Еле плетущееся по небосводу стадо пухлых сурьмяных облаков сползло по склону оврага и трусливо спряталось в черную тень непролазных зарослей шиповника. На «Дозор-1» опускались сумерки. Лесная чаща за дорогой грозно качала верхушками тополей, пугала жутким эхом редких разрывов гранат и коротких, раскатистых, пулеметных залпов: украинцы продолжали щипать «дружковскую роту». Повсюду, оставаясь незримым, шел бой. Овраг и лес, перекресток, поля вокруг него — стреляли, но не выдавали, надежно пряча стрелков, делая их невидимыми, и оттого ощущение тревоги было наполовину смазанным. Казалось, по окрестностям гуляет какой-то чудной, не в меру распоясавшийся рок-фестиваль. Кто-то часто-часто колотил железными палками по медным тарелкам, мощно бухал в басовый барабан, угрюмо урчал на синтезаторах и заводил визжаще-липкое гитарное соло.
Вдоль оврага изгибался зигзаг бетонного шоссе, разбитого ПТУРами* и тяжелыми минами еще в четырнадцатом, во время драки на подступах к Авдеевке. Мимо провалившейся колодезной ямы проплыл деликатный шорох шагов. Сокол пробирался по тропинке, пригибаясь за гребнем насыпного вала, прячась за редкими стволами деревьев с верхушками, остриженными осколками снарядов. Впереди тихонько крался Фанат с РПК* на ремне. Замыкал нашу тройку я, одетый в бессмысленно синий бронежилет с черно-белой, светоотражающей полосой поперек груди, на которой было аккуратно отпечатано PRESS.
Длинная пулеметная очередь с юго-западного направления. Свист гранаты. Гулкий разрыв где-то в лесополосе.
Защелкала и часто зацокотала рация Фаната.
— Первый Третьему: камыши, ПК…
— Плюс*…
— Илюша, милый, ты наряд поднял? Пусть они хавают и выдвигаются на «куст-семь».
— Ага…
— Илюша! Ты меня услышал? Что значит «ага»?! Ага — в попе нога!!
— Ага — значит «плюс»…
— Ты придурок, Илюша…
Из-под моста на тропу, ведущую к позиции «Утес», выпорхнули два серых силуэта. Первый — рослый, широкоплечий, одетый в «горку»*, обвешанный объемными подсумками, ступал широкими, уверенными шагами, не обращая внимания на колдобины и лужи в них. В руках он баюкал ПКМ*. Из зеленого короба свисал отсвечивающий медью язык патронной ленты. Рядом, легко перескакивая через воронки от гранат и трещины в асфальте, вприпрыжку бежал его второй номер.
Над шоссе что-то ярко сверкнуло. Падаю наземь. Неожиданно близко, аккуратной, короткой очередью в четыре патрона ударил пулемет. Миг — и громкий хлопок. Град разлетающихся камней, древесных щепок, шорох осыпающейся земли. Пулемет ударил во второй раз. Высоко над головой тягуче-зудящий свист пуль. Обнимаю землю. Чужой пулемет долбит без передышки. Противный, разбегающийся веером свист.
— Первый Третьему: прекратите обстрел! Дайте корреспонденту спокойно в туалет сходить…
— Плюс.
Смущенно поднимаюсь, медленно иду к дощатому сортиру. Вслед мне с усмешкой смотрят Сокол с Фанатом…
Кого убить
В укрытии пахнет кофе и печкой, которую топят углем. Хлопают двери, скрипят железные двухъярусные нары, клацают разнокалиберные стволы, уныло бубнит телевизор. «Сокол» флегматично грызет яблоко под грохочущую ритм-секцию Motörhead. В дверном проеме кубрика появляется всклокоченная голова парня в зеленом свитере.
— Сокол… Открой КХО*!
Командир роты стягивает наушники с головы.
— На фига?
— Дай мне «улитку»*. Ты обещал… Мы c АГСиком* поработаем.
— Не-е-е. Не дам.
— Сокол… Ну че ты?
— Сказал, не дам! Все. Свободен.
— Соблюдаем Минские соглашения? — я не могу удержаться от сарказма.
— Не… Просто зачем? Расстрелять одну-две «улитки» по укропам, чтобы потом за минометом бежать… Ты же понимаешь.
— Понимаю. Надоело уже, — соглашаюсь я.
— Уже четыре… с половиной года… надоело. И деваться некуда от этого.
Тяжелый громкий вздох. Снова ревет Motörhead:
Talk to me, talk to me
Tell me who to kill, I wanna know
I want to know
Tell me who to kill,
Tell me who to kill…
(«Поговори со мной, скажи, кого убить — я хочу знать, скажи, кого убить…)
Просто воевать задолбались
Обстрел 30-миллиметровыми гранатами прекратился. Бойцы бодро строят теории на тему возникшей паузы в войне:
— Укропы жрать сели.
— Скорее всего, ВОГи* закончились…
— Просто воевать задолбались… Тоже ведь люди…
— А может, окружают нас или в тыл заходят!
Круглосуточная, посменная, с краткими перерывами на обед, туалет и сон бессмысленная перестрелка. Старательный расход боеприпасов. Звуковое сопровождение на все лады и тона: от дисканта до баса. Жонглирование видами вооружения: автомат — гранатомет РПГ — пулемет «Утес» — танк — гранатомет АГС — миномет — гаубица — пулемет Калашникова… Калибры то нарастают, то уменьшаются. 5,45 мм — 12,7 мм — 122 мм — 30 мм — 82 мм — 152 мм — 7,62 мм… Не уменьшаются лишь цифры потерь.
В том числе и гражданских. Только за одну неделю в начале февраля 2017 года во время крупных обострений на Авдеевской «промке» и на Светлодарской дуге, вызванных попытками ВСУ «выровнять линию фронта», как автору говорили тогда бойцы с украинской стороны (см. «Домой через линию фронта», РР № 5–6 (422) от 21 апреля 2017 года), по данным ООН, «53 жертвы среди гражданского населения, в том числе семь убитых и 46 раненых, причем все эти жертвы, кроме двух, были результатом обстрелов. Из них 13 (трое убитых и 10 раненых) были зафиксированы на территории, которая контролируется Правительством, а 40 (четыре убитых и 36 раненых) — на территориях, которые контролируются вооруженными группами».
В руках Сокола смартфон. На треснутом дисплее — снимок трупа убитого бойца с его бригады, застреленного украинским снайпером несколькими месяцами ранее. На месте затылка жертвы — жуткое розово-серое месиво.
«Работал точно снайпер. Из какой-то тяжелой винтовки СВК*, 12,7 мм. Наповал, с 500-600 метров в голову. Я его отвозил, парня этого. И второго погибшего на моей позиции — тоже я отвозил. Его тоже в голову. Осколок мины-стодвадцатки… Такие дела».
Позиции за Ясиноватой объединены в условную цепь, замысловато виляющую по полям, дорогам, оврагам и окраинам самой Ясиноватой, являя собой мощный укрепрайон с основательными инженерными заграждениями, переплетениями окопов и ходов сообщений, продуманной системой огня, налаженной доставкой боеприпасов, организованными сменами обороняющихся, коридорами для эвакуации раненых и погибших в тыл. В этом лабиринте можно обороняться месяцами, изматывая противника. В самых неожиданных местах находятся замаскированные гнезда для работы снайперов и пулеметные дзоты. В бетонных подвалах хранятся запасы боекомплекта. Там же можно пересидеть авиаудар или налет артиллерии.
Неоднократно битый за четыре с лишним года войны, командир бригады «Восток» (сейчас все когда-то самостоятельные подразделения ополчения объединены в регулярную «народную милицию ДНР», но некоторые сохраняют прежнее боевое братство) Александр Ходаковский оказался способным учеником, которому пришлось учиться быстро, и преимущественно на собственных ошибках. Бывший полковник СБУ, которого я встретил в мае 2014-го, и сегодняшний комбриг «Востока» с позывным Скиф — это два разных полководца.
Скиф со своими офицерами разделил огромное пространство на сектора, в каждом из которых функционирует свой узел обороны, объединяющий стратегически выгодно расположенные здания, площади, фабричные цеха, шоссе и перекрестки. Дороги и мосты, поля, балки и дренажные арыки, городские дворы и пустыри интегрированы в единую фронтовую цепочку, соединяющуюся звеньями траншей, приспособленных для оперативного перемещения небольших отрядов, по пять-десять человек, при необходимости с полковыми или батальонными минометами на запасные огневые позиции. Наиболее выгодные в тактическом отношении позиции заранее пристреляны, а система оповещения отлажена. Район, примыкающий к Ясиноватой, стал еще и огромным минным полем, нашпигованным самыми разнообразными взрывными устройствами.
Военный экспромт, природная способность выживать в невозможных для жизни условиях и готовность к самопожертвованию — вот что является каркасом и фундаментом крепости под названием Ясиноватский укрепрайон. И любому противнику брать эту цитадель придется не в режиме полицейской зачистки, а штурмовать подвал за подвалом, подъезд за подъездом, улицу за улицей, перекресток за перекрестком, район за районом.
Александр Ходаковский говорил в интервью «РР» (см. «Религиозная война в стиле постмодерн», «РР» № 21 (460) от 18 октября 2018 года) о том, как вынужденно из-за недостатка ресурсов растянуты позиции, что приводит к постоянной потере бойцов, большинство из которых давно уже стали друзьями: «У нас постоянно гибнут военнослужащие. Двое погибших бойцов попали в засаду, причем по тривиальной причине — расстояния между позициями велики, чем легко пользуются украинские ДРГ».
На сегодняшний день ситуация в районе позиций бригады «Восток» на пересечениях и разветвлениях Донецкой кольцевой дороги (контролируемой на разных участках то ЗСУ, то ДНР), сквозь которые, собственно, проходит условная линия разграничения между Украиной и Донецкой республикой, сильно осложняется тем, что с обеих сторон ведутся непрерывные обстрелы — они являются лишь раздражающим или беспокоящим фактором, но никак не меняют карту войны. Сил на какую-то масштабную операцию нет ни у той, ни у другой стороны.
И военные ДНР, и украинская армия находятся в одинаково тактически не выгодных условиях. Находящиеся на значительном удалении от своего обеспечения, что не обещает штурмовым отрядам тактической или огневой поддержки, и лишенные подвижности из-за отсутствия бронетехники, украинцы не имеют возможности быстро маневрировать и, по сути, бездарно зажаты между Авдеевской промзоной и позициями ДНР. Они в основном все там и сконцентрированы и в случае серьезного столкновения увязают под огнем, топчутся в обороне. Ряд промышленных зданий служит им наблюдательными пунктами, откуда они координируют действия своих снайперов и корректируют огонь своих АГСов.
Прекрасно знающие местность, бойцы ДНР не упускают случая перебрасывать мелкие группы по балкам и через проулки в руинах Авдеевской промки, постоянно грозя противнику атаками с флангов и с тыла. Точно так же диверсии и попытки «выровнять позиции» предпринимает противник. Толку от такой войны никакого. Продвижение вперед сил украинских батальонов и сил ДНР парализовано по одной причине: и там и там основные силы находятся на слишком значительном удалении — любая атака захлебнется, превратившись в таран камикадзе.
Мы смертники
— Мы смертники, — спокойно говорит мне Сокол, приоткрывая дверь в «оружейку», набитую огнеметами, боекомплектами к станковым гранатометам, крупнокалиберным пулеметам ДШК, НСВТ* и противотанковым ракетным установкам ПТУР. — Случись передряга, выбираться будем своими силами. До подхода основных наших сил из Ясиноватой часа четыре мы провоюем, но… ляжем, видимо, все…
Противники хватают друг друга «за пояс», сближаясь на предельно возможное расстояние, из-за чего ни полковая, ни батальонная артиллерия не работают, боясь случайно ударить по своим. К тому же, как неохотно признают младшие командиры, на позициях, круглосуточно ведущих бои в условиях круговой обороны, практически израсходован боекомплект, а подвоз ограничен. Остается неприкосновенным только НЗ — нескончаемый (в новой интерпретации) запас. Противники засыпают друг друга пулеметным дождем, кроют АГСами, кошмарят снайперами: выпускают пар.
Вечер хмурится. На краю оврага, нависшего над заросшим камышом водоемом, причалила жирная серая туча. Над схваченной морозом землей мелкой сухой рябью вьется поземка. Ветер треплет широкие кроны давно облетевших тополей, столпившихся возле дороги.
Мне холодно лежать и неудобно ползти. Пытаюсь поднять голову и рассмотреть направление впереди, но шлем сползает, я даже не вижу собственных окоченевших рук.
— Пригни-башку-лежи-не-высовывайся! Не подымайся! — ворчит где-то рядом знакомый голос.
За оврагом, по дну которого протекает протока, шарахнул выстрел РПГ. Не успело растаять эхо разрыва, как ему в ответ лихорадочно застучали автоматы и чей-то пулемет. РПГ жахнул еще раз. Ракета будто не добрала расстояния и, столкнувшись с невидимым препятствием, лопнула в воздухе, над камышами, окатив осколками.
— Дебилы… — презрительно ворчит Сокол. — У них взрыватели, сука, постоянно на взвод не ставятся, и самоликвидатор срабатывает… Уже не первый раз такое.
С позиции «Утес» тут же заработал, выстукивая чечетку, пулемет. Захлебываясь, за ним усердно поспевают автоматы.
— Ну, вскрыли узел обороны… Целое сражение устроили, мать их… — Сокол улыбается: ему нравится то, что он наблюдает.
Часом ранее мы пробрались на облюбованную им позицию, откуда удобно было поработать из «корда» (крупнокалиберной винтовки) по заранее выявленным целям. Хладнокровно расстреляв две обоймы, Сокол уверенно сказал: «Укропский ДШК сегодня работать не будет». Спокойно уйти нам не позволили. Растревоженные украинцы всыпали нам как надо, высадив с полдюжины выстрелов РПГ. Под прикрытием своего «утеса», замерзшие и мокрые от напряжения, мы забежали в укрытие. На лице Сокола блуждала странная улыбка. Из-за оврага, в спину тяжелым эхом, будто проклиная, ахали гранаты, да зло огрызался пулемет.
— Ну что? Кофе — или сразу ужинать? — у командира позиции «Дозор-1» пробудился аппетит. До того он почти не ел.
Сокол и семья
Я не знаю его фамилии. Не спрашивал. Саша. Сокол. Бывший столяр, кузнец, ремесленник. Нет, не шахтер… «Никогда не спускался в шахту, ни разу не летал на самолете и вообще не купался в море». Воюет с 2014-го. Начинал в Славянске. Был тяжело ранен в Снежном. Три недели в коме. Выбрался — и опять на фронт. Семья осталась на украинской территории, и это самый болезненный вопрос, потому что после стольких лет войны увидеть семью Сокол сам не готов, да и не имеет реальной возможности: он в розыскной базе СБУ — официально записанный как «террорист».
За несколько дней, которые я провел на его позиции, мы много говорили. О войне и не только. Сокол — тот самый тип солдата, который ненавидит войну, но без нее не может. Он научился стрелять из всех видов стрелкового вооружения — от танкового пулемета Владимирова до СВД. Ему приходилось убивать. Он видел свою смерть.
«Войны официально нет, но она ведется каждый день. Обстрелы, снайперская война, РПГ, ПК, минометы… Воюем “на свои”. Денег не хватает. Все вот эти вот… укрепления… наш командующий фронтом на свои средства выстроил. Стройматериалы, дуб, бетон, железо, техника… Почти никто не помогал».
За что воюет? Уж конечно, не за химеру Новороссии и даже не против НАТО, главного противника, согласно вдалбливаемой пропаганде. Сокол — ровно тот самый «донецкий», оскорбленный высокомерием Киева, задетый за живое равнодушием и хамской коррупцией украинских чиновников, поборами силовиков, раздраженный демагогией на телеканалах, националистической риторикой и настойчивыми мантрами на тему «Украине жить будет лучше, если отмежеваться от России».
«Задолбали нацики! Денег нет, газа нет — Россия не дала! Корова у кого не телится — и то Россия виновата!»
И пошло в его жизни все «от противного». Чем сильнее внушала украинская пропаганда идеи о Великой Украине и ненависти к москалям, тем сильнее ему хотелось в объятия России. Прошел второй Майдан. Случилась Одесса. И Сокол ушел в Славянск; многие уходили. Потому что не было предела вдохновению и вере в то, что это тот самый исторически переломный момент, когда можно сделать по-своему, без оглядки на киевского дядьку, и что «Россия своих не бросает»…
А про нас в Москве вспоминают?
И вот прошло четыре с половиной года. Мы познакомились в марте 2017-го на тех же позициях. Он спрашивал меня: «А про нас в Москве вспоминают? Знают про нас вообще-то?». И я не знал, что ответить.
Безусловно, он взрослый человек, взявший в руки оружие, сделавший взрослый выбор и отвечающий за этот выбор по-взрослому, в полной мере. И тем не менее четыре с половиной года спустя он с горечью признает, что как бы нет войны, но нет и победы, — он и его бойцы устали маршировать на месте.
— Я умереть хочу. Не видеть всего этого. Хочу в последний бой — и… все. Чтобы просто не видеть. Обидно. Столько веры было в Россию… Опять нас обманули.
— Но вам никто ничего не обещал. Разве не так?
Равнодушное передергивание плечами, очередная сигарета, щелчок зажигалки.
— А зачем тогда? Все это? — он обводит взглядом мешки с песком, бинокль и набитые патронами 5,45 магазины на них.
— Ну… для обороны, — я хитрю. Почти лицемерю.
В переносицу мне упирается презрительно-ледяной упрямый взгляд серо-голубых, по-детски обиженных глаз.
— Знаешь, кто мы?
— Ну, ополчение ДНР…
— Хм… Мы — фитиль в заднице Украины. Чтобы в случае чего… не будите лихо, как говорится. А так… мы понимаем, что России мы на фиг не нужны. Сейчас не нужны.
— И как же вы живете?
— А кто сказал, что это жизнь? Я по два с половиной месяца с этих позиций не вылезаю, я уже не могу без этого. Понимаю, что это ненормально, но что можно поделать? Нам… мне некуда пойти. Я даже в «увалах»* не могу долго находиться. Сбежать сюда хочется. Да, пожалуй, все здесь такие. Мы не живем. Мы просто зализываем раны.
Почему Россия не наведет порядок
По дороге в Донецк беседую с Володей, офицером бригады. За окном на многочисленных плакатах красиво грустит канонизированный в общественном сознании погибший глава республики. Рекламные щиты частят банальностями из приписываемых убитому цитат. Мне запомнилась одна: «Живи свободным, поступай по совести, относись ко всему справедливо».
На прочих билбордах пестрит примитивно-лицемерная, почти пошлая агитация к предстоящим выборам: улыбающийся выборный фаворит Пушилин ведет умилительно хорошеньких детишек в счастливое будущее и приобнимает старушек, обещая им «достойную пенсию».
— Голосовать пойдешь?
— А смысл?
— Ну, как… Ваши выборы, ваша республика.
— Я в республику не верю. Я в Россию только верю. Будущее — в ней. Я за это будущее и воевать пошел.
— Вот так сразу взял и вообразил себе будущее с Россией — и пошел за ружьем?
— Ну… не так. Я почему воевать пошел? Не видел будущего в составе Украины. Надоела коррупция, надоели воры-авторитеты в Раде, надоела их политика в отношении русского языка. Я ощущал себя русским. Не украинцем.
— И что? Как тебе результаты завоеваний?
— Да не очень. Если бы я знал, что за бардак будет здесь, в ДНР, какая коррупция в правительстве Захарченко и сколько будет несправедливости — не пошел бы я воевать. Сидел бы дома… Воюем за свой счет. На жизнь едва хватает. Смотрю, как мой бывший подчиненный, работавший у меня водителем, стал сейчас полковником, при хорошей зарплате и должности, потому что завозил бывшему Главе конверты с наличными: деньги от продажи распиленного металлолома, рельсы-поезда-все-что-угодно… Меня это возмущает. Это же народное? Это принадлежит республике? Почему Глава республики разрешил ему это делать? Потому что сам с этого имел!
— И почему Россия не наведет порядок в этом распиле?
— Не знаю! Мне много чего непонятно, много чего не знаю еще, но… я все равно воевал и воюю за Россию. Точка!
— А ты понимаешь, что России ты не нужен?
— Понимаю. Понял, точнее, еще после Дебальцево. Когда Минск подписали — все понятно стало.
— Что ты понял?
— Что нас использовали. Что мы — качели. Отвлекающий маневр. Операция «Донбасc», мля… На тот случай, если укропы на перехват Крыма вдруг решились бы.
— И что теперь? Сам не хотел уехать в Россию?
— Не поеду. Сам не поеду. Не хочу. Я мог остаться в Украине, мог уехать в Россию: и там и здесь родственники. Не захотел. Я… злой, конечно, на то, что нас не интегрировали в состав РФ. Получается, пять миллионов человек висят между небом и землей, и никому вроде как дела до нас нет. Но добиваться гражданства любыми путями не хочу: это унизительно. Я буду ждать здесь, пока Донбасc станет российским сам по себе. Ведь мы всегда были за Россию и хотим быть с Россией. А вообще-то… хотя бы российские паспорта раздали?!
Мы въехали в Макеевку. За окном мелькнул огромный щит с лицом покойного Захарченко и лозунгом: «Общее будущее с Россией — наш твердый выбор!»
— И все-таки: вы воевали за будущее в составе России. Почему вас не взяли в состав страны, как ты думаешь?
— Значит, так надо…
— А так… разве вот так… надо?
