1. Как бы вы описали главную тему и идею книги?

В «Страдающем Средневековье» нет сверхидеи, но есть сквозная тема — мы хотели показать, насколько христианская иконография была многолика, изменчива и изобретательна. Насколько сильно меняются от эпохи к эпохе представления о том, что допустимо, а что недопустимо в обращении с сакральными символами. И как в Средние века священное часто смыкалось со смешным, телесным и монструозным. 

Эта ситуация начала меняться только в XVI-XVII веках, когда в условиях противостояния с протестантами и постепенной секуляризации культуры католическая церковь, теряя привычную для нее монополию на истину, попыталась установить более жесткий контроль над церковными образами и гораздо более четко, чем в Средневековье, отделить священное от мирского и низменного. Наша книга – о сдвиге границ дозволенного.

2. Чего мы чаще всего не понимаем в Средневековье?

Обычно на этот вопрос историки принимаются опровергать «черный миф» о Средневековье как об эпохе культурного упадка, политического беспорядка и научного безвременья. Но я хочу сказать о другом — об условности исторических этикеток, вроде самого понятия «Средневековье». Трудно объять одним словом тысячу лет, от варварских королевств на обломках римского мира до Реформации. Важно помнить, насколько мир, который мы описываем с помощью таких категорий, был разнообразен и изменчив. Если говорить об искусстве, то достаточно сравнить, например, раннесредневековые испанские Апокалипсисы, с их контрастными цветами, жесткой геометрией форм и экспрессией фигур, и изысканно-манерную французскую готику XIV века. Эти визуальные миры совсем не похожи. На Сицилии и в Южной Италии католическая иконография встречалась с греческой, а на севере Европы переплеталась с кельтскими и германскими традициями. Мы говорим о «средневековом искусстве» в единственном числе, а лучше было бы использовать множественное.

3. Почему Средневековье именно «страдающее»?

«Страдание» мы унаследовали от названия паблика, который создали Юрий Сапрыкин и Константин Мефтахудинов. У них эта идея родилась, когда на курсе по истории Средних веков обсуждали бесконечные изображения, где палачи-язычники истязают святых. В средневековом христианском искусстве тема праведного страдания — одна из главных.

4. В паблике добавляют смешные фразы в средневековые картинки, меняя контекст. А часто ли в них изначально присутствует юмор?

Сохранилось колоссальное число сатирических образов, изобличающих через смех священников-развратников, монахов-чревоугодников, рыцарей-грабителей, купцов-стяжателей, крестьян-простофиль. Есть и политическая сатира в адрес конкретных государей, пап или монашеских орденов. В средневековой сатире намного большую роль, чем сейчас, играли темы, связанные с телесным низом.

5. Какова роль непристойного в этом юморе?

Нагота, как показал еще Михаил Бахтин, часто служит пародии и пробуждает смех. Нагой монах пускает газы в лицо епископу, кавалеры испражняются на глазах у дам, шут выставляет зад королю... Такие образы зачастую трудно интерпретировать, поскольку они опираются на едва доступную нам устную стихию — поговорки, шутки, игру слов. А крепкое и сальное словцо тогда было в большом почете. Сейчас такой юмор воспринимается как низкопробный или детский, а в XIII–XIV веках он не был уделом простецов — знать и клирики тоже знали в нем толк. На полях Псалтири, которую заказывает какой-нибудь епископ, легко представить изображение клирика, который испражняется в чашу, или монструозного уродца с огромным фаллосом. 

В Новое время, когда изображения наготы, сексуальных органов и испражнений постепенно перешли в разряд непристойно-запретного и стали немыслимы в религиозном контексте, такого соседства сакрального и телесного в церковном обиходе уже не увидеть. Телесный юмор никуда не исчез, но использовался уже в борьбе с католической церковью – в протестантских памфлетах или на антиклерикальных карикатурах.

6. А в Средние века над самой церковью смеялись?

Сами клирики сочиняли пародийные жития, проповеди, литургии и евангелия. Один из главных приемов пародии — подмена возвышенной церковной лексики низкой, часто связанной с питием: вместо verbum (слово) — vinum (вино), вместо oremus (помолимся) — potemus (выпьем). На полях рукописей, в том числе манускриптов, использовавшихся для богослужения, толпились маргиналии, порой высмеивавшие не только духовенство, но и церковные ритуалы, а порой и таинства.

7. Но разве это не оскорбляло чувств верующих?

Пародии, написанные на церковной латыни, и разухабистые маргиналии в дорогих рукописях — это был своего рода «смех для своих». А потому там многое было дозволено. Когда нравы духовенства высмеивали миряне (и особенно если смех сопровождался серьезной критикой и требованиями в адрес Церкви), уровень допустимого оказывался на порядок ниже. Кроме того, Евангелие в этих пародиях — не объект насмешки, а инструмент, который высмеивает клириков, предавших истинные евангельские заветы. В сегодняшних попытках законодательно пресечь любую иронию по отношению к сакральным символам часто забывают об этом различии.