Про что в итоге получилась «Аритмия» — про систему или про человека?
Про человека, который абсолютно равнодушен к системе.
Но система, конкретные проблемы российского здравоохранения, вся фактура работы «скорой» несколько заслоняют человеческую историю. Кризис отношений, постоянные миграции главного героя из супружеской постели на матрас и обратно выглядят однообразно по сравнению с таким богатым фоном.
А это так и было задумано. Мне хотелось снять кино про человека, абсолютно безответственного, инфантильного в семейных отношениях. Его настоящий психологический возраст — где-то 13 лет, при этом он абсолютно состоявшийся в профессии. Так часто бывает. Да и одно без другого в этой истории невозможно. Главный герой фильма — человек очень талантливый в своей профессии, поэтому работа оттеняет его личную жизнь.
Несмотря на то что фильм формально заканчивается хэппи-эндом, у него ведь на самом деле открытый финал?
Я абсолютно уверен, что это открытый финал. Что те две недели, которые охватывает действие фильма, — лишь часть отношений героев. Это их первый кризис, который объясняет им что-то очень важное — если искать тут какой-то хэппи-энд, то только в таком смысле.
Ирину Горбачеву, которая идеально подходит на роль партнерши Яценко, вы взяли как приглашенную звезду Инстаграма?
Нет, это никак не повлияло на мой выбор. Ира была одной из двух или даже трех сотен актрис, которые пробовались на роль. И она первая очень очевидно протранслировала себя. Обычно про Яценко так говорят: мол, он всегда в кино играет сам себя. И вот когда на пробы пришла Ира, я впервые услышал, что актриса рассказывает себя, проецирует себя. В этом смысле она абсолютно уникальна.
Некоторые пристрастные критики называют «Аритмию» телемувиком. Для вас это слово ругательное?
Не вижу в этом ничего обидного. Мы как раз и хотели сделать сюжетно простую историю. Если так получилось, то и отлично! И такая, может быть телевизионная, простая манера съемки была полезна для этой истории и для этой драматургии. Мне тут больше важна была сама история, чем атмосфера.
Если я ничего не путаю, ваш временный уход на ТВ после «Долгой счастливой жизни» был как-то связан с общим кризисом российской «новой волны». Все так хотели приблизиться к документальности, к реальности — и все закончилось каким-то общим недоумением, признанием неуловимости духа российского настоящего времени. Сейчас у вас это кризисное ощущение прошло?
Да я тогда, скорее, переживал из-за того, что наши фильмы называли чернухой. А когда перестал злиться, попытался понять: почему? Ведь есть прекрасные фильмы, в которых трупов и крови в сто пятьдесят раз больше чем у меня, Коли Хомерики и Бакура Бакурадзе! Но они не являются чернухой, а наши — являются. Так вот, я пришел к выводу, что все мы в то время немного презирали сюжет и внятность. А когда сюжетная невнятность сочетается со стремлением к реалистичности, она и дает ощущение вот этой чернухи. Вообще 2000-е в российском кино — это годы презрения к сюжету. И в какой-то момент мне это стало не так уж интересно: я захотел делать что-то настолько же реалистичное, но с более простой внятной историей. То есть не выстраивать какие-то особые интерьеры, не освещать их цветомузыкой, а сохранять такой же окружающий мир, такую же игру актеров — но чтобы при всем этом был сюжет.
