Эксперименты на людях
Виктория с детства знала, что будет врачом. Говорит, что за этим желанием не прячется никакая драматическая или романтическая история, — просто всегда нравилось людям помогать.
В ЖЖ Виктория пишет под ником «Тропический доктор». В России она училась на инфекциониста, но опыт общения с пациентами из цивилизованного мира у нее небольшой — интернатура и чуть больше года работы в приемном покое инфекционной больницы в Уфе.
Виктория признается, что инфекционистом стала из-за самоуверенности, азарта и доктора Хауса.
— Есть у меня недостаток — я почти всегда уверена, что могу найти правильный ответ, поставить верный диагноз. Бывает, что ошибаюсь. Но инфекционные болезни — профессия для того, кто готов рисковать. Если ты неправильно поставил диагноз, у тебя иногда есть всего несколько часов, чтобы понять, что ты идиот, и исправить ошибки.
В тропическую медицину Викторию привела любовь к путешествиям. Как врач-инфекционист в поездках она обращала внимание не на архитектуру и пальмы, а на жизнь и быт людей. В 2014 году на Филиппинах Виктория в очередной раз столкнулась с суровой действительностью: отсутствие больниц и медицинской помощи, люди умирают от излечимых болезней, им просто некому помочь… Некому?
Стать студенткой Института тропической медицины Антверпена было нелегко: анкеты, интервью, иностранный язык. По словам Виктории, до нее из России в этом институте никто не учился. Попасть в Бельгию девушке помогла все та же самоуверенность, а еще — целеустремленность и стремление брать ответственность на себя.
— Тропическая медицина очень отличается от медицины развитых стран. Здесь намного больше нужно думать самому, полагаться приходится только на себя. В России, когда ты не знаешь, что делать, или боишься принять какое-то решение, ты можешь его на кого-то переложить, попросить помощи у более опытных коллег. Но на всю Гватемалу всего несколько инфекционистов. В ближайшем к нам городе нет ни одного. В городе в четырех часах езды есть один, он сидит в платной клинике. Мы не можем себе позволить вызвать его к себе на консультацию.
А значит, решения необходимо принимать самостоятельно. Это очень тяжело, когда ты в них не уверен. Многие даже считают, что это неэтично. И я их понимаю — ведь придется жить с тем, что твое неверное решение причинило вред или даже кого-то убило! Наша диагностика несовершенна, ведь у нас нет большого арсенала методов и десятков других специалистов. Мы назначаем лечение, основываясь на своих предположениях, а результаты лечения показывают, насколько верной была тактика. Это, по факту, эксперименты на людях. Ты должен быть достаточно циничным и при этом достаточно смелым, чтобы рискнуть.
Зачем врачу лошадь
Тропическая медицина — это почти всегда медицина стран третьего мира. Закончив учебу в Бельгии, Виктория сразу уехала в гватемальскую глушь — работать там в бельгийской клинике.
И вот 25-летняя девушка оказалась в гватемальской деревне, наедине со своими пациентами и их болезнями, без возможности спросить совет и без привычных благ цивилизации.
— Я работала вместе с девушкой-акушеркой Инти, больше никого не было. Ее папа — профессор в Бельгии, мама — никарагуанка. Папа когда-то поехал работать в Никарагуа, а домой вернулся с двумя детьми.
В клинике не было электричества и проточной воды. Зато была солнечная батарея — к ней подключили тарелку спутникового интернета. Его хватало примерно на семь минут в день, мы засекали. При этом интернет не скоростной. Сегодня ты нажимаешь «открыть страницу», на следующий день она открывается. Раз в два дня можно было проверить почту, а ответить на письмо — раз в четыре. Я писала заранее целую гору писем, нумеровала их и старалась отправить все сразу, поймав поток интернета. Из этих писем и родился мой блог.
Было тяжело. Я привыкла пользоваться социальными сетями, гуглить информацию при необходимости. Тут же я оказалась в информационном вакууме. Мало того что ты ничего не можешь в интернете почитать, во всей округе найдутся всего полтора человека, с которыми ты можешь пообщаться! Не то чтобы люди в Гватемале были плохие — нет, они хорошие. Вот только интересы у нас с ними разные. У обычной гватемальской женщины моего возраста уже, как правило, пять-шесть детей, муж, хозяйство… Жители, индейцы майя, разговаривают на диалекте, на котором не написано книг. Никто не читает. Девочек отправляют в школу всего на несколько лет, чтобы получили минимум знаний: детей могут пересчитать, свою дату рождения написать — и хорошо. Общаться было не с кем, кроме Инти и врачей из клиники в четырех часах пути от нас. В лучшем случае я видела их раз в месяц на рынке.
Магазинов не было, только пара лавочек, где можно купить кока-колу и чипсы (вот их можно купить везде в этом мире). Иногда в деревню приезжала машина с каким-нибудь одним типом продукта, например ананасами или рыбой. До ближайшего рынка четыре часа пути пешком, до ближайшего города восемь часов езды на машине. Я там давно не была, но сейчас там переделали дорогу и говорят, что путь теперь занимает пять часов. Мы никогда не ездили в город на машине просто так — только в случае, если нужно было везти экстренного пациента, что случалось раз в один-два месяца. Берегли бензин. Он стоил слишком дорого и был такого отвратительного качества, что частые поездки приводили к поломкам машины.
В общем, за отсутствием транспорта я попросила лошадь. Животное мы купили вскладчину: часть заплатила организация, часть — я. На лошади я ездила на рынок и к пациентам, потому что многие жили довольно далеко от клиники. У меня тогда под наблюдением было несколько больных с туберкулезом. К одному, например, нужно было каждый день приезжать делать уколы, а он не хотел лечиться и постоянно при моем появлении бросал в меня какие-нибудь вещи.
Мало того что ты единственный врач и за все отвечаешь: берешь анализы, зашиваешь, принимаешь роды, оперируешь, делаешь перевязки. Кроме этого, ты в ответе за то, чтобы все инструменты были простерилизованы, кровавые полотенца постираны — вручную, в реке, потому что нет электричества и стиральных машин, зато есть стиральные доски, похожие на старые советские. И наконец, лошадь, которая стояла в поле где-то в километре от клиники, нужно было кормить, мыть и расчесывать, снимать с нее клещей.
Из ада в ад
Поначалу Виктория считала, что путешествия продлятся недолго и вскоре она вернется домой, в Уфу. Но получилось иначе.
— Постепенно мне стало понятно, что этот опыт вряд ли останется просто моментом в моей биографии. Мы с Инти разговаривали долгими вечерами — делать-то больше нечего было. Я спрашивала: «Зачем нам все это надо, в чем смысл?» Она говорила: «Слушай, ну мы вообще очень счастливые люди: мы здоровы, дожили до своих лет, у нас есть образование, которое мы можем применять, есть ум и воля, чтобы ставить цели и достигать их. У людей в этом месте нет шанса получить то, что имеем мы, — мало того, они даже не смогут понять, зачем это нужно. Мне кажется, однажды в жизни наступает момент, когда тебе нужно начать отдавать». Наверное, эти слова стали тогда для меня ключевыми. И я подумала: «А что мне стоит?» Вещи, машина, ипотека для меня никогда не были приоритетами. Я поняла, что мне в общем-то нечего терять. Я ничем не рискую, решив стать работником гуманитарного фронта. Единственный риск — что у меня не получится, но все, что я при этом потеряю, — немного своей гордыни.
Потом в Гватемале случился вооруженный конфликт, и всех волонтеров эвакуировали. Виктория говорит, что сейчас в той клинике работают только местные жители — ни у кого из них нет медицинского образования, но они долгое время помогали врачам и научились оказывать медицинскую помощь на уровне чуть ниже фельдшерского. Они не разбираются в причинах заболеваний, просто механически выучили последовательность действий в разных ситуациях. Впрочем, по словам Виктории, вся медицина в Гватемале строится примерно по такому принципу.
В Гватемале Виктория была главной в клинике. После эвакуации поехала в американскую медицинскую организацию в Гондурасе и там работала уже обычным врачом, без административных обязанностей. Это было намного легче: уровень ответственности ниже, рабочий день с 7:00 до 13:00. Виктория работала в две смены, потому что интересно, да и нечем больше было заняться. Американская клиника была намного лучше обеспечена деньгами и ресурсами, чем бельгийская — наконец-то можно было делать, например, печеночные пробы или общий анализ крови.
После Гондураса Виктория оказалась на Гаити. Ехала на ликвидацию холеры, но осталась работать врачом в монастырской больнице.
— Вспышку заболевания уже погасили, а я подумала, что этой мой шанс остаться и выучить французский язык. Предложила свою кандидатуру руководству больницы при монастыре, и они согласились.
За время работы в Гондурасе я привыкла к тому, что у меня есть все необходимое для работы. На Гаити было по-другому. Больница не получала донаций, все покупала за свои деньги. Чтобы отбить стоимость лекарств и всего остального, врачи вынуждены были брать плату с пациентов — отдавали им лекарства по себестоимости. Это в принципе неплохо — дисциплинирует, пациенты не приходят просто так, от нечего делать, более ответственно относятся к лечению.
Но нам нельзя было лечить человека, если он не может заплатить. На Гаити таких людей намного больше, чем в Гватемале и даже в Никарагуа. Гаити — одна из самых бедных стран мира. Если вы хотите увидеть ад на земле, понять, что такое абсолютная бедность, посмотреть на толпы грязных, изъязвленных и брошенных детей, то Гаити — вполне подходящее место. Если там умирает человек, то никто не будет делать умирающему искусственное дыхание, если за это не заплатят.
Суперреальная идея
«Немного поиграть» в тропиколога у Виктории не получилось. В блоге своего нынешнего проекта Health&Help девушка написала, что после завершения контракта на Гаити и возвращения домой она испытала не радость (наконец-то цивилизация!), а, напротив, опустошение. Все, что раньше казалось ценным — работа в больнице, деньги, люди, — перестало приносить удовлетворение. Край света вновь манил, вот только возвращаться было некуда: контракты в Гондурасе и Гаити кончились, в Гватемале все еще тлел конфликт.
— Я прилетела домой, выспалась, поела и пошла в приемное отделение, где раньше работала. Моя должность была настолько «популярной» и «высокооплачиваемой», что до сих пор ее никто не занял, хотя минуло почти три года с момента моего увольнения.
Прошла неделя. В моей голове роились мысли о том, что нужно строить клинику, чтобы как можно больше людей в развивающихся странах получало медицинскую помощь, но как это сделать, я не представляла. Своими мыслями я поделилась с другом. Однажды ночью он пришел вместе со своей девушкой ко мне в приемный покой — принести еды на дежурство. Так я познакомилась с Кариной Башаровой, которая оказалась моей единомышленницей. Она сказала, что идея классная и суперреальная, что мы соберем денег и построим клинику.
Собрать деньги на строительство бесплатной клиники в тропиках намного сложнее, чем получить адресный сбор на лечение ребенку или взрослому. Людей интересует результат конкретной человеческой истории. А мы говорим о большем, но вместе с тем и о более далеком. И более примитивном. Мы не лечим рак или нейродегенеративные заболевания, не делаем дорогостоящих операций. Мы просто знаем, что от заболеваний, которые давно умеют лечить, на другом краю земли люди умирают. Женщины рожают по 12–14 раз за жизнь, начиная с 12 лет, терпят насилие, не имеют элементарных знаний о контрацепции и гигиене.
Сейчас мы постоянно рассказываем о нашей работе: делимся всеми достижениями в соцсетях, показываем, как мы живем и чем занимаемся, что у нас получается в условиях ограниченных ресурсов. Не так уж мало получается — мы обеспечиваем базовую медицинскую помощь для тысяч пациентов, наша основная задача — не дать людям умереть от болезней, которые легко лечатся во всем мире: малярии, пневмонии, паразитов.
А тогда мы начинали с нуля, с желания перевернуть мир, и окружающие плохо понимали, зачем все это. Но нас поддержал экс-глава республики Рустэм Хамитов, к которому мы обратились за помощью. Деньги мы собирали не только по Уфе, но и по всему миру, используя одну из краудфандинговых площадок. Необходимые суммы пришли примерно за месяц — так появился проект Health&Help.
Сбор денег на вторую клинику, в Никарагуа, поначалу шел еще более медленными темпами, но в итоге завершился быстрее благодаря скандальному посту в блоге Артемия Лебедева. Текст «Почему нам не надо помогать» мы переписывали с Кариной Башаровой раз десять, превратив огромную статью в лаконичную и провокационную. Там мы собрали ответы на частые вопросы, стереотипные высказывания, с которыми приходилось сталкиваться: «А почему не в России?», «Зачем черным помогать?» и все в таком духе. Мы, когда писали, словно пытались содрать корочки на ранах, которые годами наносили нам диванные советчики.
И всего за сутки публикация принесла необходимую сумму.
Рождение клиники
Потом была длинная и тяжелая эпопея под названием «строительство клиники». Здание возводили волонтеры и жители деревни.
— Мы никому не платили за труд. Это уникальный случай. Почти невозможно представить, что в Гватемале кто-то будет работать бесплатно. Тут некоторым есть нечего, деньги нужны каждому. Но наша деревня оказалась достаточно прогрессивной, у них уже был опыт строительства школы.
Условия работы были тяжелыми: мы жили в школе, спали на полу, в компании крыс и мышей, кучи насекомых, скорпионов, змей, пауков. Еды не было, питались просрочкой, которую бесплатно отдала нам одна компания — производитель еды. Чтобы что-то приготовить из муки, нужно было вначале вытащить из нее всех жуков.
С жителями тоже было непросто: сначала все согласны работать, а потом устают, перестают приходить, их надо мотивировать. Да и волонтеры уставали, случались конфликты. В условиях тяжелой работы сложно всегда оставаться суперпозитивным человеком.
Окончание строительства не позволило выдохнуть: все, кто строили (архитекторы, строители, инженеры), уехали, а медиков-волонтеров еще не нашли. Виктория и Карина остались вдвоем: Виктория — за врача, Карина — за медсестру. Для этого девушке без медицинского образования пришлось научиться ставить капельницы, делать уколы, брать анализы, измерять давление. Да и сама Виктория день ото дня получала новые навыки. Ей, инфекционисту-тропикологу, приходилось принимать роды, вырывать зубы, делать небольшие хирургические операции, зашивать раны от мачете, накладывать гипс.
В это нелегкое время Викторию и Карину спасло появление в команде гватемальского врача и фельдшера из США. Новые волонтеры занялись пациентами, а девушки — административной работой: поиском волонтеров и спонсоров.
Акт глобального эгоизма
Клиника Health&Help — это тяжелый труд, много обязанностей и большая ответственность. То, что делают эти ребята, мало похоже на краткосрочные волонтерские проекты в привычном нам понимании.
— Некоторые проекты напоминают мне летний лагерь, отдых для детей старшего возраста: четыре часа работаешь с перерывом на обед, а еще можно не приходить, если не хочется. У нас такого нет. Врачи, когда только приехали, работали по 12 часов. Сейчас клиника работает по принципу фельдшерско-акушерского пункта шесть дней в неделю по восемь часов в день. А в неотложных случаях мы принимаем круглосуточно без выходных.
Иногда нам ребята-волонтеры говорят, что им тяжело, но условия, которые мы пытаемся создать, лучше, чем в среднем по стране. У нас есть, например, стиральная машина и душ с теплой водой.
Виктория утверждает, что случайные люди к ним почти не попадают — только близкие по духу. Будущие волонтеры проходят интервью и тесты; знание испанского — обязательное условие. На проекте есть свои преподаватели, которые обучают волонтеров языку за полгода или год до приезда в Гватемалу.
— Вся наша команда хорошо говорит на трех языках: русском, испанском и английском. Мы каждый день общаемся с волонтерами, местными жителями, пациентами, спонсорами и не можем позволить себе языковой барьер — он может стоить кому-то жизни. Дополнительно каждый знает еще какой-нибудь язык или парочку, для меня это были немецкий и французский креольский, которые, конечно, уже подзабылись.
К нам людей приводят разные цели. Мы пытаемся их подвести под один знаменатель: что все, что они делают, — акт глобального эгоизма, и это хорошо. Дело ведь не только в гуманизме и филантропии, но и в желании реализовать себя. Я верю: те, кто хотят сделать лучше самих себя, в итоге сильно помогают всему остальному миру.
Наша работа и другие подобные проекты — это все огромный путь к себе, школа жизни, где ты каждый день принимаешь решения, которые большинству людей могут показаться безумными. Ты эгоист, потому что ты делаешь это все для себя. Но ты заражаешь своим примером других. Люди перестают думать, что кто-то им должен, и начинают думать о том, как много они могут отдать. Мы интервьюируем ребят до и после работы у нас. Многие говорят, что их мировосприятие радикально изменилось, и считают свою работу в клинике лучшим из того, что с ними случалось в жизни.
Сейчас в гватемальской клинике одновременно могут работать 8–10 человек. Желающих помогать на краю земли, кстати, довольно много: есть даже лист ожидания в полгода-год, учитывая время на изучение испанского. В проект набирают не только врачей, медсестер, но и фотографов, контент-менеджеров, помощников, администраторов, онлайн-волонтеров — писать гранты (это большая и важная работа), собирать донации, рекрутировать волонтеров, создавать рассылки, заниматься пиаром и социальными сетями.
Встречаются и «яжволонтеры», попавшие в ловушку собственных иллюзий.
— Мы стараемся не брать людей, одержимых идеей спасти мир. Их хрустальная мечта почти сразу разбивается. Например, когда они видят, что их никто не благодарит.
Я и сама такой была: когда ехала в Гватемалу первый раз, считала, что мне все чего-то должны — я же молодец и герой! Несмотря на то что была только что вылупившимся специалистом, все время думала, что мне недостаточно денег дают на еду, мы мало выезжаем в город, плохой интернет… Когда мы стали руководить проектом, я поняла свою ошибку.
Даже если ты спас жизнь пациента, далеко не факт, что он это поймет и, главное, оценит ввиду особенностей менталитета, уровня образования и других факторов. Они не то что спасибо не говорят, а начинают что-то требовать. На улице обзывают, смеются и свистят нашим девушкам-волонтерам вслед, пытаются обмануть тебя на рынке.
Мы становимся востребованными, и к нам часто обращаются люди из разных слоев, даже на машине приезжают из других регионов. Не то чтобы богатые — их в Гватемале нет, — но, во всяком случае, те, кто с голоду не умирает. Мы как врачи не можем им сказать: «вы недостаточно бедные, езжайте обратно, мы вас лечить не будем». Это может стать большим разочарованием для волонтеров, которые приезжают с определенными ожиданиями, например хотят помогать только аборигенам в набедренных повязках, недавно спустившимся с пальмы.
К сожалению, иногда волонтеры уходят, понимая, что тут нужно много работать. А еще трудность в том, что мы привыкли измерять все деньгами, а когда человек выныривает из этого денежного мира, очень тяжело ему объяснить, что он все равно отвечает за жизни людей, даже если не получает зарплаты.
Парадокс лыжного инструктора
Сейчас клиника Health&Help в Гватемале обслуживает двадцать пять тысяч человек. В среднем 50 пациентов за день. Наплывы происходят при вспышках заболеваний, которые возникают из-за отсутствия прививок: корь, краснуха, паротит, коклюш, дифтерия, столбняк — все те болезни, которые в России благодаря вакцинации встречаются нечасто. В Гватемале, в отличие от России, от прививок никто не отказывается, просто в некоторые районы очень тяжело доставить вакцины, не во всех деревнях есть программа вакцинации — нужно идти в большой город. Лечение в клинике бесплатное, но каждый пациент может оставить добровольное пожертвование в несколько долларов за оказанную помощь.
— Мы оказываем базовую медицинскую помощь. Наши волонтеры проводят консультации, выдают лекарства, проводят амбулаторные хирургические операции под местной анестезией, ведут несколько программ помощи голодающим детям, контрацепции, проводят профилактические и обучающие лекции по гигиене и основам правильного питания.
Можем принять роды, для этого у нас есть отдельное помещение. Но только без осложнений — в тяжелых случаях мы отправляем роженицу в больницу. У нас нет рентгеновского аппарата, поэтому сделать снимок зубов и легких мы не можем. В таких случаях тоже отправляем местных жителей в больницу, а вот выдрать зуб или назначить терапевтическое лечение в наших силах.
Уровень грамотности в уездной Гватемале — 75–80%. К нам каждый день приходят пациенты, которые не умеют писать и читать, не знают цифр, не умеют определять время по часам. Они часто не знают, сколько им лет, количество своих детей, их имена и даты рождения. А нам нужно пациенту объяснить схему приема лекарства, диету расписать. Приходится рисовать картинки. Кроме того, нужно мотивировать население принимать лекарства — многие боятся их пить. Они знают два вида медикаментов — парацетамол и амоксициллин, все остальное — темный лес. Наши пациенты далеко не всегда осознают всю серьезность своего состояния и могут, например, пропустить укол инсулина.
Сложности возникают не только с приемом лекарств, но и с диетой. Рацион у населения очень поломанный. У детей часто отмечается дефицит разных витаминов. Многие спрашивают: «Так что ж они не едят фрукты-овощи, в тропиках-то?» Гватемала вся в горах. Там хорошо растут культуры типа кофе, кардамона, кукурузы, фасоли. А за фруктами нужно ехать на рынок, продавать этот урожай и покупать что-то другое. Рынок далеко, гораздо проще целыми днями есть тортильи — кукурузные лепешки с фасолью, или рис, который можно закупить на год вперед, и запивать все это кофе.
Многие болезни у нас с ними общие: у всех бывает высокое давление, диабет. Но добавляется много заболеваний, связанных с бедностью. Если в развитых странах люди начинают болеть от ментальной перегрузки, малоподвижного образа жизни и постоянного стресса, то в Гватемале болеют от того, что занимаются физическим трудом. Такой парадокс лыжного инструктора: все думают, что лыжники — самые здоровые на свете люди, а они к 35 годам заканчивают карьеру инвалидами из-за постоянных нагрузок на колени и локтевые суставы. Тут то же самое. Да, может быть, в Гватемале не столь актуальна проблема ожирения, особенно среди мужчин, зато у всех поголовно проблемы с суставами, спиной, а у женщин — с шеей, потому что они носят тяжести на голове.
Часто встречаются инфекционные и паразитарные заболевания из-за отсутствия чистой воды и систем фильтрации, неправильного построения санитарных систем: туалет может быть построен на горе прямо над колодцем. Женщины готовят на открытом огне, ни у кого нет плиты. Это то же самое, что курить по пачке сигарет в день.
Здесь нет никакого режима труда и отдыха. Нельзя человека отправить на больничный — такого понятия просто не существует. Пришел человек с переломом, мы наложили гипс, и труженик пошел дальше в поля — окучивать кукурузу. Или женщина с ожогами получила помощь и отправилась домой готовить, потому что никто за нее это делать не будет. Или мать-одиночка сразу после кесарева тащит воду с другого конца поселка к себе домой.
Продолжаем работать
Больше всего клиника Health&Help нуждается в медикаментах и деньгах.
— Нам нужны лекарства, медицинские расходники, строительные материалы и медицинская техника, солнечные батареи. Многие медикаменты мы не можем купить — их либо нет в Гватемале, либо они очень дорогие. Поэтому мы до сих пор продолжаем возить что-то из России. Например, инсулин. В Гватемале он стоит в 15, а иногда в 30 раз дороже. Какие-то медикаменты можно купить только в столице страны, а она очень далеко. Перевалочный пункт сбора донаций в Москве находится дома у нашего логиста — там лекарства собирают, перефасовывают.
Мы слышим много советов в духе «вам нужно просто заняться сбором криптовалюты» или «написать Биллу Гейтсу». Но гораздо полезнее, если человек не только советует, но и знает, как реализовать все это на практике.
Вовсю идет строительство второй клиники — в Никарагуа. Нынешняя стройка еще тяжелее, чем предыдущая, гватемальская: много бюрократической волокиты, сложный график. Это рыбацкая деревня, и жители не привыкли к тому, что их контролирует что-либо кроме отливов и приливов.
Деревня находится очень далеко. Там нет электричества, проточной воды, дорог, а жители живут в домах из полиэтиленовых пакетов, больше похожих на палатки. Первые три недели волонтеры строили колодец из осыпающейся земли: сами делали опалубку, заливали бетонные кольца, опускали их на глубину 14 метров.
— Когда мы начинали планировать вторую клинику, в Никарагуа случилась гражданская война. Она до сих пор там идет в лайтовом режиме. Это нас задевает. Гражданские волнения — большая преграда для функционирования НКО. А мы вообще не представляли, что такое может произойти. Это как стихийное бедствие. Но мы вдохнули, выдохнули и продолжаем работать. Ведь для меня работа — наслаждение. Тяжело перестать делать то, что приносит тебе удовольствие. И у меня никогда не возникает сомнений, правильно ли то, что мы делаем.
У нас был волонтер из Америки, он проводил исследование для научной работы — опросил 200 с лишним жителей деревни в Гватемале. Когда я начала читать, у меня слезы потекли. Там были сообщения в духе: «Три моих предыдущих ребенка умерли, потому что мы не успели дойти до больницы. Спасибо, что вы построили тут клинику». «Мой сын чинил машину. Он пролил на себя бензин и загорелся. В частной клинике нам сказали, что лечение будет стоить 100 тысяч рублей (в пересчете на нашу валюту). А в вашей клинике нам помогли бесплатно. И у него не осталось шрамов».
