— Как вы узнали историю Леши?
— Александр Расторгуев позвал меня вместе делать проект «Реальность» в конце 2012 года. Смысл заключался в том, что герой получает в руки камеру и, фактически без оператора, становится автором фильма о самом себе. В этом проекте принимал участие еще Павел Костомаров, продюсером был Алексей Пивоваров. Планировали делать интернет-проект, был объявлен кастинг — за полгода к нам пришло около полутора тысяч человек разных возрастных категорий, разных социальных групп, из разных регионов. Получился полноценный срез российского общества. Одним из участников был Алексей, который впоследствии стал героем фильма «Бабочки». Мы познакомились на кастинге, пообщались. Нашей главной задачей было мотивировать героев на съемку. Люди приходили, но, понятное дело, после кастинга не все возвращались с материалом — кто-то просто исчезал.
Было простое задание — поснимать свою жизнь на видеокамеру или мобильный телефон, начиная с сегодня. Так мы узнавали, из чего состоит жизнь героя на данный момент. Спустя полтора-два месяца Леша принес материал, который оказался мощнейшим, невероятно драматичным, очень искренним. Даже несколько лет обучения во ВГИКе не дадут тебе гарантии, что ты сможешь так снять. Я понял, что Леша может стать интереснейшим героем и соавтором, ведь он сам себя снимал.
— Вы сами предложили герою поехать на фестиваль «Зеркало», где он вдруг встречает парня, в которого влюбляется?
— Да, мне поступило предложение от продюсера «Зеркала» сделать кино о фестивале. Я согласился на тех условиях, что на фестиваль приедет Леша с камерой, будет там проводить время, тусоваться. Тем более что у него самого была в этом потребность — он чувствует себя в киношном мире довольно органично.
— Вы ожидали, что на фестивале могут произойти поворотные события для вашего кино? Или это удача?
— Удача, хотя можно сказать, что это было в некоторой степени ожидаемо. Леша находился в драматичной ситуации: он недавно расстался с человеком, с которым у него были долгие серьезные отношения. А как мы знаем сами про себя, человек либо в отношениях, либо ищет отношения. Мне показалось, что Леша находился в поиске новой любви. Технологии позволяют режиссеру быть с героем очень близко, а нет ничего интереснее, чем человек. Поэтому кино может делать то, чего не может театр, — без участия актеров и драматургов быть с человеком здесь и сейчас. Драматургией становится сама жизнь. В нашем случае сама жизнь указывала на то, что Леша находился в поиске. Появился Гриша, с которым у него завязались отношения. Гришу нельзя было придумать, он просто вошел в кадр. Когда Леша мне об этом рассказал, я просил его продолжать снимать, не останавливаться.
— Человек берет камеру и начинает снимать свою жизнь — наверное, в некоторые моменты ему приходится именно решаться на съемку, на запись неприятного диалога или неоднозначной ситуации. Характерна ли была для Леши самоцензура?
— Одним из условий для героев проекта было отсутствие какой-либо цензуры по отношению к себе. Потому что, если они будут избирательны, мы не сможем далеко зайти. В искусстве нет компромиссов, нужно идти до конца. В этом смысле смелость и отвага героев дают нам возможность зафиксировать слепки жизни, которые останутся в вечности. Леша оказался героем именно такого уровня, он абсолютно бескомпромиссно снимал себя и свою жизнь. Без этой художественной свободы фильм вряд ли бы получился. У него не было практически никаких запретов, он буквально жил под камерой месяцев семь.
— Чем вас привлекла его история?
— Она была очень перспективна с точки зрения разных поворотных моментов. Плюс меня подкупила абсолютная искренность Леши.
— Он рассказывал вам, почему пришел на кастинг? Как у него появилась потребность фиксировать все, что с ним происходит?
— Он попал к нам случайно. У него было некое депрессивное состояние. И так как проект «Реальность» был довольно широко разрекламирован в социальных сетях, подруга Леши увидела приглашение и толкнула его утром в плечо, заставила пойти.
— В фильме мы видим маму, которая фактически выгоняет сына из дома, когда узнает о его ориентации. «Бабочки» побывали на разных фестивалях, в том числе за рубежом. Можете сказать, чувствуется ли по зрительской реакции готовность принимать?
— Премьера фильма состоялась в Чехии, на крупном международном фестивале. Следующий показ был на ММКФ. И это были два совершенно разных показа. Если в Йиглаве зрители смотрели очень внимательно, но реагировали не так эмоционально и скорее холодно наблюдали за героями, то в Москве был и смех, и аплодисменты, и слезы — очень живой показ, зрители восприняли кино как трагифарс. Возможно, такая разница реакций связана с тем, что европейский зритель смотрит на все российское с определенным ощущением. Там в документалистике в последнее время очень большую роль играет критический аспект, в фильмах мир поделен на белое и черное, есть жертвы, есть палачи — все очень понятно. А «Бабочки» в принципе очень выделялись на фоне других картин, после показа мне говорили о том, что работа воздействует очень сильно, что это crazy movie. Мне кажется, в искусстве не должна быть видна конкретная точка зрения, ведь мир разнообразен. Может быть, сама задача, которая стоит перед зрителем во время просмотра «Бабочек», стала проблемой. В кино важно сочувствие герою, когда нужно не анализировать, а именно почувствовать — героя, конфликт, течение жизни, время.
— Что вообще сейчас характерно для документального кино молодых режиссеров в России? Есть тренд на конкретные темы?
— Недавно я получил довольно негативный опыт — на одном из европейских кинофестивалей зашел на мастер-класс программного директора другого влиятельного европейского фестиваля. Он рассказывал, как снять фильм, чтобы он был им интересен, рисовал всякие графики. Он сказал: «Мы, европейские отборщики, обращаем на это внимание. У вас есть несколько способов быть отобранным. Первый — поехать снимать туда, где попраны демократические принципы. Есть несколько зон — вы можете поехать в Китай, в Россию или, если вам удастся, в Северную Корею. Вы затронете то, что нам неприятно». А далее перечислил несколько тем, которые тоже приветствуются, — прямым текстом. Он дал понять, что снимать можно на любую тему, но шансов оказаться в программе будет меньше. Ты хочешь, безусловно, чтобы твой фильм показывали на европейских фестивалях, но ты вынужден следовать неким правилам. Многие молодые авторы идут этой дорогой и снимают, по сути, «Крым наш», только наоборот. Мне кажется, что фестивали документального кино в какой-то степени сами себя скомпрометировали. Становится меньше пространства для искусства — принимается кино на актуальные темы, которые сегодня есть — завтра нет. С каждым годом все больше пропадает интерес к человеку. Мне близок последний слоган фестиваля «Докер»: «Кино важнее документа». Я вообще не делю кино на документальное и игровое. Мне нравится делать просто кино и не превращать его в резервуар. Может быть, это грубо прозвучит, но сравню с олимпиадой и паралимпиадой — как будто бы выделятся еще одна категория специально для документального кино, живущего по своим правилам. Но мне нравится, что постепенно кино избавляется от традиционных методов, которые когда-то были обязательными. Это и наличие сценария, и профессиональные актеры в кадре, и даже профессиональный оператор.
— Отдать камеру герою, как в проекте «Реальность», — это метод. Наблюдать за героем годами и попытаться драматургически выстроить его жизнь — тоже. А какие новые способы «общения» с реальностью появляются у документалистов сейчас?
— На самом деле автор может снять фильм как угодно. Он может владеть любыми методами, но кино получается, только если происходит некая химия между режиссером, пространством и героем. Одно из моих потрясений в этом году — кино «Инструкция по освобождению» красноярского режиссера. Кино про девочек, которые находятся в психиатрическом учреждении — в поселении, где живут те, кого государство посчитало сумасшедшими. Это дебют Александра Кузнецова как режиссера, он несколько лет фотографировал жителей этого места (они похожи на персонажей «Пролетая над гнездом кукушки»), а потом решил снять кино. Но невозможно сегодня снять «Пролетая над гнездом кукушки» теми методами, что десятки лет назад использовал Форман, с актерами, которые играют сумасшедших. А здесь никто не играет, здесь есть некая сущностная материя. Получился грандиозный фильм, в котором две девочки борются за свое право доказать, что они не сумасшедшие, а государство начинает это проверять. В какой-то момент кажется, что герои поменялись местами: все вокруг сумасшедшие, а девочки — нормальные. Здесь, в отличие от театра или игрового кино, есть исповедальность, драматургия рождается течением жизни. И когда у героинь спрашивают, сколько будет шестью шесть, весь зал с места шепчет: «Тридцать шесть, ну скажи!» Еще десять лет назад невозможно было бы снять такое кино, потому что не было подходящей техники. Расторгуев говорил: «Сейчас, чтобы снять кино, достаточно одного маленького рюкзака». Этот интерес к жизни, надеюсь, никогда не пропадет. Хотя есть темы, которые нам никогда не суждено понять, — например, почему жизнь конечна.
— Сейчас, когда Расторгуева не стало, его ученики занимаются каким-то совместным документальным проектом?
— Саша научил очень многих начинающих режиссеров жить во взрослой жизни, много энергии вложил в молодых авторов. Его ученики стали для русской документалистики яркими авторами и продолжают что-то делать, продолжают дело Саши. Кто-то снимает для «Радио Свобода» проект «Признаки жизни», я уже год снимаю веб-сериал для Youtube о команде любительского футбола — мы пока сняли 29 серий о парнях, которые работают продавцами в «Красном и белом» или пришли из армии и не знают, что делать дальше. В отличие от 2012 года, сейчас аудитория до этого уже доросла. Ребят узнают на улице. Это тоже продолжение пути Расторгуева — бескомпромиссное наблюдение за реальностью и перемещение реальных людей в пространство кино. Одно из главных достижений — люди, комментирующее наш сериал и убежденные в том, что это все постановка. Раньше добиться подобного было невозможно.
— Почему сейчас Youtube готов к подобным проектам? И что ему мешало раньше?
— Героем кино может стать каждый, кто способен снимать про себя. И «Реальность» была первым масштабным проектом, доказывающим это. Сторис в инстаграме смотрят миллионы, появилась новая форма взаимодействия со зрителем, которой не нужны дополнительные инструменты. А Расторгуев стал делать это за целый год до того, как это появилось в инстаграме. Он предвидел, что Youtube будет смотреть интереснее, чем телек. Его фильм «Я тебя люблю» — просто тончайший. Сейчас это смотрится как более цельное кино, чем смотрелось в 2012 году — тогда фильм называли экспериментом, считали его немного маргинальным. Кто-то делит кино на документальное и игровое, но, вы знаете, я бы говорил так: есть «Груз 200», а есть «Я тебя люблю» Расторгуева и Костомарова.
