— Что значит — «самое важное»? Нас ждет концерт из серии «вспомнить все?»
— «Вспомнить все» и «то, чем мы гордимся» — это разные вещи, мне кажется. Мы покажем все, чем мы гордимся.
— «Вспомнить все» и «то, чем мы гордимся» — разные вещи. Почему? Потому что одно из свойств человеческого сознания — забывать?
— Свойство человеческого сознания — хранить в памяти действительно важные моменты, а не то, что кажется важным в тот или иной момент. Вот нам кажется, что это очень важно, очень торжественно… А на самом деле мы храним в памяти какой-то нелепый взгляд, или какой-то запах, или вид из окна... Память наша разборчива, она предпочитает выделять из жизни моменты счастья, чтобы беречь их для нас и в нужный момент подсовывать: «Смотри-ка, вот тогда у тебя были мгновения абсолютного рая». Мгновения абсолютного ада тоже в жизни каждого человека есть, и мы можем их, конечно, повспоминать, но все равно в большинстве случаев можем позволить себе говорить о них с улыбкой и легкостью. Потому что если мы живы-здоровы и движемся дальше, те моменты, которые казались нам абсолютной катастрофой, всего лишь навсего создавали наше будущее. И если мы идем вперед, то необходимы и счастье, и горе, и черное, и белое. Так вот, возвращаясь к нашей программе, могу сказать: самое главное для нее мы отбираем точно по такому же принципу. Это не обязательно какие-то предсказуемые песни. Но это обязательно что-то важное, что мы храним в памяти и чем хотим поделиться с людьми. И человек, который придет к нам в «Вегас», с этим столкнется: конечно, он помнит «Мегаполис» по каким-то одним или другим песням, по каким-то проектам, и в какой-то степени он получит то, чего ждет. Но это будет взгляд чуть более глубокий, чем его собственный. Мы отчасти поможем навести на нас необходимый фокус. «Мегаполис» сейчас в блестящей форме. Лучшей формы, чем сейчас, я не припомню. Мы играем очень крутые концерты.
— А у вас есть гипотеза, почему именно сейчас вы в отличной форме?
— У меня есть даже не гипотеза, а простое объяснение. История «Мегаполиса» делится на два периода: «Мегаполис» XX века и «Мегаполис» XXI века. А между ними 14 лет перерыва, связанных с продюсированием других артистов. У «Мегаполиса» XX века было много хорошего: и национальные шлягеры на русском и немецком языке, и клипы, которые без конца играли, и статус любимой группы московских студентов... Но, мне кажется, тот самый фокус на себя нам до конца не удавалось навести. Наверное, потому, что более важные наши песни сгинули под более яркими. Один «Карл-Маркс-Штадт» похоронил, укрыл в своей тени много разной музыки. Эта постмодернистская шуточка в какой-то степени сама сыграла с нами достаточно зловещую шутку, но мы все равно об этом не жалеем. За эти 14 лет, пока мы молчали и я со своим партнером по «Мегаполису» Михаилом Габолаевым продюсировал других, мы не только учились быть продюсерами и научились в итоге этому. Мы в то же время сами учились быть артистами. В большей степени даже лично я.
— Когда были продюсером?
— Да, именно когда был продюсером. Потому что я сидел рядом с моими прекрасными молодыми и впитывал от них многое. Всяческая шелуха уходила. Потому как все равно XX век в большей степени был про «казаться», а не про «быть». В итоге 14 лет дали возможность войти в реку во второй раз. И эта великая музыкальная аскеза, которой я называю этот период — когда мы не уходили из музыки, но сами ничего в общем-то не делали, — помогла нам… ну, мне лично… заново обрести и себя, и свой собственный голос, который я потерял в середине 90-х. Обрел я его только к альбому «Супертанго». К тому же у нас наполовину обновился состав, десять лет назад к нам пришли два прекрасных молодых музыканта, с ними-то мы и наделали дел! Мы записали самый лучший наш альбом «Супертанго», сделали очень серьезный проект «Из жизни планет» — музыкальное посвящение неснятым фильмам 60-х.
— Вы так говорите «десять лет», как будто это мало.
— Ну, если группе 31 год, то десять лет — не такой большой срок. Но вообще десяти лет для того, чтобы ансамбль стал ансамблем, достаточно. К нам пришла молодая энергия, с одной стороны; а с другой, лично я в некоторых вещах подтянулся и стал соответствовать.
— Молодой энергии?
— Ну, истине, правде.
— Правде про себя?
— Вот смотрите. Записали мы альбом «Супертанго». И вместо того чтобы трезвонить об этом альбоме и об этих песнях, как это было обычно, я подумал, что нам не повредит концепция крестьянских детей. Переживет ребеночек зиму — слава богу, не переживет — Бог дал, Бог взял. Останутся в памяти эти песни — хорошо; не останутся — и ладно. Как ни странно, именно с этим подходом любое движение, связанное с творчеством, получается точнее.
— А вам не кажется, что это в какой-то степени судьба каждого музыканта, у которого есть какие-то громкие вещи? Они неизбежно хоронят под собой другие, менее громкие вещи.
— Вообще успех, как сказал Черчилль, никогда не бывает финалом. Это, конечно, весьма трагическое изречение, а Черчилль знал, о чем говорил. Он выиграл войну со стороны Англии, и тут же его отправили в отставку — после этого он еще пару десятилетий ловил рыбу и пил коньяк.
— Неплохая перспектива-то вообще.
— Да, но если у тебя есть занятие поважнее, то это не очень хорошая перспектива. Ну, писать книги, писать воспоминания. И я хочу сказать, что мой уход в продюсеры в 1996–1997 годах был отчасти вынужденным, потому что меня крайне не устраивала такая история большой звезды. Когда ты выпустил национальный хит, да еще и не один, то это значит, что каждый год ты должен выдавать новый хит и удовлетворять свой многочисленный гарем из миллиона поклонников. А пойди удовлетвори миллион человек! Ни о какой любви речи уже быть не может. И в общем-то, по большому счету, большой артист связан этой необходимостью.
— Выдавать новые хиты?
— Да. Нечасто получается, когда большой артист остается в рамках той свободы, которую он имел до успеха. Я уже не говорю о том, что артист ненавидит свои хиты! Не потому даже, что ему приходится каждый раз играть их на концертах. А потому, что настоящий хит приходит в голову артисту, если он сам себе автор, очень быстро. Национальные хиты пишутся очень быстро. Вот встал под душ — р-раз — и песня. Не успел ничего поделать, а эта песня уже есть. А то, что приходит быстрее всего, ценишь меньше всего. Поэтому артист не очень ценит свои хиты просто потому, что они ему слишком легко достались. Когда артист долго сочиняет песни, он как будто принимает битый файл и пытается рукотворно его достроить, соревнуется с нашим великим сценаристом… Соревнование это безуспешное. Совсем не то, как когда к тебе в голову пришло все готовое и прекрасное — и ты просто его зафиксировал, а потом сделал из этого песню. А когда получается додуманная песня, артист обычно страшно гордится, но все поклонники говорят: «Нет-нет, давай вот ту». И ему опять приходится играть ту, которая сама пришла.
— Может быть, это не самое корректное сравнение, но Бекмамбетов в свое время сделал слоганом «Елок» фразу про то, что Новый год не настанет без «Елок» в кино. Я подумала, что у московских театралов и интеллигенции уже несколько лет Новый год не приходит без вашего спектакля «Из жизни планет».
— И слава богу, что в этом году мы опять играем этот спектакль! Есть люди, которые приходят к нам не один, не два и даже не три раза. Есть люди, которые были на каждом нашем новогоднем спектакле, для них это уже ритуал. Этот спектакль, с одной стороны, — про невоплощенные замыслы, про неснятые фильмы 60-х, а с другой стороны, конечно же, это очень личная история. Про родителей, про детей, про то, что важно, что не важно. Поэтому дети приводят родителей, а родители — детей. То есть наш спектакль — это такая вечная нулевая точка между двумя лепестками бесконечности. Поэтому он и живет.
— Помню, как встретила вас несколько лет как раз в Центре им. Мейерхольда на исполнении «Европер» Джона Кейджа (Кейдж — один из главных музыкантов XX века, перевернувший представление о том, что такое музыка, автор сочинения «4.33», во время которого звучит тишина. — «РР»).
— Да, конечно, я был там и до сих пор вспоминаю эту штуку, потому как это работа с подготовленной случайностью. А весь наш подход, наш проект интуитивной музыки связан с подготовленной случайностью. На том концерте попугай тянул билетики, зрители их разворачивали и видели названия оперных арий. Все это складывалось в определенную стопку, зрители рассаживались в зале, там была римская рассадка, а внутри стояли семь радиол с пластинками, люди, которые ставили эти пластинки, и семь оперных певцов. Свет гас, все одновременно пели арии и заводили пластинки в порядке, который отобрал попугай. Первые пять минут всем было весело, через 10 минут как-то все начинают смотреть по сторонам, через 20 минут — нервно хихикать, а через 30 минут люди с тонкой организацией встают и покидают зал, потому что выжить под этим хаосом, полным дисгармонии, абсолютно нереально. Но те, кто остался в зале, где-то минуте на 50-й на несколько мгновений вдруг услышали абсолют. То есть абсолютно совершенную, нерукотворную музыку, которая длилась… вот я не знаю, можно ли вообще счастье измерять в секундах, можно ли абсолют измерять в секундах? Все эти семь радиол и семь певцов слились в какую-то небесной красоты, очень полную и насыщенную музыку. Ну, потом все рассыпалось, все закончилось, дали свет и все ушли из зала.
Сначала ритуал, когда при тебе в случайном порядке все выбирают, потом ты начинаешь погибать под этим хаосом. А человек устроен так, что он окружающую дисгармонию достраивает внутри себя до гармонии: когда кто-то играет на расстроенном фортепиано, через 10 минут мы уже расстроенный звук не слышим, как будто все в порядке. В голове желаемое принимается за действительное. И здесь было то же самое. Поры все открываются-открываются, и человек цепляется за какие-то осколки, которые связывают его с гармонией сфер, с этим миром, и в конце концов эти поры настолько открыты, что когда начинается вот такое соитие всего со всем, человек к этому готов. Если бы это все сошлось на первой минуте, я вас уверяю, никто бы этого не услышал.
— Я вспомнила про этот концерт, потому что, мне кажется, он повлиял на вашу историю с Zerolines (проект интуитивной музыки, задуманный основателями «Мегаполиса» Михаилом Габолаевым, Олегом Нестеровым и Максимом Леоновым в 2000 году и представленный публике впервые в 2016 году. — «РР»).
— Ну, и в отношении Zerolines, и в отношении «Из жизни планет»… этот концерт во многом на меня повлиял, но вы же понимаете, насколько я сразу понял, что к чему. Все дело в том, что подготовленную случайность я практикую с 90-го года вместе с музыкантами «Мегаполиса». Один из моих любимых современных персонажей — Брайан Ино, который тоже ого-го как работает с подготовленной случайностью.
А что касается Zerolines, то если я вам сейчас начну рассказывать историю этого проекта, то она поглотит весь ваш материал. Мы практикуем свои интуитивные погружения с 90-го года. Результат этих погружений в 90-е годы становился песнями «Мегаполиса» — приходил какой-то поток 40-минутный, например, и из него мы делали песню. Потом на рубеже тысячелетий музыка слегка изменилась. И часть музыки мы положили в отдельную папку Zerolines, а часть музыки продолжала хотеть быть песнями, и через 10 лет мы ее воплотили в альбоме «Супертанго». Половина песен из этого альбома написана при помощи «коллективного гения». То же «Супертанго», или «Наступает январь», или «Раны на стекле»… Песни, где указано несколько авторов музыки, мы сочиняли, сидя вкруг. А проект Zerolines мы долго пытались как-то оформить, чтобы научиться его играть на концертах и сделать так, чтобы изначальные записи приобрели форму продукта. Оформляли мы его около 15 лет. Когда мы в 2016 году предъявили Zerolines как проект «Мегаполиса», то немножко слукавили. Но после этого решили, что проект не хочет заканчиваться, хочет длиться, поэтому мы вернули ему изначальный статус отдельного проекта и оригинальный состав. И в планетарии в ноябре мы играли Zerolines как отдельный проект, в оригинальном составе.
— Считаете ли вы москвичек по-прежнему сумасшедшими?
— Ну какие же они еще? Конечно, самые красивые и самые сумасшедшие. Где бы вы ни были, когда увидите перед собой москвичку, вы точно будете знать, что перед вами девушка из Москвы. Даже если она в Москве не родилась, но какое-то время здесь живет, она все равно становится москвичкой. И как таким девушкам не слагать песни? Вот что еще я хочу сказать, кстати. Перед вами в «Вегасе» снова предстанет настоящий московский ансамбль. Этим летом нам вдруг захотелось опять вернуться к такому самоопределению, которое мы сами для себя запретили года с 1996-го. Тогда мы решили: мы значительно больше и серьезнее, чем «настоящий московский ансамбль» и так далее. А сейчас речь идет не о сужении, речь идет о контексте. Понимаю, может, это и нескромно звучит, но мы сейчас Москве необходимы. Именно как настоящий московский ансамбль — со своей музыкой, со своими традициями, со своей московскостью… В общем, со всем тем, чем и является группа «Мегаполис».
