы все равно часто действуют с оглядкой именно на исламскую солидарность.

— Как образовалась исламская солидарность в Афганистане?

— Можно сколько угодно говорить, что бен Ладена создали американцы. Но это не так.

Сначала в Афганистан приехал Абдулла Аззам, изменив палестинскому делу. Он был исламским проповедником и идеологом, одним из первых арабов, присоединившихся к афганскому джихаду против СССР. С ним как раз был Усама бен Ладен, сын миллиардера, с огромными деньгами, которые использовались в том числе на закупку американских вооружений.

У нас же это все преподносится так, что чуть ли не американцы напрямую создали бен Ладена, проинструктировали и туда отправили. Нет, это был естественный процесс, который американцы использовали. Когда началась кампания «Буря в пустыне», бен Ладен тут же назвал американцев главными врагами мусульман. И объявил короля Саудовской Аравии, где он, кстати, находился на тот момент, неверным, врагом ислама.

То есть не Советский Союз тогда еще, а именно Соединенные Штаты стали врагом. И бен Ладен начал с ними борьбу. «Аль-Каида»*, напомню, очень быстро нанесла удар по США, взорвав их посольство в Танзании, а затем осуществила атаки 11 сентября.

— И «Аль-Каида» не детище западных спецслужб?

— Ну какое это может быть детище западных спецслужб? Иранские друзья это по-прежнему отрицают, но давайте скажем прямо, что Саиф аль-Адель, лидер нынешней «Аль-Каиды», проживает в Иране. Как и многие деятели «Аль-Каиды», когда их американцы в Афганистане стали отлавливать, пытаться убить, ликвидировать, они бежали через границу в Иран. Там и сын Усамы, и другие.

Откуда это все началось? Со времен Хасана Тураби (идеолог исламского фундаментализма. — «Монокль»). В Судане была популярна «Исламско-арабская конференция», организация Тураби при тогдашнем президенте, который был союзником Ирана. Кто там был? КСИР, «Хезболла», «Ан-Нахда» (умеренная исламистская партия в Тунисе. — «Монокль»), «Египетский исламский джихад*», Усама бен Ладен, который заводы строил в Судане. Судан был главным союзником Ирана и врагом США.

Какое же это детище американцев, если они сразу так быстро от своего «родителя» открестились?

— Мы часто слышим про знаменитую школу востоковедения Советского Союза. Но, слушая вас, есть ощущение, что советские специалисты изучали все, кроме исламского фактора на Ближнем Востоке.

— У нас были очень хорошие работы по истории ислама. Наш востоковед-арабист Олег Большаков написал книгу «История Халифата», которая, на мой взгляд, является одной из лучших работ по истории ислама.

Но работ, скажем так, по политическому исламу, которые раскрывали бы сущность отдельных направлений, практически не было. Например, что такое ХАМАС? Что у него за идеология? Кто такие «Братья-мусульмане»*? На что они опираются? И чем, условно говоря, «Братья-мусульмане» отличаются от «Египетского исламского джихада»? И так далее. Чтобы лучше изучить исламские движения, исламистскую идеологию, понять ее сущность, приходится в основном обращаться не к российским исламоведческим источникам, а, скорее, к западным.

Но при этом я хочу и «оправдать» немного нашу востоковедческую школу. На Западе ведь тоже не уделялось этому должного внимания. Они тоже не считали исламский фактор важным элементом до Исламской революции в Иране. Она послужила триггером. Мы с небольшим опозданием начали заниматься тем же самым. Но эта заминка нам очень дорого стоила.

— Какой была цена?

— В 1980-е годы, после сделки Рейгана, когда саудовцы подписали соглашение о ценах на нефть, Королевство увеличило добычу нефти, и в конечном счете это нанесло удар по Советскому Союзу.

Неумение или незнание, как работать с исламскими силами, которые, в общем-то, лишь усугубились после наших афганских событий 1979 года, Исламской революции в Иране, аукнулись нам в Чечне. Где мы также воспринимали исламский фактор не как самостоятельное явление, а как инструмент манипуляции Запада.

Чечня: точка перелома

— А когда началось переосмысление исламского фактора?

— События 1990-х — начала 2000-х годов в Чеченской Республике нас буквально заставили на ходу все пересматривать. Это то, что было сделано уже в российский период, когда мы столкнулись лицом к лицу с радикальным салафитским джихадизмом. То есть, по сути, в качестве реакции, наступая на мины, совершая ошибки.

Тем не менее был выбран исключительно правильный путь. События в Чечне, контртеррористическая операция, привели и к тому, что Россия в 2003 году подала заявку на вступление в Организацию исламского сотрудничества (ОИС) в качестве страны-наблюдателя. Был визит Владимира Путина в Куала-Лумпур на заседание лидеров государств — членов ОИС.

В 2007 году Путин посетил Саудовскую Аравию, которая до этого, по большому счету, для нас была закрыта и воспринималась исключительно как страна, которая по всему миру распространяет враждебный ваххабизм.

Сегодня мы пришли к тому, что во внешнеполитической концепции МИДа есть глава «Россия — исламский мир». Не «арабский мир», не «Ближний Восток», а именно «исламский мир».

— Когда произошло возвращение России на Ближний Восток?

— После договоренности с Ахмадом-Хаджи Кадыровым в Чечне. Вот оттуда начинается возвращение России на Ближний Восток. Россия и ислам в лице Кадырова встали на одну сторону в борьбе с радикальными проявлениями.

И тут мы увидели, что на самом деле у России союзников гораздо больше — это и Саудовская Аравия, и Оман, и Объединенные Арабские Эмираты, и даже Катар, где ликвидировали Яндарбиева.

Российское руководство начало через Ахмада-Хаджи Кадырова устанавливать связи, в том числе с исламскими государствами и организациями.

Еще особо хочу подчеркнуть роль Евгения Максимовича Примакова. Он знал все детали, не просто касающиеся взаимоотношений, как вести работу с арабскими режимами, но и что собой представляют различные оттенки исламизма. Условно говоря, с кем можно иметь дело, а с кем нельзя.

И когда произошли события «арабской весны», Россия в определенной степени была к ним готова.

Кстати, напомню про события в Ливии, когда Каддафи начали бомбить и когда Россия воздержалась при голосовании в ООН. Для внутреннего пользования это часто у нас называют ошибкой, но именно это решение позволило нам сохранить хорошие отношения со всеми ливийцами.

Сирия как тест на прочность

— Для многих военная операция России в Сирии является знаковым событием в ближневосточном развороте.

— Конечно, сама по себе сирийская кампания была абсолютно необходима для возвращения России на Ближний Восток. Потому что даже во времена Советского Союза такого присутствия нашего государства в этом регионе не было. То есть были базы, были союзные нам режимы в Йемене, был Афганистан — но это уже не Ближний Восток. А вот именно в Средиземноморском бассейне, в центре арабского мира, по сути в арабском «хартленде», куда мы хотели попасть еще во времена Екатерины Второй, мы с такими силами оказались впервые.

Российское присутствие в Сирии спутало карты многим. С Турцией, например, возникла серьезная напряженность, которую удалось, конечно, погасить, но ведь тогда Анкара стремилась свергнуть Башара Асада.

— Сейчас режим Асада все же пал. Это поражение России на Ближнем Востоке?

— Будучи изначально, мягко говоря, критически настроенным к режиму Башара Асада, это поражением не считаю. Однозначная ставка на Асада, думаю, была ошибочна, потому что его режим был недееспособен. После его ухода наши базы остались. Значит, можно проводить более гибкую политику.

Однозначная ставка на Асада, думаю, была ошибочна. В Сирии мы присутствуем, и терроризм в целом подавлен. Если исходить из этого, то, конечно, мы не проиграли

Главная наша цель какая? Мы сказали, что это борьба с террористическими организациями. Нам во многом это удалось сделать. Тот же ИГИЛ* пока что, слава богу, находится где-то там в подземных норах, в сирийской пустыне, хотя и может проявлять активность. То есть мы там присутствуем, и терроризм в целом подавлен в самой радикальной его форме. Если исходить из этого, то, конечно, мы не проиграли.

— А сейчас Россия не наступает на те же грабли с Ираном, поддерживая режим аятолл, который многие считают нежизнеспособным?

— Нет, Асад изначально был неустойчив. Это был режим, который делал ставку на меньшинство. В Иране была действительно исламская революция, которая сместила непопулярного шаха Резу Пехлеви. И, на мой взгляд, именно Исламская Республика оказалась естественной для Ирана.

Более того, в Иране режим аятолл смог предложить реальную рабочую политическую модель для общества. Которая может обеспечивать социальные нужды иранцев. Несмотря на многие проблемы и дыры в безопасности, как мы увидели.

В Иране есть оппозиция, но она не имеет реальных политических задач. То есть у нее требования, касающиеся того, что им просто все это не нравится.

Режим аятолл можно свергнуть только таким способом, как в Сирии, — клин клином. То есть реальной силой, какой, например, была Организация моджахедов иранского народа — она в свое время там всех взрывала, убивала и революцию делала.

— Возвращаясь к Сирии. При каких условиях российские базы в этой стране могут попросить на выход?

— Нынешний глава Сирии Ахмед Аш-Шараа, похоже, снял этот вопрос с повестки дня. Несмотря на давление Нидерландов, Франции, Германии, которые увязывали снятие санкций с выводом российских баз. В итоге санкции вроде как сняты, а базы остались.

Ахмед Аш-Шараа заявил, что отношения с Россией не должны ставиться в зависимость от чего-либо. Потому что Москва действительно показала, что она на Ближнем Востоке умеет играть в Realpolitik. Это очень важно. Мы научились работать с разными игроками. Наши базы дают нам возможность на шаг опережать тех, кто сейчас влез в Сирию. Тех же французов, например. Новые сирийские власти заинтересованы в сохранении баз, потому что они знают, что с Россией можно иметь дело, что Россия свои обязательства выполняет.

— Какие обязательства? Со стороны кажется, что наоборот. Асада не удержали, Иран не поддержали.

— Давайте начнем с Сирии. Задача была вести там борьбу с терроризмом. Мы выполняли ее в силу своих возможностей. Задача победить ИГИЛ выполнена. Мы не ставили задачу удержания любой ценой Асада, мы предлагали ему договориться с оппозицией. Понимаете, если человек хочет повеситься, то его невозможно от этого спасти. Россия до конца поддерживала его, выполняя свои обязательства, пока мы не поняли, что человек сам не хочет спастись.

— А как вы объясните «кричащее молчание» России в ситуации с Ираном?

— Мы полностью выполняем данные Ирану обязательства. Их надо читать, а не слушать наших военкоров. Иран и не требует от нас участвовать в его войне с Израилем или с американцами. Или распространять идеологию Исламской революции в Ираке. Или поддерживать «Хезболлу».

Попытка найти себя

— В чем заключается стратегия России на Ближнем Востоке?

— Вовлечение ближневосточных государств в структуры БРИКС, ШОС и так далее. Другой вопрос, что эти организации собой представляют, насколько они эффективны.

Опять же, ключевая задача — сохранение стабильности на Ближнем Востоке.

— Звучит очень абстрактно.

— Давайте рассмотрим на примере Ирана. Смена режима приведет к полному хаосу. Там некому заменить власть. То есть все может рухнуть и отразиться на соседнем Ираке, где устойчивость обеспечивается проиранским влиянием.

Вот один из факторов нашей поддержки Ирана: в том числе обеспечение стабильности на Ближнем Востоке. Оттуда и наши инициативы 2019 года по созданию аналога ОБСЕ для Ближнего Востока и Персидского залива. Чтобы Иран, Саудовская Аравия, страны Залива смогли находить инструменты обеспечения своей безопасности.

Именно через разворот на Восток мо жет произойти разрыв России с запад ной цивилизацией и наше закрепление как самостоятельного цивилизационного пространства

Это направлено не только на выдавливание американского влияния. Если американцы сами не захотят, очень сложно их оттуда выдавить. Просто они сами оттуда все время пытаются уйти, переложив ответственность на местные режимы. И мы им, конечно, должны в этом помогать, если говорить о наших возможностях во внешней политике.

Предлагать эффективные механизмы региональной безопасности — без вовлечения внешних сил, нерегиональных. В этом направлении мы пытались и с Ираном работать, и с саудовцами. И наш коридор «Север — Юг» во многом отражение этого подхода. То есть безопасность в Заливе, обеспеченная местными режимами, открывает возможность для сухопутного маршрута «Север — Юг» и нашей связи не только с Индией, но и странами Залива через логистические коридоры.

Почему Иран важен для сохранения стабильности? Потому что работает коридор «Один пояс — один путь». Там грузы буквально перед израильской атакой пошли на восток. Наши грузы по «Север — Югу» несколько лет назад впервые попали в Саудовскую Аравию.

Кому-то, конечно, хочется все эти коридоры разрушить и создать там дугу нестабильности.

— Недавние процессы в регионе говорят, скорее, о попытке переформатирования Ближнего Востока. Кому это выгодно?

— Прежде всего, думаю, Израилю. Потому что после атак 7 октября ему необходим хаос на Ближнем Востоке.

Израилю раньше был выгоден Асад под боком, он был понятным. Сейчас в Тель-Авиве все пересмотрели и решили, что пусть лучше будет куча террористов по соседству, которые будут раздроблены. Пусть они пускают свои ракеты из труб в сторону Израиля, они там где-то случайно падают. Чем если они в итоге дадут появиться такому мощному государству, как Иран, которое будет обстреливать уже серьезным оружием.

Поэтому для Израиля как раз важная задача — развалить там все и не дать собраться таким устойчивым режимам, как Исламская Республика.

— Есть ощущение, что Россия действует на Ближнем Востоке скорее ситуативно, а не стратегически. Какими реальными рычагами обладает Москва, чтобы продвигать свои интересы в регионе?

— Ну, раз вы так ставите вопрос, отвечу, как есть на самом деле. У России нет таких ресурсов, чтобы оказывать влияние, менять обстановку на Ближнем Востоке. Россия может вмешиваться в определенные процессы, но даже она, как мы увидели в Сирии, не в состоянии их полностью развернуть. Это факт.

Поэтому Россия, конечно, игрок на ближневосточном поле, но не вершитель судеб. Россия не может, как Соединенные Штаты, прилететь и разгромить Ирак, свергнуть Саддама. Россия не может свергнуть талибов. Они вернулись к власти. Это перекройка Ближнего Востока.

Россия использует те ресурсы, которыми обладает. Именно поэтому она и не берет на себя повышенных обязательств перед Исламской Республикой. Действительно, у России ничего не останется, если она сделает полностью ставку на однозначную поддержку Исламской Республики.

— При этом у России хорошие отношения и с Израилем. Что нас связывает?

— Кроме соотечественников, олигархов, у нас нет никаких общих интересов с Израилем. Торговые связи незначительные. И поэтому разговоры о том, что Израиль для нас чуть ли не союзник, лишены оснований.

У России инструментарий проведения своей политики на Ближнем Востоке ограничен. Поэтому мы должны проводить политику поддержания отношений с как можно большим набором акторов. Как говорится, хеджировать риски — раскладывать яйца в разные корзины.

Наша политика отражает наши возможности. Например, на Ближнем Востоке важны даже не столько силы, сколько экономика — проекты, инвестиции, технологии. В этом мы, прямо скажем, уступаем не только США, но и Китаю.

Залив замер в ожидании

— При этом арабские монархи активно вкладываются в Россию. С чем это связано?

— Работает многовекторность. Не только мы хеджируем и раскладываем яйца в разные корзины — это же делают и арабские монархи. И тот же Оман. Недавно недруг, а сейчас у нас с ним расцвет отношений. Хотя до сих пор можно встретить упоминания из далекого советского прошлого, когда мы ничего про Оман не знали, кроме того, что это британская марионетка.

— Мы часто слышим фразу про разворот России на Восток. Но на практике нет никаких шагов в сторону исламского банкинга, например. В Москве, где проживает несколько миллионов мусульман, по-прежнему всего четыре мечети. Говорить о реальном развороте на Восток не приходится?

— Это парадокс нашей «двуглавой» политики. Мы разворачиваемся на Восток, у нас есть перспектива, но тут же как бы начинаем себя в этом развороте тормозить. Не слишком ли мы далеко заходим? Появляются силы, которые сразу же начинают грести в обратную сторону: «Давайте, мы европейская страна, зачем нам это все» и так далее.

Если мы хотим гордиться, что проводим исламский форум в Казани, то давайте тогда не жаловаться, что там проводят какой-то чемпионат исламский по хоккею. Потому что мы сами сделали этот казанский бренд российской исламской столицы.

Представители стран Ближнего Востока часто задают интересный вопрос: «А вы к нам надолго сюда? Или вы завтра опять уйдете? Насколько с вами можно в той же безопасности, например, развивать сотрудничество? Вы реально заинтересованы в долгосрочном здесь присутствии или это временно?»

— А мягкая сила России в регионе в каком-либо виде присутствует?

— Она присутствует, конечно, и прежде всего, кстати, во многом из советского прошлого. Советские наработки до сих пор помогают налаживать со всеми отношения. Есть наши люди в окружении того же Ахмада Аш-Шараа, которые здесь жили, работали, учились. Даже его родной брат.

Есть люди, у которых жены русские. Или вдруг у какого-то министра сын учился в России. В любом случае — да, это очень упрощает работу. Наши люди есть везде.

— Что может помочь России укрепить свои позиции на Ближнем Востоке?

— Если отвечать прямо — отказ от партнерства с Израилем. Это действительно развернет «арабскую улицу» в нашу сторону. Стоит хотя бы в риторике заявить, что Израиль является государством, которое совершает военные преступления.

— А на Ближнем Востоке видят в России потенциал быть одним из ключевых игроков в регионе? Вопрос даже не о политиках, а об «арабской улице».

— Безусловно. Они видят его даже в большей степени, чем мы на самом деле им обладаем. И это для нас серьезный вызов. От нас ждут чего-то гораздо большего, а мы не можем.

Мы и не обещали, но от нас все равно ждут. Постоянно спрашивают: «Где вы сейчас, когда убивают палестинцев?»

— Какие, на ваш взгляд, факторы будут свидетельствовать о настоящем развороте на Восток?

— Здесь важен цивилизационный фактор. Именно через разворот на Восток может произойти разрыв России с западной цивилизацией и наше закрепление как самостоятельного цивилизационного пространства. Закрепление того, что мы называем традиционными ценностями, разрыв с западными цивилизационными нарративами и возврат к самобытности.

* Организации признаны террористическими и запрещены на территории РФ.