«Монокль» не раз обращался за экспертизой состояния и направлений развития отечественной микроэлектроники к ветерану отрасли Александру Киму, генеральному конструктору и сооснователю компании МЦСТ, генеральному директору Института электронных управляющих машин (ИНЭУМ) им. И. С. Брука концерна «Автоматика» (входит в холдинг «Росэл» ГК «Ростех»). МЦСТ развивает сегодня традиции оригинальной серии советских многопроцессорных вычислительных комплексов «Эльбрус».

21 июля Александру Киировичу исполнилось 80 лет, по этому случаю мы решили подробнее поговорить с юбиляром. В первой части беседы вы узнаете о том, как складывалась жизнь и карьера Александра Кима, как она сплеталась с причудливой судьбой отечественной микроэлектроники, с каким багажом отрасль и МЦСТ подошли к новому этапу своего развития в 2022 году.

— Я вырос в маленьком поселке Взморье на Сахалине, в самой тонкой его части, где от Взморья до Ильинского, что уже на берегу Татарского пролива, километров сорок. Школа была малюсенькая, меньше ста человек, классы по семь-восемь человек, правда, десятилетка, и в эту глушь к нам распределили выпускников московского пединститута. Приехавшим учителям было по 21‒22 года — тогда в педах учились четыре года, нам — 15‒17, но, хорошо помню, обращались они к нам только на «вы». Математика, физика, литература, история — преподавание было великолепным. Историк специально для нас устраивал особый курс «Малая Третьяковская галерея» — мы должны были самостоятельно изучить всех главных русских художников и уметь рассказать об их картинах. Преподавательница по литературе рассказывала нам о современных поэтах — Евтушенко, Рождественском, Ахмадулиной, Римме Казаковой, и мы учили их стихи наизусть. Это по части «лирики». Но и «физики» тоже хватало. Физичка, рыжеволосая девушка, давала нам сверхурочно основы ядерной физики. А математик сразил меня наповал, когда вывел в булевой алгебре формулу работы лифта.

Учился я неплохо, увлеченно и после десятого класса по совету физички поехал поступать в столичный МИФИ. Дальше осваивать мир атомов и нейтронов. Когда пришел сдавать документы, увидел, что открывается прием на новый факультет вычислительной техники, и я зажегся — мои любимые частицы, но только здесь я буду еще изучать и обсчитывать их по строгим законам математики и кибернетики. Решение пришло мгновенно.

В 1968 году по окончании МИФИ я попал по распределению на Загорский электромеханический завод «Звезда».

— Чем занималось предприятие — и вы на ЗЭМЗ — в конце 1960-х?

— Загорский завод тогда работал, как бы сейчас сказали, фабрикой сразу для двух разработчиков вычислительных машин.

Первый — это Институт точной механики и вычислительной техники, ИТМиВТ, АН СССР, которым руководил академик Сергей Алексеевич Лебедев. Как раз в 1968 году ИТМиВТ сдал в эксплуатацию сразу две машины — гражданскую БЭСМ-6, самую быструю в Европе, миллион операций в секунду, и 5Э92б для А-35, первой системы противоракетной обороны Москвы.

Вторым нашим заказчиком был Научно-исследовательский институт вычислительных комплексов, НИИВК, возглавляемый талантливым конструктором ЭВМ Михаилом Александровичем Карцевым. Карцев увел НИИВК в самостоятельное плавание в 1967 году, отпочковавшись от Института электронных управляющих машин. Первым проектом НИИВК стала машина М10, обрабатывающая информацию от радиолокационных станций в Системе предупреждения о ракетном нападении (СПРН).

В 1969 году меня срочно перевели из цеха в Особое конструкторское бюро, которое занималось магнетизмом. Память для вычислительных машин на тот момент делалась из ферритовых сердечников. Сердечник имел внешний диаметр один миллиметр, и внутрь каждого нужно было вручную прошить четыре провода. Каждый сердечник хранил один бит информации, их надо сделать миллион штук и 64 разряда. Технологически сложное и очень дорогое занятие — память была в разы дороже большой ламповой ЭВМ. Для размещения всего оборудования машины М10 требовался 31 шкаф, из них 20 шкафов занимала память: восемь — оперативная память первого уровня на сердечниках, восемь — постоянная память на сменных металлических перфокартах и четыре — память второго уровня, тоже на сердечниках. Мы шутили, что тот, кто придумает, как автоматизировать прошивку сердечников, достоин Ленинской премии. Но вместо этого к 1975 году разработали новые типы запоминающих устройств: память первого и второго уровня использовала интегральные схемы, а постоянная память — тороидальные магнитные сердечники с диаметральными отверстиями, что обеспечивало считывание данных без физического разрушения. Так появилась более компактная модификация М-10М, столь же производительная, как исходная «десятка».

Но и сегодня ряд магнитных элементов используется в компьютерной памяти. Ведь они неразрушаемые — при отключении электропитания содержимое памяти сохраняется, в отличие от транзисторной памяти, — и при том радиационно стойкие.

Копировать — значит отставать

— Верно ли, что машины Лебедева и Карцева были оригинальными разработками, несмотря на принятое во второй половине 1960-х годов на государственном уровне решение перейти к копированию архитектуры американской серии IBM 360/370?

— Действительно, бóльшая часть отрасли после рокового решения о создании проекта «Ряд» занималась копированием западных архитектур, что на десятилетия вперед определило наше отставание в вычислительной технике.

К середине 1960-х СССР имел около четырех десятков оригинальных вычислительных машин — семейство БЭСМ, «Урал», «Днепр», «Минск», «Раздан» и другие. Они имели свои достоинства и недостатки, но общим свойством было то, что на аппаратном и программном уровне они были несовместимы друг с другом. Развивать отрасль, распыляя ресурсы на нестыкуемые разработки, было действительно неоптимально. Требовалась система однотипных ЭВМ разной мощности. Архитектура американской серии IBM 360/370, появившейся на рынке в 1964 году, казалась прогрессивной, документацию на нее удалось достать, определенные работы по копированию уже начались в ГДР. И руководство Министерства радиопромышленности совместно с ГКНТ и Академией наук в итоге приняли стратегию копирования. Победило желание использовать программный продукт, который уже создан Западом.

Лебедев был категорически против этой идеи. Его авторитета не хватило, чтобы уберечь руководство Минрадиопрома от стратегически катастрофического решения, но хватило, чтобы отстоять возможность для своего института продолжать собственные разработки. Он поставил задачу создать серию программно совместимых машин нового поколения, которые будут модифицироваться в сторону увеличения производительности.

Аналогичным образом Михаил Карцев продолжил свои оригинальные разработки в НИИВК, в то время как ИНЭУМ начал работать над малыми машинами (серия СМ) для АСУ ТП, автоматизированных систем управления технологическим процессом, взяв за основу американскую PDP-11 компании DEC. Головной же организацией не только в стране, но и в СЭВе, по разработке машин Единой серии (ЭВМ ЕС) общего применения на основе архитектуры IBM 360/370 стал Научно-исследовательский центр электронной вычислительной техники в Москве — НИЦЭВТ.

Ну и в 1980-е годы картина еще более усложнилась, когда зеленоградские Научно-исследовательский институт молекулярной электроники (НИИМЭ) и работавший в связке с институтом завод «Микрон», с середины 1960-х годов специализировавшийся исключительно на разработке и производстве элементной базы для вычислительных систем, тоже начали разрабатывать микропроцессоры для персональных компьютеров.

— В чем была порочность стратегии копирования зарубежной архитектуры ЭВМ?

— Сами идеи, что нужно создавать программно совместимые машины и что стране необходимо иметь очень много софта, абсолютно верные. Другое дело, что для решения этих задач вовсе не надо было «драть» чужую архитектуру. Почему? Вот смотрите.

На копирование аппаратуры уходят годы. Программное обеспечение на Западе непрерывно обновляется под новые поколения аппаратуры и уже не работает на старых. Таким образом, мы консервируем отставание на многие годы вперед, что фактически и случилось.

Есть еще одна беда. Когда вы копируете чужую архитектуру, вам очень сложно скопировать ее реализацию в точности. В любой аппаратуре всегда есть ошибки, они обнаруживаются по мере эксплуатации. И оригинальное программное обеспечение пишут так, что оно их учитывает и обходит. А на «копии», не повторяющей ошибки, оно может, наоборот, перестать работать. Разбор этих сбоев у нас потребовал очень много труда и времени.

— Ситуация отставания отечественной микроэлектронной отрасли от передовых мировых образцов сохраняется и сегодня?

— Ситуация изменилась, причем принципиально, когда появилось понятие открытого программного обеспечения. Сегодня нет смысла копировать архитектуру процессора. Если у нас есть компилятор, мы берем исходные коды и компилируем, во что хотим.

Обхитрили элементную слабость

— Как вы оказались в ИТМиВТ?

— Я перешел в ИТМиВТ в 1973 году, когда у руля института стоял ученик Лебедева Всеволод Бурцев, и с головой окунулся в работу над флагманским проектом института — многопроцессорным вычислительным комплексом «Эльбрус-1». Это поколение машин, по замыслу Лебедева, должно было иметь быстродействие уже 10 миллионов операций в секунду, потом 100 миллионов, потом миллиард. И этот замысел удалось реализовать в комплексах «Эльбрус-1», он был запущен в 1979 году, и «Эльбрус-2 — сдан в 1985-м. Довести «Эльбрус-3» до серии не позволил развал страны — финансирование работ по этому проекту обнулилось в 1989 году.

И второй важнейший принцип, реализованный в «Эльбрусе», — это безопасность. Эта машина спроектирована так, чтобы быть неуязвимой для хакеров. В ней на аппаратном уровне реализован поиск ошибок программиста без ущерба для производительности. Эта задача была изначально поставлена заказчиком, генеральным конструктором системы ПРО Центрального промышленного района А-135 Анатолием Георгиевичем Басистовым. Система А-135 работает в автоматическом режиме, если получает сигнал от СПРН о приближающихся целях. Надо было сделать так, чтобы система не допускала ложных срабатываний. Мы реализовали технологию безопасных вычислений, основанную на тегированной архитектуре и контекстной защите памяти.

Эта технология помогает очень быстро отлаживать программы. Если программист, скажем, случайно испортит память программы, то эту ошибку очень трудно найти. Подобные ошибки в нашей технологии мгновенно отслеживаются на аппаратном уровне. Басистов говорил, что на МВК «Эльбрус-2» эффективность отладки была в 25 раз выше, чем на других машинах того времени.

Элементная база, которая была использована в советских «Эльбрусах», была крайне несовершенна с точки зрения надежности. Поэтому мы должны были придумать и реализовать архитектурно на этих машинах такие технологии, чтобы добиться необходимого уровня надежности системы. Это было реализовано, например, за счет повторов операций, метода контрольных точек и других хитростей, намного опередивших свое время. Повтор операций только сейчас реализует IBM на своих лучших серверах. В результате машина, имевшая крайне ненадежную элементную базу, имела три девятки готовности по функционалу. Среднее время наработки на единичный отказ одного процессора МВК «Эльбрус-2» составляло всего 90 часов, то есть раз в четверо суток в нем что-нибудь ломалось (для сравнения: современный микропроцессор, который содержит миллиарды транзисторов, имеет время наработки на отказ 50 тысяч часов), а таких процессоров было до десяти в одном МВК. Но при этом максимальное время запаздывания, когда выполнение задачи прерывалось из-за сбоя, а затем продолжалось с той же точки на другом процессоре, составляло 100 миллисекунд. Именно на такое предельное время противоракета могла терять управление. В итоге на постоянно «сыплющейся» элементной базе мы создали машину для системы ПРО, обеспечив требуемый заказчиком уровень функциональной надежности. Что подтвердили испытания системы А-135 на полигоне Сары-Шаган в Казахстане.

Три важнейших принципа, которые были заложены Лебедевым в основу идеологии «Эльбруса» на старте проекта в 1969 году, — это производительность, надежность и совместимость. Мы ими руководствуемся в проектах МЦСТ и поныне.

— Откуда возникло название вычислительного комплекса — «Эльбрус»?

— Автор названия — Лебедев. Я думаю, что «подсказку» ему дали папиросы «Казбек», которые он курил. К тому же Сергей Алексеевич увлекался альпинизмом и дружил с альпинистами. Борис Арташесович Бабаян, главный архитектор «Эльбрусов», ученик Сергея Алексеевича, был профессиональным альпинистом.

Эльбрус — самая высокая гора не только Кавказа, но и Европы, название вычислительного комплекса должно было подчеркивать превосходные характеристики машины. Кстати, потом «горные» названия процессоров стали модными. Достаточно вспомнить McKinley от Intel.

— Какой участок работ был именно у вас?

— Всеволод Сергеевич Бурцев пригласил меня в институт и поставил совершенно новую для меня задачу, отличную от магнетизма: разрабатывать логику и систему команд «Эльбруса» в части аппаратной поддержки языка COBOL. За архитектуру вычислительного комплекса в целом отвечал Борис Бабаян, теперь уже всемирно известный архитектор, а моим непосредственным руководителем был Юлий Хананович Сахин, который до этого разрабатывал логику для 5Э92б.

Говоря об «Эльбрусе», нельзя не упомянуть о том, что специально для этого комплекса командой ИТМиВТ во главе с Владимиром Пентковским, учеником Бабаяна, был разработан язык программирования высокого уровня Эль-76. Он был русскоязычным, что существенно облегчало его освоение программистами в 1970-е годы, тогда было очень мало профессиональных программистов

Рождение МЦСТ

— Как произошел переход от успешного советского института, занимавшегося закрытыми оборонными разработками, к частной фирме, работающей по заказам из США?

— В 1989 году мы в ИТМиВТ уже имели опытный образец многопроцессорного вычислительного комплекса «Эльбрус-3» производительностью один миллиард операций в секунду, предстоял этап его испытаний, доводки и постановки в серийное производство. Но финансирование проекта в одночасье прекратилось — людям банально перестали платить зарплату. И встал вопрос, что делать дальше.

Руководитель команды разработчиков МВК «Эльбрус-3» Борис Бабаян понимал, что наши наработки в рамках проекта — это перспективная вещь, которой должны заинтересоваться иностранцы.

— Заинтересовались?

— Встречный интерес проявила фирма Sun Microsystems, которая только что сделала рабочую станцию на платформе микропроцессора SPARC. На Sun мы впервые приехали в 1991 году по приглашению одного из основателей компании и легенды Кремниевой долины Билла Джоя, с которым Борис Арташесович до этого встречался в Москве. Билл вкратце знал о наших разработках и поручил «вести» нас Дэвиду Дитцелу, руководителю исследовательского центра Sunlab. Для оценки уровня наших разработчиков Дэвид предложил нам реально разработать 64-разрядный процессор SPARC с архитектурой V9, которую они только что завершили проектировать. Для нас это был профессиональный вызов, для Sun — возможность резко ускорить выпуск своего флагманского 64-разрядного микропроцессора, так как архитектура SPARC на тот момент оставалась 32-разрядной. Мы с предложенной задачей справились в 1993 году, а в 1994-м микропроцессор SPARC V9 уже был на рынке.

— Я бы сразу попросил долю в компании Sun…

— Хорошая шутка. Нет, мы просто договорились о сотрудничестве. А именно: Sun запускает в Москве центр SPARC-технологий, где силами нашей команды будет развиваться их архитектура. Арендовали два этажа в МЭСИ, сделали огромный, на 250 человек, непривычный тогда для нас оупен-спейс, оснастили своими рабочими станциями SPARCstation 1 а затем и SPARCstation 2 с полным комплектом САПР для проектирования микропроцессоров (а тогда, я напомню, в России даже персоналки были большой редкостью) и открыли финансирование. Вдобавок они подарили нам по «условной» цене полный исходник операционной системы Solaris.

Условием американцев было взаимодействие с частной компанией, поэтому в апреле 1992 года мы учредили ЗАО «Московский центр SPARC-технологий». Вскоре выяснилось, что за слово «московский» в названии компании необходимо платить какие-то деньги городу, и мы переименовали фирму в аббревиатуру исходного названия — ЗАО МЦСТ.

— Кто конкретно выступил учредителем МЦСТ?

— Нас было четверо, в равных долях: Борис Бабаян, Сергей Семенихин, Владимир Волконский и я. Сергей Семенихин отвечал за операционную систему, Володя Волконский — за компилятор.

Мы приступили к созданию двух серий микропроцессоров и вычислительных комплексов на их основе. Проектной основой первой серии стала архитектура SPARC, специфицированная корпорацией Sun Microsystems (мы получили на нее архитектурную лицензию), второй — оригинальная отечественная архитектура «Эльбрус» класса VLIW, развивающая принципы, которые были заложены и апробированы в МВК «Эльбрус-3».

— Как долго продолжалось ваше сотрудничество с Sun?

— Надо сказать, что в первой половине 1990-х Sun развивался очень бурно. Как раз тогда они начали разрабатывать графический ускоритель вместо программного. Потом эти люди ушли из Sun и основали Nvidia — сегодня, как вы знаете, это самая дорогая компания мира, капитализация без малого четыре с половиной триллиона долларов. Одновременно другая команда придумала язык Java.

Наш «куратор» Дитцел, будучи начальником SunLab, исследовательского центра всей фирмы, сделал на нас большую ставку, но, видимо, во внутрикорпоративной борьбе проиграл. Он ушел из Sun в 1995 году и основал собственную фирму Transmeta. Основываясь на технологии архитектурно поддержанной бинарной компиляции, он разработал x86-совместимый микропроцессор Crusoe, также на принципах VLIW.

— Вы судились с Дитцелом?

— Мы не могли судиться, так как интеллектуальная собственность на наши наработки, за исключением четырех базовых патентов, финансировались Sun и принадлежала компании Sun Microsystems.

Некоторое время наша программистская работа с Sun продолжалась: наши люди отрабатывали компиляторы, а ленинградская часть нашей команды и группа Ивана Голосова из Новосибирска активно работали над Java. Но мы поняли, что нужно делать стратегическую ставку на аппаратные разработки. И вышли на своего якорного заказчика на многие последующие годы — Министерство обороны. Военное ведомство сделало МЦСТ вместо ИТМиВТ главным исполнителем работ по вычислительным комплексам для стратегических систем. Этот произошло в 1996 году. Мы продолжили разработку SPARC уже на деньги Минобороны. В 2001 году мы сдали машину на базе микропроцессора МЦСТ-R150 с частотой 150 мегагерц, которую в 2001 году решением правительства приняли на снабжение в МО.

— Что вам дало сотрудничество с Sun Microsystems в профессиональном плане?

— SPARC-архитектура дала нам знакомство с инструментарием и умением проектировать микропроцессоры на кремниевой базе.

Раскол и возвращение

— В 2004 году значительная часть команды МЦСТ во главе с Борисом Бабаяном уходит из компании и начинает работать на Intel. Как и почему это случилось?

— Борис Арташесович — великий архитектор микропроцессоров. Он одержим идеей создать машину, на которой работали бы все программы, созданные на всех имеющихся в мире архитектурах. Но он понимал, что реализовать эту идею «в кремнии» можно только на самых современных изделиях, на самой передовой кремниевой технологии. Если ты создаешь машину с перспективной архитектурой на старой технологии, маловероятно, что рынок ее «увидит». Реализовывать великие идеи надо на великих технологиях.

Intel тогда был вне конкуренции со своей кремниевой технологией, на два технологических шага они опережали всех. Но архитектура RISC-процессоров Intel оставалась все еще 32-разрядной, их архитекторы никак не могли придумать, как, сохраняя систему команд, перейти на 64-разрядную адресацию. Поэтому Intel создала новый 64-разрядный процессор, Itanium, несовместимый с ее процессорами предыдущих поколений. Но у Itanium было слабое место — сложный и не очень эффективный компилятор, от которого зависит производительность ПО. А автор архитектуры Itanium Питер Розенблатт из Hewlett-Packard приезжал ранее в МЦСТ и был знаком с нашими наработками по архитектуре VLIW, реализованной в «Эльбрусе-3». Убедившись, что у нас похожая архитектура, он решил создать у себя, теперь уже в Intel, сильную программистскую группу по разработке компиляторов.

Так что интерес был взаимный. Бабаян хотел на базе кремниевой технологии Intel и оригинальной архитектуры создать лучшую в мире машину, а в Intel посчитали, что можно использовать наших компиляторщиков, для того чтобы сделать Itanium высокопроизводительным, конкурентоспособным на мировом рынке процессором. Начался диалог, который в 2004 году завершился сделкой.

— Сколько сотрудников МЦСТ перешло на работу в Intel?

— Из общей нашей численности на тот момент около 700 человек ушло порядка 600: 200 человек из Питера, 200 человек из Новосибирска и 200 — из московской команды.

— Борис Бабаян остался акционером МЦСТ?

— Нет. Бабаян и ушедшие вместе с ним два других учредителя передали свои акции мне. Потому что Intel не принимала к себе на работу людей, которые где-то еще имели предприятие.

— Что значит передали? Продали?

— Нет. Акции МЦСТ тогда стоили копейки. Просто переписали акции на меня и перешли на другую работу. А я остался здесь для того, чтобы команда окончательно не распалась, продолжила работу по заказам МО. Контрольный пакет акций оставил себе, а часть акций раздал ведущим сотрудникам.

— А вам ваши партнеры-учредители предлагали уйти в Intel?

— Да, хотели, чтобы я тоже перешел для «полноты», но в стране тогда проект «Эльбрус» шел вовсю, по заказу МО. И я оставил тех людей, которые проект с Минобороны могли вести. Сказал, что их не отпускаю.

В 2007 году мы доделали работу — выпустили первый микропроцессор серии «Эльбрус» с частотой уже 300 мегагерц и вычислительный комплекс на его базе. Начали развиваться дальше. Получили новый большой проект, набрали около 300 новых сотрудников.

Технология суверенитета. Пролог

— Как пошли дела у бабаяновского десанта?

— Первоначальный замысел Intel с помощью наших людей сделать Itanium суперпродуктом не сработал — конкуренты опередили. Сильная команда архитектора Джима Келлера из AMD создала 64-разрядный микропроцессор Opteron с хорошей производительностью, совместимый с 32-разрядной архитектурой х86 и всем ПО для нее. Программно несовместимый Itanium стал не нужен. И из шести сотен первоначально привлеченных российских сотрудников Intel оставил себе 70‒80 самых лучших и перспективных, в возрасте 25‒35 лет, перенаправил их в американский Intel, около 200 человек оставили в «Интел Россия», а с остальными распрощались. Многие вернулись в МЦСТ.

Александр Ким: «Когда мы в России будем иметь собственный, доверенный процессор, причем произведенный здесь, у нас, на отечественной фабрике, можно будет говорить о настоящем суверенитете»

— И вы их спокойно принимали обратно? Не журили? Не троллили?

— Нет, конечно. Наоборот! Они ведь обладали бесценным, самым передовым опытом проектирования, на технологическом процессе 22 нанометра, тогда как мы здесь продолжали работать на 130 нанометрах. Все свои полученные в Intel знания и навыки, методы проектирования и верификации МП они принесли в нашу компанию.

— Где сейчас находится и чем занимается сам Борис Бабаян?

— Бабаян работал в Intel до 2022 года, занимал должности директора по архитектуре подразделения Software and Solutions Group, а также научного руководителя научно-исследовательского центра Intel в Москве. Борис Арташесович стал первым европейским ученым, удостоенным титула Intel Fellow — заслуженный инженер-исследователь Intel. Сейчас живет в Москве и до сих пор выступает на отраслевых конференциях по микропроцессорам.

Насколько знаю, он по-прежнему пытается реализовать мегамечту — создать лучший в мире микропроцессор — и продолжает работать над проектом. Мы очень хорошо знаем его потенциал и желаем ему успехов на этом очень сложном поприще.

— В чем главная сложность, на ваш взгляд?

— Архитектура микропроцессора — это хайтек в хайтеке. Создание микропроцессора с новой архитектурой — это очень ресурсоемкая работа. Возьмем первую 64-разрядную систему команд ARM V8, восьмую версию. Она появилась в 2011 году и только в 2018-м была реализована в серверах. Лучшие американские создатели архитектур микропроцессоров разработали архитектуру RISC-V в 2010 году, а полнофункционального серверного процессора с этой архитектурой до сих пор еще нет на рынке. Процессор создать — это не только логику спроектировать. Нужно уметь физически реализовать кристалл. Затем пройти верификацию, разработать собственный компилятор, базовую операционную систему и массив программного обеспечения. Иногда небольшая модификация существующих микропроцессоров требует очень больших усилий.

Вот это и есть полная технология, которую мы называем технологией суверенитета. Когда мы в России будем иметь собственный, доверенный процессор, причем произведенный здесь, у нас, на отечественной фабрике, можно будет говорить о настоящем суверенитете.

Вторая часть беседы с Александром Кимом будет опубликована в ближайших номерах «Монокля». Из нее вы узнаете:

— как работает МЦСТ и отрасль после 2022 года;

— чем опасно размывание критериев «российскости» элементной базы и электронных продуктов;

— почему России критически важно освоить технологические процессы вплоть до 28 нм;

— пять сценариев реализации технологического суверенитета в российской микроэлектронике: плюсы и минусы;

— квантовые и фотонные вычисления: составят ли они конкуренцию кремниевым ЭВМ.