Вечер, двор, темно, горят фонари. Кэтмен достает из багажника черный чемоданчик, железную дубину и лом, пилу-болгарку, веревку. Надвинув пониже кепку, идет по узкой тропке в сугробах к дому номер семь по улице Косыгина. С этой стороны нет подъездов. По высокому снегу от него убегает кошка. Подойдя к дому вплотную, он наклоняется, заглядывает в подвальный продух, закрытый металлической решеткой. Веревкой привязывает дубину к растущему рядом дереву, кладет дубину на черный чемоданчик, упирается одним ее концом в решетку, размахивается ломом, ударяет по другому концу. Звякнув, решетка улетает в подвальную темноту. Выпрямившись, он поправляет на шее серый шарф.
- Проверяйте! – говорит небрежным тоном человека, уверенного – работа выполнена на пять с плюсом.
Три женщины в пуховиках – желтом, сером и синем – светя фонариком выбегают на тропинку. По очереди заглядывают в затхлое окошко подвала.
- Погасите фонарик, погасите, - шепчет одна, - нас заметят.
Кэтмен отвязывает дубину, подхватывает черный чемоданчик и инструменты, обходит дом. Продух со стороны подъездом заварен желтой решеткой, ее прутья слипаются в неправильные овалы с острыми углами. Овалы похожи на улыбку. Кэтмен заглядывает туда.
- Сколько их там? – спрашивает женщина в желтом пуховике, поднося ко рту сигарету.
- Две, - отвечает пожилая, подняв тонкие брови над дугами съехавших с покрасневшего носа очков. – Одна беременная.
- Сволочи, - выдыхает вместе с сигаретным дымом первая. – Просто сволочи. Вы знаете что? Они закон нарушают. Это – двести сорок пятая. Вам в полицию надо идти.
- Да ходила уже, - отвечает пожилая. – Они говорят, заявление рассматривается от трех до десяти дней.
- Они больные, что ли?
- А я говорю – «Там беременная без воды, без еды…». А они – «Звоните в свой ЖЭК!». Я звонила весь день в это ГУП ЭВЖД директору Ермакову, но все время попадала на ее секретаршу.
- Тут только ехать, звонить бесполезно – он трубку не возьмет.
- Я прошу секундочку внимания, - перебивает их разговор Кэтмен. – В средневековье существовало разделение на сословия – дворян и крестьян, - с театрально-вежливыми модуляциями в голосе произносит он. - Дворяне воевали, крестьяне работали. Сейчас у нас такое же разделение – я буду работать, а вы – дворяне – защищайте меня.
Он ударяет ломом по концу дубины. Решетка не поддается. Он размахивается еще раз – не попадает. Ударяет раз десять. Ударяет раз двадцать. На раз тридцатый, не удержавшись на узкой дорожке между стеной и заборчиком палисадника, неуклюже падает. Прямо в твердый сугроб, который заборчик нарезал четким квадратом. Лом летит в сторону. Встает. Поправляет шарф. Хватается за лом. Замахивается. «Дзинь!» - решетка говорит: «нет», ухмыляется с издевкой овалами.
Женщины, нахохлившись от холода, стоят под козырьком подъезда, хорошо освещенные окнами первого этажа.
- Это только в нашей стране такое издевательство над животными, - говорит звонким голосом женщина в сером.
- Бросьте, - та, что в желтом, делает короткую затяжку. – Тут и к людям так относятся.
- Как бы не было хуже, - пожилая насуплено из-под очков наблюдает за тем, как Кэтмен колотит по решетке.
- Это советский вариант – как бы не было хуже. Не переживайте! Лучше будет, - отвечает та, что в сером. Ее маленькое круглое лицо расплывается в широкой улыбке.
- А я сегодня утром, когда слесаря пришли продухи заваривать, зашла в подвал, села там и говорю – «А заваривайте вместе со мной», - говорит пожилая. – А они смеялись надо мной. Но что они могут мне сделать? Ничего. Они даже дотронуться до меня права не имеют. А я бы сидела там. Но хотела родным сообщить, чтоб не искали. Вышла, а они тут же закрыли. Вместе с кошками.
- Сволочи, - выдыхает вместе с дымом женщина в желтом.
- Так проблема же в том, что те кошки, которых выгнали, замерзли, - продолжает пожилая. - Одна девочка из соседнего дома кота взяла, он уже совсем плохой был. А сейчас отлов приедет, и всех, кто не сидит в подвалах, а на видных местах, на трубах, поймает и просто уничтожит.
Женщина в желтом, сощурившись, делает хорошую затяжку. «Сволочи» - еще раз выдыхает она, держа сигарету в двух дрожащих от холода пальцах. В том, как она произносит это слово, много холодной интеллигентской презрительности, понимания всего про эту жизнь, осознание своей слабости и горячей готовности к тихой, но яростной борьбе.
Кэтмен кладет дубину в снег. Достает из чемоданчика болгарку. Вдалеке слышится полицейская сирена. Болгарка заводится. К подъезду подходит девушка с коробкой пиццы.
- А что тут происходит? – вежливо интересуется она.
- А снова кошек замуровали, - с бессильной иронией в голосе отвечает женщина в желтом.
- Безобразие какое, - спокойно отзывается девушка с пиццей.
- Давайте соберем подписи жильцов этого дома, - женщина в желтом щелкает зажигалкой у кончика новой сигареты.
- Тут фифти-фифти, - задыхаясь, отвечает пожилая. – Половина жильцов против кошек.
- Но это же незаконно – живьем замуровывать кошек! – восклицает девушка с пиццей. – Против кошек в основном жильцы первых этажей. Они считают, что от кошек у них запах.
- Глупости, - выдыхает женщина в желтом.
- Мне тоже кажется, что это глупости.
- Кошка не гадит там, где она живет.
- Но это же не всем понятно!
Кэтмен вынимает из чемоданчика другое лезвие. Меняет первое на второе. Надевает перчатки. Запахивает шарф. Решетка взвизгивает. Какой-то мужчина, выгуливающий собачку, осторожно выглядывает из-за кустов, любопытно поблескивая очками.
- Не может сдаться, - говорит женщина в сером пуховике, косясь на Кэтмена. – Мне кажется, у него уже спортивный азарт.
Кэтмен шумно сдувает с лезвия пыль, убирает его в чемоданчик, поднимается на ноги, берется за лом и лупит им по дубине. Дубина стучит по решетке с двойным прерывистым звуком – «бум-бум», решетка отвечает коротким – «бряк».
- Подойдите сюда, - машет рукой Кэтмен, подзывая женщин оценить проделанную работу. - Решетка приткнута трубой. А труба вкопана. Видите, решетка немного отошла, и теперь я могу ее порезать.
Вместо того, чтобы сдаться, он надевает новое лезвие на болгарку. Женщины, вернувшись под козырек, продолжают негромко переговариваться. На деревце рядом хлопочет подвязанная на ветвь георгиевская лента. В центре женского кружка стоит белое облака пара изо ртов и сигаретного дыма. Из разговора становится ясно – продухи закрыли только этим утром. Второй раз – несколько месяцев назад их закрыли впервые, но Кэтмен сразу прибыл на зов и разбил их. Из широкого окна подъезда видна до сих пор неубранная елка без игрушек.
- Здравствуйте! А что вы тут делаете, а?! – со всей силы гаркает старческий голос.
Под козырьком стоит пенсионер в кожаном картузе, очках с толстыми стеклами и в аккуратно уложенном на шее шарфе. Его, увеличенные стеклами глаза, бегают от женщин к болгарке.
- Кошек спасаем!
- Как? Опять их замуровали?! – пенсионер энергично встряхивает картузом.
- Представьте себе, опять! Беременных!
- Да что это за безобразие-то! – пенсионер сжимает в кулаках матерчатые сумки. – Что творится! Люди просят их так не делать, а они все равно делают! А кто делает?
- Дирекция наша!
- А кто им дает такое разрешение, а? Молодец мужчина! – обращается он к Кэтмену. – Нет, это просто фор-рменное безобр-разие! – рокочет пенсионер. – Надо собр-рать собр-рание! И от имени всех жильцов поставить дирекции на вид. На вид! Мы же имеем право голоса какого-то! Мы тут живем, а они нас обслуживают. Мы им платим, а не они нам!
- Вот именно!
- Прошу минуточку внимания, - распрямляет спину Кэтмен. – Прошу еще раз подойти и оценить – хватит ли кошкам такой дырки.
- Они же не мешают – кошки, - первым по тропинке спешит пенсионер, - они же добр-ренькие, хор-ро-шенькие – кошки.
Пенсионер придирчиво инспектирует решетку, которая поддалась и отошла назад, оставив узкий проход.
- А повыше ее поднять не получится? – спрашивает пенсионер.
- Не получится, - отвечает Кэтмен. – Мешает опора. Если бы меня пустили в подвал на пять минут, этой решетки сейчас бы не было. Но в подвал меня никто не пустит. Ключ у консьержки. Консьержка ключ не дает.
- Не дает?! – давится возмущением дед.
- По закону Российской Федерации ключи должны предоставляться жильцам по первому требованию, - говорит Кэтмен, - но так почему-то не происходит.
- Пойдемте, - пенсионер решительно раздвигает женщин сумками и направляется к подъезду.
Он остервенело набирает на двери код, распахивает дверь, пыхтя от негодования, и попадает в парадную. Твердыми шагами ступает по вытертому ковру к окошку, за которым в обрамлении легких занавесок сидит за столом консьержка. Перед ней на газете – рассыпь семечек. Увидев воззрившегося на нее через окошка пенсионера, она медленно кладет семечку на газету. Несколько секунд они молча смотрят друг на друга через стекло, у которого дохнут полусухие растения в горшках.
- Ключи не дам, - членораздельно произносит консьержка. Приподняв брови, она дотрагивается до бус на шее.
- А почему? – ласково спрашивает пенсионер, глядя на нее увеличенными очками глазами.
- Почему-почему, - она медленно встряхивает жесткой укладкой на макушке. – Потому!
- Ну почему? – еще ласковей вопрошает пенсионер, уже перегибаясь к ней через дохлые цветы к окошку. Слышно: ласковостью пенсионер убаюкивает своего готового вырваться зверя.
- Ключи я выдаю только слесарям, - осторожно заявляет консьержка.
- А вы законы читали?! А?! Спрашиваю я вас! – пенсионер опускает на стойку кулак, в котором крепко зажаты лямки сумок.
- И не собираюсь! – взвизгивает консьержка. - У меня – постановление! – ее палец указывает на листы, прикрепленные к стене.
- Ах вот оно как! – встряхивает сумками пенсионер. – А вы знаете, что вы нарушаете закон? – вкрадчиво спрашивает он.
- А я не подчиняюсь вашим законам, - металлическим голосом отвечает консьержка. – Я подчиняюсь постановлению ЖЭКа. Ключи не дам.
- Но это же… неправильно, – голос пенсионера ломается, дает слабину, кулаки перестают энергично держать лямки. Зверь внутри него сдувается. Консьержка, почувствовав это усмехается. – Это же неправильно – не подчиняться законам, - с детским изумлением произносит пенсионер. – Дайте, пожалуйста ключи, - умоляюще говорит он. - На десять минут. Они же маленькие, добренькие – кошки. Они же умрут без воды и еды.
- Не дам! Вон отсюда! – победившая консьержка захлопывает окошко перед носом пенсионера.
- Что творится-то? – роняет сумку тот. – Я чего-то не понимаю. Но это же… неправильно убивать кошек.
- У нас управляющие компании выпускают постановления, которые противоречат закону – это обычное дело, - говорит Кэтмен, мягко ведя машину. – Теоретически: они выпустят постановление кого-то убить. И что мы будем с этим постановлением делать?
За окном проплывает дневная Москва, которую присыпает мелким снегом. Разомкнутые льдины плывут по реке. Только что в два счета Кэтмен, примчавшись на сигнал о помощи, разбил еще пару продухов.
- Двести сорок пятая статья никого не пугает, - говорит он. – Ее никто не боится, она кривая, никого по ней не осудили. Замуровывание – это вроде как лишение воды и еды, лишение возможности спастись, согреться. Это – жестокое обращение. Но ни один юрист не возьмется доказывать это. Нашли труп кошки в подвале? А вы еще докажите, что она не от болезни умерла. Все ведь знают, откуда берутся брошенные животные. Самый вал – когда дачный сезон заканчивается, и дачники, взявшие котят и щенков детям поиграть, возвращаются домой без подросших щенков и котят. И знаете, в чем самая засада? Эти люди – не какие-нибудь психопаты в черных шляпах и с бегающими глазками. Это обычные люди, вы их встречаете повсюду, вы с ними здороваетесь. Они – нормальная часть общества. Просто они не рассказывают о том, что сделали с животными. Бросить животное для них – все равно, что продать машину. Ну, миллионы людей продают свои машины. Что в этом такого, о чем можно говорить с выпученными глазами? Впрочем, я не тот парень, который будет долго рассуждать. Я приеду и сломаю.
- А вы знаете, что нарушаете закон?
- Знаю. Как и то, что где-то глубоко в культуре современного общества случился какой-то глюк, бак, как говорят компьютерщики. И его суть в том, что к животным относятся как к вещам. И в правовом поле такое же отношение закреплено – если у тебя украли собаку, то у тебя украли вещь. Не знаю, откуда этот глюк взялся, - он останавливает машину. Через широкое полотно скоростной трассы видна желтая «М» Макдоналдса. – Может быть, эксперты скажут, что так человек защищал свою психику, чтобы смочь есть живое. Но факт в том, что здесь и сейчас, в две тысячи восемнадцатом году подавляющее большинство людей в России относится к животным как к вещам, и из этого проистекает непонимание между двумя частями общества. Между теми, для кого животное – вещь, и теми, у кого в сердце екнуло.
- А у вас когда екнуло?
- Я помню ключевой момент, - Кэтмен снимает с головы кепку, показывая простое лицо. – Мне было шесть, мы гуляли с мамой, я нашел улитку и подумал: странно, внутри такое плотное, а снаружи – хрупкий панцирь. Я говорю – «Мама, смотри!». И разбил улитку об асфальт. Она повернулась, и глаза ее были как два озера боли. «Что ты делаешь? – спросила мама. – Она ведь жи-ва-я…». Она так это сказала, что меня всего протрясло.
Кэтмен выходит из машины. Макдоналдс желтеет, манит, но перехода и светофора на пути к нему нет.
- А потом я спас котят. Мой дед – фронтовик, и каждое девятое мая мы приезжали к нему в гости, накрывали стол. Он рассказывал истории, непохожие на те, что писали в героических книжках про войну. Для него было важно рассказать, а для нас – важно послушать. Но дедушка умер, и мы стали собираться и на девятое мая ездить к нему на могилу. И вот поехали в очередной раз, и я услышал на кладбище дикий кошачий крик. Не задумываясь, ломанулся туда. В канаве возле ограды лежал завязанный мешок. Один котенок сумел носом завязки раздвинуть и оттуда орал. Ко мне подбежала какая-то тетка и начала меня уговаривать – «Возьми-ите их себе. Спаси-ите». Очень не люблю этих лицемерных добреньких, желающих быть добрыми за мой счет.
- А что, вы часто с такими сталкиваетесь?
- Да сколько угодно! Вот недавно пришел в «Ашан». И каждый раз когда двери раздвигаются, раздается писк. Смотрю – у двери стоит коробка с котятами, и дверь ее бьет. Я нагнулся, и сразу вокруг меня собралась толпа – «Возьми-ите их! Спаси-ите!». Я говорю – «Окей. Всех возьму и всех спасу. Но это стоит денег – их нужно к ветеринару. Кто готов скинуться». И чух-х – они моментально разбежались. А я? Забрал котят, конечно.
- Сколько у вас кошек?
- Сейчас лайтово – двенадцать.
- У вас есть семья?
- Да.
- Сколько вам лет?
- Сорок. А теперь следите за моими движениями! – Кэтмен выходит на трасу и поднимает руки, повелевая машинам остановиться. Машины встают. Он пересекает дорогу, «М» уже близко. С той стороны выскакивает оранжевый большегруз, и, кажется, он сейчас сомнет Кэтмена, но и он дружелюбно останавливается перед ним.
- Эволюция конструкции, - говорит Кэтмен, глотая горячего кофе. – Все начинается с того, что ЖЭК прикрывает продухи фанерочкой. Я приезжаю, выбиваю ее. Но с каждым разом конструкция становится сложней.
- Вас могут арестовать…
- Я считаю, что это вопрос времени, - грустно говорит Кэтмен. – Мои рассуждения очень простые: большинство людей относятся к животным как к вещи – это факт. Как я отношусь к этому стаканчику кофе, - он вертит пластиковый стаканчик в пальцах. – Если кофе прольется на меня и обожжет, я могу в гневе бросить его в стену. Это же просто стакан, ничего такого. И люди, когда животные создают для них неудобства, предпринимают в отношении них простые и решительные меры.
- Почему вы решили ломать продухи?
- Мне стало стыдно. Я увидел, как это делает тоненькая девочка. Она мне позвонила – «Слушай, надо открыть один продух, боюсь, у меня сил не хватит». Я приехал. Стоит Маша с кувалдой, которая весит с половину Маши. Мне стало стыдно, просто по-мужски стыдно от того, что девочки покупают кувалды и ломы, а я такой весом в сто килограмм говорю ей – «Ой, а я не могу, у меня важные дела».
- Вы готовы сесть в тюрьму?
- Я готов не попасться.
- Это вопрос времени. Вы готовы сесть в тюрьму?
- Мне не хочется садиться. Но если это делать, то приходится идти на риск со всеми делами-пирогами – быть осторожным, страховаться, придумывать схемы действий. Но другого выхода нет. Потому что не делать этого – подлость. И вот я знаю, что в подвале умирают кошки, у меня – полный багажник инструментов. И для меня гораздо травматичнее знать, что они там умирают, и ничего не делать, чем страх сесть.
- Значит, готовы…
- Я готов нести ответственность и прилагать все усилия для того, чтобы не сесть.
- Улитка вас так вдохновила на помощь животным?
- Улитка была лишь одним из эпизодов… Ну, слушайте, каждый человек, который занимается помощью бездомным животным, был каким-то образом психологически травмирован.
- Чем вы были травмированы? Улиткой?
- Нет… Меня травили в школе и в детском саду.
- За что?
- Господь их знает…
- Как правило, находят самого слабого или иного. Совершая по отношению к нему преступление, люди объединяются – преступлением. Вы были слабым или иным?
- Я не был слабым и я не был иным. Я просто им не нравился.
- Чем?
- А вы – такие гидравлические ножницы, да? Такой крепкий штопор для вскрытий? – перечисляет он инструменты, которых в его чемоданчике нет. – Гидравлические ножницы – хороший инструмент. У меня пока его нет, к сожалению. А мне они очень нужны. Но какая прелесть… мы с вами сработаемся. Конечно, если откровенно, я объясняю травлю тем, что я был самым лучшим.
- Чем вы были лучше?
- Я умею выдумывать разные штуки, я умею рассказывать истории, я красиво говорю, я – прикольный. Меня травили мальчики в детском саду, пока у меня не упала планка. Сначала они смеялись и дразнили, а потом они все вместе напали на меня. В тот день мы были на прогулке. Началось все с шуток, я начал обижаться, и они завелись все, вы знаете, как единый организм…
- Они почувствовали, что сделали вам больно?
- Они просто поняли, что я реагирую. Тогда они стали кидаться в меня снежками. Наступали таким полукругом и смеялись.
- Вы же помните, что вы чувствовали?
- Конечно… Подступающую волну гнева. Такое темное-темное. А потом свет выключился.
- И когда свет выключился, вас били?
- Не совсем так… Когда свет выключился, проснулся зверь. А когда свет включился, я сидел на пеньке и плакал, а их по одному водили умываться. Говорят, я всех побил. Но подобное в моей жизни происходило только дважды.
- А кто такой зверь?
- Вы зна-а-ете. Уж вы-то знаете… Но это не важно. Я хотел сказать лишь вот что – у каждого человека может планка упасть. У каждого есть свой зверь. Но у кого-то он – крыса.
- А у вас?
- А у меня большая ящерица. Она не рассуждает, - лениво говорит он, кладя в рот палочку картошки, - только кушать хочет.
- Как вы относитесь к ящерицам?
- Равнодушно.
- А к своему зверю?
- Предпочитаю не встречаться.
- Но вы сказали, что встречались с ним дважды…
- Не я, а другой человек, который потом два месяца лежал в больнице. Он смеялся над моим дедом и его военными подвигами.
- Почему зверь приходит? Что его зовет?
- Издевка. Если надо мной издеваются, смеются, то его это очень раздражает.
- Но откуда же он взялся?
- А эволюции вам недостаточно? Наш мозг состоит из трех слоев: самый ранний – ретикулярный, мозг рептилии, следующий – лимбический, мозг млекопитаюшего, и неокортекс – мозг человека.
- Отчего же из кого-то лезет крыса?
- А люди по-разному себя затормаживают всякого рода табу. Нас всю жизнь учат себя затормаживать – нельзя-нельзя-нельзя. И запрет воспринимается уже не как слова, а как ощущение. Мы имеем дело с противостоянием двух сил – зверем и табу. Но зверь все равно прорывается. Если табу сильные, то крысой. А когда вы занимаетесь творчеством, мозг рептилии спит. Это как луна – она не может быть повернутой к земле сразу двумя сторонами. Убивать своего зверя – это пусть в никуда, вы станете змеей, которая поедает свой хвост, и будете несчастным человеком.
- Рептилия отомстит?
- Как вы себе это представляете? Идет рептилия. Сейчас она отомстит. А я ей кувалдой – бам. А она мне – в глаз! А я как сейчас стрельну – птыж-птыж-птыж, - размахивает руками он, выхватывая из воздуха то воображаемый пистолет, то кувалду, привлекая внимание посетителей. – У вас представления, как из палеолита.
- Но мы же все оттуда.
- Definitely yes, - говорит он с хорошим английским произношением. – Брависсимо! Ваше здоровье! - чокается пластиковым стаканчиком.
- Шах и мат. Вы чувствуете себя свободным, когда ломаете продухи?
- В тот момент, когда я принимаю осознанное решение это сделать, я свободен. Законы – это условности. Вспомните, как мы только что переходили дорогу. Мы с машинами договорились. Когда англичанин узнает про новый закон, он его воспринимает так – мы тут все вместе договорились, что вот это запрещено потому, что нам всем от запрета будет лучше. Когда о новом законе узнает русский, он думает так – они там за меня решили, что мне тут вот это нельзя. А я живу в России и большую часть законов воспринимаю именно так.
- Вчера вам было нелегко ломать ту дыру. Вы могли бы бросить, ведь один продух был уже открыт. Почему не бросили?
- Я ориентируюсь на свои ощущения. По моим ощущениям, одного продуха было недостаточно. Это противостояние между нами и ЖЭКами похоже на игру в шахматы – их ход, наш ход, их ход, наш ход. Я понимаю, что следующий их ход зависит от того, как я свой сделаю сейчас. Моя стратегия проста – я должен доставить им максимально возможные неудобства в минимально короткий промежуток времени. Чтобы им пришлось больше тратиться, больше нервничать, больше думать, больше покупать материалов, больше работников привлекать.
- Это удлиняет период до следующего замуровывания в конкретном доме?
- Да-а, - отвечает он таким тоном, каким британская королева произносит «Yes».
- Что важнее – сама борьба с ЖЭКами или кошки?
- Кошки, конечно. Да сто лет бы мне эти продухи… Вы думаете, прямо такое развлечение для меня ехать черти куда, стоять в снегу на коленях и долбить? Нет, никакого кайфа я от этого не получаю. Но я хочу жить в таком мире запятая где… где ЖЭКи не всесильны, и они не властвуют над жизнями кошек, даже если им этого очень хочется. Где даже если ЖЭКи решили, что все кошки должны умереть страшной смертью, то так все равно не будет. Потому что в том мире где – всегда найдется такой парень, который придет с кувалдой и скажет – «Ребята, а вот болт вам!» - и все сломает. А у вас есть какой-то другой способ влиять на этот мир? У меня нет. Но кто-то посмотрит на меня и скажет – «Елкин корень! Где кувалда?!». Я вам и десятую часть не могу передать того стыда, который я почувствовал, глядя на Машу с кувалдой. При помощи него можно было б вскипятить стакан воды. Появилась Маша, и в стыде сгорели розовые очки, через которые я смотрел на мир, и я с болезненной ясностью увидел все… Когда-то я подрабатывал в кофейне, и начальник выдал нам для продажи просроченное печенье. Я его спросил – «У тебя дети есть? Своему ребенку дашь такое?». Он молчал. А я сказал – «Не спеши, не спеши отвечать. Это – вопрос-ловушка. Если ты скажешь – «Да», то ты – дурак. А если скажешь – «Нет», то подлец».
- Отчего же вы не захотели, чтобы он узнал правду о себе?
- А я – не тот парень, который здесь ради того, чтобы все узнавали правду о себе. Я – расходный материал.
- Для начальника или для мира?
- Хм! Suddenly yes! Для начальника. Но мне нравится ваш презрительный изгиб губ…
- Трудно поверить, что человек, столь яростно разбивающих продухи, чувствует себя расходным материалом.
- Расходным материалом я чувствую себя каждый раз, общаясь с представителями государства. Я для них – пыль. От государства очень четко идет такое ощущение – ты никто, сдохнешь, никто не заметит. Но во всех остальных случаях я – не расходный материал.
- Кто человек кошке?
- Сосед по планете.
- А кошка человеку?
- Сосед по планете. Живя в городе, мы с кошками входим в одну экосистему. Туда же входят крысы, тараканы, бродячие собаки. Люди – тоже. Она находится в балансе. Если кошек убрать из подвалов, крыс и заразы станет больше. Крыса – не злая, не добрая, крыса – стихия. Но с кошкой человеку комфортней. У нас будет либо пять кошек в подвалах, либо пять тысяч крыс. Я даже специальную книжку прочел про крыс. Современная наука против них бессильна. Даже если все человечество решит уничтожить всех крыс, мы – имея космические корабли и ядерное оружие – не в силах этого сделать. Крысы – коллективные, интеллектуальные, у них высокая рождаемость, они умеют приспосабливаться. Они умеют действовать сообща. Они коммуницируют. Они меняют свое поведение. Они обучают друг друга. Кошек перебить гораздо проще. Кошки – не коллективные, не социальные. Они – одиночки. Крысы – это как автомобиль «Жигули». А кошки – гоночный гамбит. Настроенный очень тонко – и к топливу, и к обслуживанию. Кошка – идеальный хищник. Она роскошно сделана. А крысы пошли по другому пути – они всеядны, их устройство простое. Они берут численностью. Лавина крыс нападает на медведя, сотню он растоптал, остальные его загрызли.
- А как называется ваша ящерица?
- Тиранозаврус рекс.
- Ах вот оно что… Я подумала, вы – ящерица. А вы, оказывается, динозавр.
- Большой. Тупой и хищный.
- Где вы взяли свою железную дубину?
- Это не дубина. Это – меч Экскалибур. Король Артур вынул такой из камня. А я достал свой из парковки. Раньше он был столбиком ограждения.
- Когда было темно?
- Когда мне понадобилось.
- Опять нарушили закон.
- Ес-тес-твен-но! Ес-тес-твен-но! – с гордостью восклицает Кэтмен. – Самое ценное в моем арсенале – черный чемоданчик. Я нашел его на помойке. Он как раз подходящего размера, чтобы поставить его под продух, а на него дубину. Еще в моем арсенале – лом строительный, гвоздодер, кувалда, болгарка аккумуляторная, пила сабельная.
- Кем вы работаете?
- Таксистом.
- У вас есть специальность?
- Yes, я преподаватель английского языка. Но не люблю детей. Просто так. Идти к ним работать, не имея любви - это делать плохо и им, и себя.
- Вы оправдываете сейчас стереотип о том, что зоозащитники не любят людей.
- А остальные любят? Но только зоозащитникам это вменяется в вину. Довольно часто я слышу упреки – «А что ж вы не заботитесь о пенсионерах?!». И тогда я спрашиваю – «Дружище, а ты заботишься о пенсионерах?». «Да». «Дружище, а сколько пенсионеров ты приютил у себя дома? А сколько пенсионеров ты содержишь за свой счет? Если ноль, то ты – трам-бам-бам-бол. А у меня живет двенадцать кошек». … А что смешного? Я вполне серьезно. У нас в стране в принципе проявление агрессии воспринимается лучше, чем проявления симпатии и любви. Если пара целуется, то нельзя. А если два мужика агрессивно смотрят друг на друга в метро, то это нормально. Если человек скажет в курилке на работе – «Я вчера был такой злой. Мне попался под ноги кот. Я пнул его, он летел десять метров и орал». Никто не перестанет подавать такому человеку руку. Его будут считать нормальным членом общества, и никто не усомнится в том, что ему можно доверить ребенка. А если вы расскажете, что до поздней ночи спасали кошек, над вами будут смеяться – «Ха-ха, дурачок деревенский».
- Это – издевка. Ящерица может проснуться?
- Издевка должна быть угрожающей, чтобы ящерица проснулась.
- Война с ЖЭКами не может длиться бесконечно. Есть ли возможность найти с ними общий язык?
- Я считаю, что взламывание продухов – одно крыло. Общение с ЖЭКами – другое. На двух крыльях летать гораздо удобнее. Но для того, чтобы работало второе крыло, нужны желание, настойчивость, везение. Расскажу пример. Недавно я вернулся домой с очередного вскрытия. Выхожу из машины весь взмыленный, и вижу – возле моего подъезда продух замуровали. Мой продух! Да они вообще, что ли?! Возле моего подъезда! Забыли, кого бояться?! Я открываю багажник полный инструментов – «Да я сейчас как все разнесу тут вдребезги! Даже стен не оставлю!». Но перед этим я позвонил опекуну – женщине, которая в нашем доме кошек кормит. Она говорит – «Стопэ-э! Не вздумай! Я сегодня общалась со слесарями, которые тут продух заделали. Нормальные ребята. Они не против кошек в подвале, им на кошек плевать. У них другая головная боль – у них труба отопления проходит прямо под продухом. И если она замерзнет и лопнет, то нам всем тут будет карачун-бабай. Если ты сейчас вскроешь, они скажут – «Мы же договорились! А вы…». У нас договоренность – один продух они оставят для кошек открытым, который подальше от трубы». Когда люди договариваются, уже появляются варианты для маневров… А был другой случай недавно в Красногорске. Ездил к тому дому четыре раза, и каждый раз продухи снова заделывали уже на следующий день. Я же говорю – эволюция конструкции! Началось все с фанерки, а закончилось такой хреновиной – снаружи решетка, изнутри решетка, рельсами приварены между собой, укреплены в стену, укрепление вбито в арматурину и там приварено, а здесь еще такая юбка из уголков, чтобы не подлезть болгаркой. И самое главное – над продухом живет очень злая тетя и ее мама. Они всегда дома, они всегда на стреме. Только начинаешь шевелиться, они выметаются из подъезда – «А-а-а-а!». В последний раз они сфотографировали мои номера. Полицейская машина въезжала во двор, когда я выезжал. Еле разминулись. Я приезжал туда два дня. Сначала выдолбил весь цемент. Потом поотшибал уголки. Болгарка не пролезала, только пила. И я, как повар, по чуть-чуть, по кусочку пилил, а потом расшатывал кувалдой. И я все время думаю – вот блин, строили бы у нас так авианосцы, дороги. Но нет – только продухи.
- То есть московские ЖЭКи совершенствуют свои конструкции в противостоянии с вами одним?
- Да. Эволюционный фактор.
- ЖЭКи эволюционируют?
- Нет, конструкции. ЖЭКи не будут эволюционировать в ближайшие пару тысяч лет.
- Without any hope?
- Definitely yes! То, что можно сделать с первого раза, наши делают с пятого. Недавно приезжал по вызову бабули. Вот там лютая вещь стоит. Лютая! Я фигачу. Бабуля восьмидесяти лет, еле держась за тросточку, работает как мое прикрытие. И тут выбегает какой-то вейпер с таким, знаете, испарителем вместо сигареты и модной бородой и говорит – «Отойди. Вау-вау-вау». Я – «Подойди и мне помешай. Ты бороду носишь для красоты, видимо, как и штаны». Он – «Я сейчас вызову полицию!». Я – «Ага, план А не сработал!». Он задекларировал следующую причину против открытого продуха – «Из-за кошек воняет мочой». Я говорю – «Тогда прекратите сами ссать под окнами». Вейпер обиделся и продолжил вопить. Видимо, поэтому такие вейперами называются. А я продолжил делать свое черное дело. Но набежала толпа. Бабуля пробовала с ними ругаться. А потом она так наклоняется и мне на ухо говорит – «Давай мы сейчас это прекратим. Видишь, они какие обозленные. К тому же, у нас есть тут в доме один открытый продух за углом». Ну, бабуля, не могла сразу сказать! Хотя у животных бывает неофобия, и когда они бегут от собак и натыкаются на закрытый продух, к которому привыкли, они в состоянии стресса впадают в ступор, и собаки их разрывают.
- А как люди узнают ваш телефон?
- В группах зоозащитников ходят телефоны диспетчеров, которые помогают связаться со мной. Но в Москве много домов. И меня одного на все не хватает. А завтра я на весь день выйду таксовать, и кошки останутся без меня. Завтра – пятница. Завтра – самый прибыльный день.
Запахнув на шее шарф, надвинув пониже кепку, Кэтмен, подняв руки, переходит дорогу. Машины останавливаются, показывая – способность договариваться в России важней условностей.
