Российская промышленность развивается, строятся новые цеха и заводы. На существующих производственных площадках становится тесно, и здесь на помощь как раз и приходят компании, подобные ГСК «Реформа». О том, как начинался этот бизнес, как развивался и что будет дальше, «Моноклю» рассказал генеральный директор и основатель компании Григорий Фрич.

— Все, как обычно, случайно получилось. Я после окончания стройфака УПИ начал в 1997 году работать в «Атомстройкомплексе» в Екатеринбурге. Особо денег там не платили, параллельно начал заниматься отделкой квартир. Как прораб, директор, продавец…

— То есть сам плитку не укладывал?

— Сам нет, не настолько у меня руки заточены…

У одного заказчика работали, и там надо было стену убрать. Как убрать? Поискали в «Атомстройкомплексе», там были парни, говорят: мы сделаем. Я спрашиваю: сколько будет стоить? Они: полторы тысячи долларов. Сколько?! Полторы. Я говорю: ладно, пойду к хозяину, для меня это дикие деньги какие-то были.

— Это какой год был? До дефолта или после?

— Девяносто восьмой. Сумма, я говорю, была дичайшая. Думаю, что мне хозяин-то скажет: ты что, дурак что ли? А он даже не моргнул: да, говорит, пожалуйста, делайте. Я ему на всякий случай сказал, что моей доли тут нет. Он: полторы, так полторы. У него заправки были, с деньгами, видимо, все хорошо.

— А стену-то какую нужно было сломать?

— В квартире, в панельном доме, несущую.

— Разве это можно делать?

— Конечно. Делается проект перепланировки, все законно, ставится металлическое усиление.

В общем, я посмотрел: два-три дня работы, немного металла, то есть затрат очень мало, а денег нормально. Не так, как в отделке, когда надо все идеально сделать и хозяин тебя носом тычет во всякие мелочи… А тут люди сломали, сварили, поставили, и все нормально.

Так начали потихоньку этим заниматься. Параллельно отделку я продолжал. Брат жены остался без работы. У меня была заначка, где-то триста долларов. Я купил ему перфоратор. Что-то с перфоратором не пошло. Он говорит: надо покупать болгарку. Пошел, купил ее. Потом пылесос… И так потихоньку: это надо, и это надо. Купили оборудование, которое в фундаментном блоке толщиной 600 миллиметров может отверстие аккуратно под трубу просверлить, чтобы не долбить полблока, а потом монолитить… Это сейчас оно везде, а тогда была новинка. Действительно начали зарабатывать. И постепенно покупать более дорогое оборудование. Бизнес развивался. Стали выезжать в другие города по Свердловской области.

— Получается, не так уж и много было вложений…

— Наоборот. Перфоратор, болгарка… Эта бурильная установка стоила тогда тысячи три-четыре долларов.

— Hilti?

— Первую я купил Cedima, Hilti уже потом покупал, она была подороже. Потом пилу я уже купил, по-моему, за 15 тысяч долларов.

— Покупали не на кредиты?

— Нет-нет. Фактически все, что зарабатывалось, за маленьким исключением — на себя, на семью брал, — все вкладывалось.

Постепенно поняли, что на квартирах — это одно, а на стройках работы побольше. Пошли туда. Потом я в Питере подсмотрел компанию с большим количеством алмазных пил, которая работала на заводах. Мы и туда пошли…

— Это какой год был?

— Я думаю, 2003-й. В процессе я от отделки квартир отказался, потому что и сил уже не хватало, и не сильно нравилось. Начали работать на заводах, стал понимать, что у прораба, который занимается квартирами, организовать работу на заводе не получается. А прорабу, который может работать на заводе, заниматься квартирой неинтересно. Начали людей подбирать. Опять же у питерской компании подсмотрел направление демонтажа при помощи тяжелых экскаваторов. Демолишены (англ. demolition — снос, разрушение. — «Монокль») с длинной стрелой. Подумал, что надо его покупать. А работы не было. Мне говорят: что ты покупаешь, работы же нет. Я: ну давайте один-то купим. И вот году в 2007-м купили и даже один объект успели сделать до кризиса. Кстати, как раз его мы купили в лизинг, своих денег не хватало.

Еще в 2005‒2006 годах мы делали фасады, монолитом занимались. Нигде ничего не заработали. Каждый заказчик говорил: вы этот объект сделайте, а следующий будет уже за другие деньги. Подумали, что раз денег это не приносит, то надо на чем-то, что приносит доход, сконцентрироваться. И те направления закрыли.

И вот 2008 год, кризис. Экскаватор у нас не забрали, поскольку, я думаю, лизинговая компания вообще не понимала, куда его можно спихнуть. Я к ним приехал, они говорят: какие у тебя планы? А у меня все заказы в один день прекратись. В один день! Со всех объектов, которые мы делали, нам сказали: «Уходите! Денег нет, когда получите, тогда и получите». Я лизинговой говорю: ничего нет, но будет же после кризиса жизнь-то, будем развиваться, я хочу дальше работать. Они дали мне год отсрочки, а потом процент выше.

— Вообще без платежей год?

— Да.

— Какая компания?

— КМБ-банк, итальянская группа «Интеза» была его владельцем.

Так что кризис, денег нет, работы нет. Заказчики нам должны, если все рассчитаются, то мы в плюсе, но часть обанкротилась, и мы понимали, что вообще от них денег не дождемся, а другие сказали: сидите, ждите, когда у нас будут деньги, рассчитаемся. Я говорю: а если я в суд пойду? Они: тогда сразу рассчитаемся. А подвох есть? Они говорят: есть. Работать с нами больше не будешь. Я решил терпеть. Вот они в один месяц сто тысяч кинут, в другой двести или триста.

Офис мы распустили, человека два-три-четыре осталось. Я подумал, что надо искать работу. Тогда у нас лоукостер летал из Екатеринбурга в Москву, билеты стоили какие-то смешных денег, вылет рано-рано утром или поздно-поздно вечером. И я стал дня на три прилетать в Москву, жил у родственников. Договаривался с заказчиками о встрече. Они ржут: какая работа? Нет работы! Я говорю, ну давайте хоть поговорим, вам все равно особо тоже делать нечего. Они: ну приезжай. И разговаривали. И после кризиса несколько объектов от этих разговоров выстрелили. А в 2009 году уже с апреля-мая пошли заказы. Мы вышли на достаточно крупные объекты. И кризис закончился.

— И с тех пор его не было?

— В 2014 году заказчики уже не отказывались от объектов. Объекты были долгосрочные. Какое-то время нам не сразу платили, но это было не повсеместно. Когда был ковид, мы работали. И 2022 год, и 2023-й были нормальные. В этом году в отрасли есть спад, месяца три заказчики очень плохо платили, сейчас вроде начали платить, а 2026-й не сильно проглядывается. Но у нас есть стратегии на все варианты развития событий.

— Получается, рост бизнеса был органичным, росли постепенно?

— По большому счету — да. За эти 16 лет, с 2009-го до 2025-го, мы росли постепенно, около 20 процентов в год, и к 2025-му достигли свыше пяти миллиардов выручки. В 2017 году открыли новое направление, которое сейчас по оборотам сопоставимо с демонтажным, — это производство и монтаж технологических трубопроводов. В том числе делаем и для «Росатома». У нас есть свой цех, который производит блоки трубопроводов, вентиляцию, противопожарные клапаны.

— Это вы купили бизнес или с нуля создали?

— С нуля. Так получилось, что на одном предприятии освободилась команда. Они предложили нам вместе развиваться. Говорят нам: вы с промышленностью работаете, от вас клиенты. Нам было интересно заполучить квалифицированные кадры по смежному направлению. Для того чтобы развить это направление, года два мы нарабатывали референс. Почти все объекты в убыток были: брали то, что никто не брал. А потом набрали достаточно опыта и зашли на объект «Росатома» — Сибирский химический комбинат. Генподрядчику понравилось: давайте дальше, больше, берите вот это, вот это. Подгружал нас проектами.

Управление по отклонениям

— Вам как руководителю чем приходится заниматься?

— Понятно, что с ростом бизнеса мои задачи трансформируются. Одно дело, когда все начиналось и я был и прораб, и мастер, бухгалтер, снабженец и все-все-все-все… Сейчас у нас два направления, там два директора, которые непосредственно занимаются демонтажом и трубопроводами. Производства я практически не касаюсь. Как-то мне заказчик говорит: у тебя проблема. Я: проблема? Все, сейчас занимаюсь, а так я вообще не в курсе, что там происходит. Он мне: так ты, получается, управляешь по отклонениям. И точно: управление по отклонениям. Если есть проблема, то я туда. А если объекты ведутся, заказчики счастливы, я и не лезу. Моя роль сейчас — это финансы, общение с крупными заказчиками, работа с персоналом: обучение, кадровый резерв.

— С персоналом какого уровня?

— С топ-менеджментом в основном. И это, наверное, большая часть моей работы, так как компания выросла из маленького бизнеса. Если человек работал в крупной компании, ушел и организовал свой бизнес, он понимает, как функционируют бизнес-процессы и знает, как их выстраивать. У нас же бизнес строился на ручном управлении. Когда мы выросли до выручки в три миллиарда рублей, это было в 2022 году, то поняли, что оно уже не срабатывает, начали внедрять автоматизацию, систематизацию процессов. Сейчас это мой функционал.

— А что касается каких-то новых технологий, оборудования, вникаете?

— Вникаю. В демонтаже у нас часто появляются всякие идеи. Лазер мы купили, например. Приехал мой зам и рассказал, что видел лазер, который режет металл на расстоянии. Я ему: ага, я тоже книжку читал, в курсе. Поехали смотреть, приехали — реально режет. Есть и наши разработки — лазерная дезактивация, например. В работе с «Росатомом» есть необходимость очищения металла. Раньше, когда мы на Белоярской АЭС демонтировали оборудование, которое подвергалось радиоактивному излучению, чистили его кислотой. Получается много жидких отходов. Видели, наверное, как лазерным лучом с металла снимают поверхностный слой ржавчины? Мы подумали, что для дезактивации такой способ тоже подойдет. Подошел. Сами сконструировали такую мобильную установку. Чтобы радиоактивная грязь не выкидывалась в воздух, сделали фильтрационную систему, чтоб все отходы собирать. Попробовали сначала в лабораторных условиях, потом на объекте. Жидких отходов нет. Просто фильтры на утилизацию отдаем, и все. Устройство и технологию запатентовали, теперь это одно из наших уникальных преимуществ для «Росатома». Навесное оборудование для экскаваторов сами разрабатываем, совершенствуем под конкретные задачи. Идеи появляются регулярно, но пока озвучивать не буду. Собственных разработок у нас более пяти.

— Лазерную установку для резки вы где купили?

— Мобильный лазерный комплекс — это отдельная история и огромная инновация для демонтажа. Это уникальная разработка ТРИНИТИ, института внутри «Росатома». Всего в мире таких комплексов четыре, один из них мы купили, он самый мощный из всех. Он позволяет вывести сотрудников из зоны демонтажа. Это важно на аварийных и радиационных объектах. Есть желание лазер приспособить для резки под водой. Он режет под водой в пузыре воздуха, но этот пузырь нужно как-то держать на месте, вот и думаем, как это сделать.

— И на каком расстоянии этот лазер может резать металл?

— До 200 метров. И толщиной до полуметра металла он режет.

— То, что у вас есть такая установка, помогает брать больше заказов?

— Да. Сегмент, в котором этот лазер эффективен, достаточно узкий, но он всегда нужен там, где действовать другим методом очень дорого или долго. Например, мы на ТЭЦ несколько кранов с его помощью убрали. Раньше бы ставили опоры и постепенно разбирали. Довольно дорогое мероприятие. А лазером мы аккуратно разрезали, кран сложился, и мы его разобрали. Или в Норильске мы работали. Там были очень мощные конструкции на высоте 60 метров. Вот там бы он нам очень пригодился, но мы объект закончили раньше, чем лазер у нас появился.

Ювелирная работа

— Обычно при словах «демонтаж зданий» в голове возникает картина взрыва.

— Можно начинать эту картину стирать. Взрывы — это устаревшая история. На Западе она пока популярна, у нас же взрывают гораздо реже — очень много требований к таким работам. Мы работаем на промпредприятиях, где куча транзитных коммуникаций, какая-нибудь действующая железная дорога… В Череповце мы разбирали башни грануляционные высотой метров 80, а в пяти метрах шел трубопровод с аммиаком. Что будет, если там взрывать? По некоторым зданиям транзитом идут коммуникации, и там нужно аккуратно разбирать, чтобы их оставить. Взрывы подходят в линейных кейсах, когда вокруг безопасно и риск для экологии, персонала и действующих объектов нулевой.

— Получается, такая у вас ювелирная работа…

— Часто да.

— А вы риски страхуете?

— Работа с рисками начинается с этапа проектирования, это часть нашей работы. У нас есть страхование в СРО, но в реальности мы не рассчитываем, что оно может покрыть убытки при непредвиденных обстоятельствах. Ни одна страховая компания не возьмется страховать все. Мы работаем на предприятиях, где оборудование стоит миллионы долларов и стоимость страховки будет настолько большая, что ее просто невозможно будет вложить в стоимость контракта. Мы страхуемся тем, что у нас команда инженеров, которые просчитывают каждую деталь. Мы сами обучаем персонал, берем только надежных подрядчиков. Именно поэтому у нас не бывает дешевых объектов. Заказчики из промышленности, которые реализуют серьезные проекты, понимают ценность нашего подхода.

— Рискуете, без страховки-то работать…

— Мы смотрим, считаем, не берем задешево объекты. Потому что когда люди берутся сделать дешево, то у них появляется соблазн как-то сэкономить. А как сэкономить? Либо на экологии, либо на безопасности. Мы, если есть коммуникации, делаем защитные сооружения, варим из металла, чтобы закрыть. Разбираем очень-очень аккуратно, по чуть-чуть, чтобы, не дай бог, что. Поэтому на грани себестоимости проекты не берем.

— Роль техники здесь какова? Насколько важно иметь современное инновационное оборудование?

— С одной стороны, стройка — очень консервативная вещь. Монолит еще в Древнем Египте лили, пять тысяч лет назад.

— Ученые спорят: то ли монолит, то ли нет…

— …И вот он до сих пор используется. С другой стороны, безопасность сотрудников на стройке и в демонтаже в частности — важнейший мировой тренд, и мы прикладываем усилия в эту сторону: активно внедряем роботизацию, используем мини-экскаваторы, чтобы человек не находился в опасной зоне. Инновационная вещь — лазер, который позволяет резать с расстояния и минимизировать риски. В любом случае главное — это люди, которые, во-первых, должны уметь работать с этой техникой. А во-вторых, уметь комбинировать технологии, их ведь не так много.

— Вы сами какие-то технологии разрабатываете?

— Как я уже говорил, у нас есть собственные разработки навесного оборудования. Например, что-то техника не могла делать, мы добавляем новую функцию. Еще мы сделали доработки к мобильному лазерному комплексу. Разработали и внедрили технологию лазерной дезактивации.

— Конструкторское бюро в компании есть?

— Конечно, с нашим подходом к демонтажу было бы странно не сформировать команду инженеров-изобретателей. Да, она небольшая, но яркая и очень компетентная. Сейчас мы как раз разрабатываем одну роботизированную штучку, но пока не хочу говорить. Сделаем, доведем до ума, начнем работать, тогда обязательно расскажем. А то сейчас конкурентов надоумим…

— А вы сами у конкурентов подсматриваете что-то?

— Да, мы внимательно следим за индустрией. В 2015 году в Германию ездили смотрели.

— И что там подсмотрели?

— Принципиально ничего такого, чтобы посмотрели-удивились. Так, по мелочи, для удобства кое-какие штуки подсмотрели. Например, экскаватор при демонтаже катается по обломкам, а там много арматуры, она наматывается на гусеницы и рвет гидрошланги. У немцев на гусеницах стоят приспособления, которые арматуру отсекают. Копеечная вещь, а экономия большая.

Что нас поразило, у них на объекте очень много техники и очень мало людей. То есть один машинист работает на трех разных экскаваторах: поработал на демолишене с длинной стрелой, пересел на тот, у которого короткая стрела, но огромные ножницы, что-то внизу покусал, опять пересел и что-то погрузил. Мы спрашиваем: а почему так? У вас же техника простаивает. Тот говорит, да, но у нас очень высокие зарплаты у людей, налоги высокие, поэтому лучше пусть простаивает техника, чем как у вас, когда демолишен поработал, отъехал, заехали экскаваторы, копают-грузят, а демолишен с человеком в это время стоит, зарплата капает.

Но когда мы ему сказали, какая у нас по году наработка по технике, он через переводчика сказал «да-да, хорошо», а по-немецки сказал другое.

— Как так?

— С нами просто был человек, который в Германии долго жил, немецкий для него как родной, но мы не показывали, что он понимает. А тот на самом деле сказал, что русские врут вообще конкретно: столько работать нельзя на технике.

— А какая у вас наработка по технике?

— У нас в год приходится где-то по пять тысяч часов на демолишен. В его понимании, столько работать невозможно. У нас не один человек на три единицы техники, а на каждую машину по два механизатора. И техника работает и ночью, и днем. Круглосуточно.

— Вы-то себе это позволяете почему? Зарплаты низкие?

— Зарплаты не низкие. Они ниже, чем в Германии, но для России выше рынка. Дело в том, что у нас есть постоянная очередь из проектов. Нам так выгоднее: быстрее сделал объект, значит, постоянные расходы ниже, тот же офис, и взял следующий.

— Большой у вас парк техники?

— Сейчас где-то 35 единиц.

— База у вас в Екатеринбурге, а заказчик — в Норильске. Как вы туда технику доставляете?

— Сначала трал, потом на баржу, потом с баржи уже в Норильск.

— Это же месяц-два-три…

— Нет. Быстрее. Зависит, конечно, от того, как в порту баржу разгрузят.

— А на месте вы какую-то технику арендуете?

— Специализированной на месте можно вообще не найти. А, допустим, самосвалы — да, берем. Или экскаваторы, которые просто грузят, если они там есть, конечно.

— То есть всю вашу технику можно на трале перевезти?

— Если дорога есть. Демолишены везутся на нескольких тралах, мы их частично разбираем. Стрела длинная отдельно везется.

— А люди? Тоже ведь приезжают на объект. Сколько времени занимает работа на одном объекте?

— От месяца до пяти лет. В Норильске мы пять лет работали. Люди вахтовым методом. Кого-то можно на месте взять, но очень мало. В основном разнорабочие, а специалистов нужно своих возить.

— В Турции, кстати, вы демонтировали временную защиту стройплощадки АЭС «Аккую» от морской воды, и там водолазы работали. Они были ваши или нанимали кого-то со стороны?

— Нанимали наших, российских, сейчас часть из них у нас в штате остались.

— То есть еще будут подводные работы?

— Планируем, да.

— Не всю стену в Турции сломали… А почему не всю сразу?

— Заказчик так решил. Мы-то с радостью.

— Работа у вас непростая, вы людей обучаете, чтобы, условно, не уронили что-нибудь на аммиакопровод?

— Обучаем, конечно. Прорабы знают, кто на что способен. Если где-то ювелирная работа, значит, вот эти три человека должны там быть. У них и зарплата выше. Если попроще, то вот эти. Когда набираем, смотрим, что умеет, дообучаем. У нас есть корпоративный университет, где бесплатно обучаются и топ-менеджмент, и инженеры, и рабочие. В этом году открыли центр обучения алмазной резке, чтобы преодолеть отраслевой дефицит кадров.

— Текучка большая?

— Да нет. Офисные сотрудники в среднем работают по шесть лет, инженеры — восемь лет. Рабочие чуть меньше — пять лет. Понятно, что бывает, допустим, устают от вахт. Возвращаются домой. А что ему делать там, если он экскаваторщик от бога? Становится скучно, возвращается. Демонтаж — это ведь драйв в своем роде.

— Вахта сколько длится?

— Смотря где. Стандартно вахта у нас 30 дней. Если взять в пример Норильск, то она была побольше, полтора-два месяца, потому что доехать сложно. Один раз мы почти год отработали в Казахстане, не меняя людей. Ковид был, границы закрыты. Если уедут, обратно не вернутся. И все-таки получилось довести проект до конца. Мотивировали сотрудников финансово, давали дополнительные выходные.

Умный демонтаж

— Насколько вы крупная компания, если брать рынок демонтажа?

— Думаю, что мы в топ-3.

— Кто ваши ближайшие конкуренты?

— Московская компания «КрашМаш», в Нижнем Новгороде «Волгаспецстрой», питерский «Арасар», липецкий «Ликвидатор»…

— А почему не вы в Екатеринбурге недостроенную телебашню демонтировали? (Была снесена взрывом в 2018 году, часть башни обрушилась, часть упала на заранее подготовленную земляную демпферную подушку. — «Монокль».)

— Вообще, мы ее взрывать побоялись. Мы предложили другую технологию, алмазную резку, и это было бы абсолютно безопасно, но проект длился бы дольше и был бы дороже.

— Как происходит поиск заказчика, получение контракта? Тендер проводится или по знакомству?

— И так и так. В тендерах мы участвуем, где есть понятные критерии отсева. Бывает тендер, что кто заявился, тот и заявился, сказал: я демонтажник. Заходи! В таких мы не участвуем. Там цена может быть вообще любой. А если заказчик понимает, что должны профессиональные компании отработать, когда выставляет какие-то требования и когда не цена основной критерий, а часто и единственный, тогда мы приходим. То есть мы работаем с теми, кто понимает ценность нашего инженерного подхода, где проекты «со звездочкой». Конечно, берем и типовые проекты, но тогда он должен быть крупный.

— Ваши конкурентные преимущества на этих тендерах какие?

— Наша специализация — интеллектуальный промышленный демонтаж. У нас сильная команда, и мы можем предложить заказчику инженерное решение практически любой работы. Взять сложный объект и довести его до конца. Вот тот же Норильск. Логистика сложная, тяжелые погодные условия. Плюс необходимо было смоделировать падение труб в 3D, чтобы не повредить коммуникации. Еще один кейс — АЭС «Аккую». Там мы выполняли алмазную резку под водой. Если в Норильске было до 50 градусов мороза, то здесь до 50 градусов жары.

— Вы по всей стране работаете?

— И по всей стране, и за рубежом. Казахстан, Узбекистан, Белоруссия. Турция.

— Какими реализованными проектами гордитесь?

— За столько лет их много было. Норильск. Самый крупный по объему… Еще один интересный проект — демонтаж недостроенного моста через реку Витим. Там впервые в отрасли применили метод выморозки, чтобы работать тяжелой техникой прямо со льда. Четырнадцатый корпус Московского Кремля мы демонтировали, часть Всемирного наследия ЮНЕСКО. Кругом памятники архитектуры.

— А как вы получили этот контракт, если здесь свои компании, тот же «КрашМаш»?

— Учитывая, что в Москве промышленных объектов не так много, а конкуренция высокая, мы редко участвуем в московских тендерах, но в этот раз сделали исключение. Алмазная резка — профильное для нас направление, у нас даже есть центр обучения, про который уже упомянул. В итоге на этом объекте мы делали половину работ. А «КрашМаш» алмазной резкой не занимается.

Еще вот про интересные объекты. Была у нас среди объектов Ижевская ТЭЦ. Примечательно, что сделали мы этот объект за ноль рублей. Там надо было демонтировать главный корпус, но по нему шли сети, надо было все обследовать, запроектировать перенос более 40 сетей: электрику, пар, газ, пожарку и так далее. Все это мы сделали, а в оплату забрали металлолом и оборудование, в том числе паровую турбину.

— И кому вы потом продали турбину?

— Другой ТЭЦ. Она у нас года три лежала, была никому не нужна, до тех пор пока точно такая же у кого-то не сгорела.

Кейс был классный. Шишек мы набили много. Сделали в срок. Но поняли, что за металл и оборудование мы больше работать не будем, потому что это не вписывается в нашу нишу.

— А как вообще решается вопрос с тем, что остается после демонтажа — металлы, бетон, какое-то оборудование: двигатели, насосы? Кому это все достается?

— По большому счету есть три сценария. Заказчик либо полностью сам работает с мусором, либо мы ему сортируем, а он вывозит, либо работаем с отходами, что называется, под ключ. У нас такая практика отработана. В 2020 году завод «Уфалейникель» мы разбирали, производственная площадка 50 гектаров. Работали полностью за металлолом. Затрат у заказчика никаких нет в этом случае. Где-то металл идет как металлом, где-то как деловой материал. Он дороже. Мусор сортируем. Что совсем непригодное — на свалку. Железобетон можно передробить, получить щебень и арматуру. В некоторых регионах щебень можно продать. В Екатеринбурге он даром никому не нужен, а в Омске его купят с радостью.

— И как часто приходится работать не за деньги?

— Больше так не работаем. Последним объектом стала Ижевская ТЭЦ в 2021 году.

— Промышленная площадка не самое чистое место на Земле. Утилизация разлива нефтепродуктов, очищение грунта и все такое прочее входит в вашу работу?

— Да, у нас есть отдельное направление по санации. Мы ставим пиролизные печи и сжигаем замазученный грунт. Но опять же все зависит от заказчика, некоторые сами этим занимаются.

— Утилизация вообще большую долю занимает в объеме работ по демонтажу?

— До 50 процентов.

Выйти за предел

— Насколько я знаю, у вас была попытка выхода на рынок Санкт-Петербурга за счет покупки местной компании.

— Это была не покупка. К нам на переговоры пришла команда отдела продаж, которая предлагала выйти на питерский рынок. Мы согласились, попробовали поработать, два года тестировали этот рынок, но ничего, кроме убытков, не увидели. Еще нам предлагали купить пару компаний на демонтажном рынке. Но и тогда, и сейчас уверен: если покупать компанию, то достаточно сложно ее интегрировать в действующую. Почти все они росли из маленьких компаний, и бизнес там — это отражение владельца. С кем-то мы похожие по ДНК компании, а с кем-то настолько разные, что я понимаю: если взять эту компанию, то они со мной работать не смогут. А я с ними не смогу, потому что у владельца вообще другой стиль.

— А у вас какой?

— Я привык выслушивать экспертное мнение своих сотрудников. Если мне что-то предлагают, я сначала выслушаю. Руководители другого склада дают задачу и не считаются ни с чьим мнением. В результате в их командах остаются только исполнители. Придет он ко мне, я ему скажу: рассказывай свою идею — а он: да ну на хрен, я десять лет назад одному рассказал, он мне по башке надавал; не-не-не, больше я на такое не поведусь. И мне скажет: говори, что делать. Ну а если я говорю, что делать, то зачем ты мне нужен?

— А есть планы пойти в стройку, в девелопмент?

— Нет, мы компания, которая специализируется на демонтаже. Мы видим здесь горизонт больших достижений.

У нас была одна история.

Мы купили старый блок Нижне-Туринской ГРЭС с условием его демонтажа. Разобрали, оборудование распродали, металл распродали. И вот у нас 12 гектаров земли, которые граничат с Нижне-Туринской ГРЭС. И что делать с этим участком? Были знакомые девелоперы, спросил: может, нам там коттеджный поселок построить? Участок на берегу пруда. Они приехали, посмотрели. Говорят, точно нет. Во-первых, Нижняя Тура, люди не сильно денежные живут; во-вторых, рядом с ГРЭС никто жить не захочет. Посидели, еще подумали: давайте теплицу поставим, будем клубнику выращивать. Тепло от ГРЭС можно брать, электричество рядом, оно дешевле. Не знаю, может, мы неправильно считали, но получилось невыгодно.

Кто-то приходил, хотел взять в аренду под майнинговую ферму, мы не против были. Ушел договариваться по электричеству, видимо, не договорился, раз к нам не вернулся.

Не знаю, земля, мне кажется, все равно хороший актив. Фактически мы заработали на демонтаже. Все нормально, проект состоялся, плюс у нас осталось 12 гектаров земли, за которые мы платим не сильно большие налоги. Это не обременительно. Может, через десять лет придумаем что-нибудь. А может быть, через год кто-то придет и что-то предложит.

Именно в стройку трубопроводное направление может перейти. Нам сейчас «Росатом» уже небольшие объекты отдает. Я считаю, что в этом направлении можно вырастить группу компаний до генподрядчика по строительству промышленных объектов. Команда работает на проекты «Росатома», нарабатывает экспертизу, там и денег достаточно, и задачи сложнее, и контроль.

— Рост бизнеса у вас сейчас замедлился, вы доросли уже до предела?

— Мне кажется, что внутри страны мы близко к пределу. Да, сейчас в демонтаже рост замедлился, равно как и у всего рынка. Но одно из сильных направлений — трубопроводы: оно уверенно растет уже на протяжении четырех лет. А в трубопроводах, я думаю, рынок безграничен. Хотя и в демонтаже есть интересное и перспективное направление. Интересно было атомные станции, блоки которых остановлены, выводить из эксплуатации. Комплексную работу такую сделать — это ключевой вызов отрасли. Такое пока не делал никто. Очистить, разобрать оборудование, демонтировать само здание, все-все, до зеленой лужайки. Только-только начинается эта работа в отрасли. Вот мы заходили на Нововоронежскую АЭС, частично разобрали оборудование, частично оно там еще остается. Потихоньку такая работа идет, нарабатываются компетенции.

— Вообще, в мире много атомных станций. Германия свои остановила. Кто-то их должен будет разобрать.

— Именно поэтому там есть компания, которая сейчас тренируется разбирать АЭС, да. Это новая тема, никто еще полностью не сделал. По нашим оценкам, чтобы станцию вывести, понадобится десять лет, может быть, даже двадцать. Это грандиозный вызов. Над этим работают демонтажники по всему миру. Но, как я и говорил, у нас нет географических границ. Мы уже ведем переговоры и готовы быть подрядчиками и на зарубежных объектах.

Ну и будем за рубеж дальше пытаться выходить. Вообще, я бы хотел, чтобы в демонтаже мы лет через двадцать были не российской, а глобальной компанией. Про которую промышленность знает, что ей можно отдать какие-то суперсложные объекты и они будут доведены до конца при любых обстоятельствах. Вот в эту сторону мы будем компанию дальше развивать.

— За счет чего мир будете завоевывать?

— За счет мозгов, то есть кросс-компетентной команды. Без подлинно инженерного подхода мы бы не сделали того, что сделали. Чтобы сложный объект разобрать, надо придумать, как эту задачу выполнить. Мы это умеем.