Говоря о языческих культурах в России,имеют в виду обычно Алтай, Сибирь, если шире, а о финно-угорском язычестве — Марий Эл, «последних язычников Европы». 

Между тем в стороне оставляют Удмуртию, где язычества и очагов глубинной народной культуры никак не меньше. Просто они не столь заметны. Возможно, потому, что удмуртское язычество не такое зрелищное, не напоказ и более «бытовое».

Север и юг Удмуртии несколько отличаются друг от друга — как образом повседневности, так и в культурном отношении. Юг, где сохранилось больше явного и видимого язычества, тяготеет к Татарстану: межэтнические браки, широкие посевные поля, много скота. А север, вроде бы сильно обрусевший, утопает в дремучих хвойных лесах и выглядит очень сюрреалистично. Именно сюда, на север, я и отправился, чтобы сделать этот фотопроект, — в места, что граничат с легендарным ивановским «Сердцем Пармы», живописующим кровавые столкновения русской и финно-угорской «матриц».

Долгие века здесь селились удмурты, бесермяне и местами коми-пермяки. Затем появились русские — староверы, бежавшие от раскола, которые в силу традиций жили анклавами, стараясь не подпускать к себе инородцев. Через север Удмуртии проходил знаменитый Сибирский тракт, по которому ссыльные шли из столиц «на Камень и за Камень» — так называли Урал. Местные удмурты побаивались солдат-охранников и, опасаясь очутиться в кандалах, демонстрировали подчинение светской власти, но старались держаться от нее подальше, чтобы сохранить свой уклад. То же относится и к православной вере: удмурты встречали русского попа пирогамиперепечами, поили самогоном-кумышкой, провожали, а потом возвращались к своим богам и священным рощам.

Крупных городов здесь не было и нет; местность, формально входившая в Вятскую губернию, долго оставалась финно-угорской. И, в сущности, остается таковой до сих пор.

Конечно, советизация, смена экономик, глобализация и прочие современные общественные процессы «пармскую» картину смазали, но общий принцип сохранился: русский язык как главный, постсоветская культура, православная церковь, партия «Единая Россия» — и абсолютно местный, удмуртский уклад жизни. Здесь очень сильна воля кланов (или воршудов, по-удмуртски) и настороженное отношение к чужакам. Взять те же браки. Как же непросто русскому или татарину жениться на удмуртской девушке из деревни — даже если она учится или работает в столичном Ижевске!

Такой уклад сохранился потому, что Удмуртия, особенно ее север, находится как бы на отшибе, на краю мира; единственный крупный город Ижевск в советское время вообще был закрытым, как и соседняя Пермь. Железная дорога проходит через большинство основных поселков, но поезда ходят раздва в день. Кроме того, сталинская политика в отношении многих коренных народов привела к тому, что удмуртов, бесермян, пермяков приезжие начали считать «вторым сортом». Слово «вотяк», прежнее русское название удмуртов, стало даже чем-то вроде оскорбления, за которое в годы «оттепели» можно было схлопотать от удмурта по лицу — да и сейчас, по правде говоря, тоже можно. 

Все это и привело к своего рода удмуртской обособленности. Следы колониального уничижения и самоуничижения, увы, порой чувствуются и сегодня. А с другой стороны, эта «внутренняя эмиграция» помогла удмуртам сохранить язык и некоторые традиции.

О местном язычестве рассказывают различные вещи, в том числе и мрачные — с упоминанием «черной магии». Определенные таинственные вибрации от этой земли действительно исходят; их ощутит всякий, тонко чувствующий природу, просто зайдя в удмуртский лес.

А что же говорят местные?

«Удмуртия стоит на границе двух тектонических плит, поэтому она очень странное место. Как немецкие сказки мрачные, так и здешние. В них куча духов, и все злые. Мы ублажаем духов, пытаемся гармонизироваться со странной реальностью».

«В чистом виде язычества у нас на севере сохранилось мало, в отличие от юга Удмуртии. Советская власть запрещала, времена новые. Но мы иногда находим священные рощи, туда явно кто-то ходит, хотя и не целыми деревнями, как раньше. У нашей семьи и многих других есть священные деревья. Здесь это ель, иногда сосна». 

«Бог един, я не думаю, что он отличается от христианского. Думаю, это тот же Бог, Бог-Отец. Но мы в церковь не ходим и приносим Ему жертвы. В день окончания посевной, например, — быка. Православные священники, конечно, этого не приветствуют и не приезжают к нам. А мусульмане смотрят более спокойно — раньше мулла даже заезжал на наши праздники».

«Я живу в Москве и занимаюсь разными математическими точными расчетами. Но знаю, что эта удмуртская магия работает. Как — я не понимаю. Возможно, этого и не нужно объяснять, к тому же ученые не особенно изучают такие вещи». 

Трудно сказать, в какой степени все эти вибрации, вся эта магия — игра воображения. Но похоже все-таки, что старые культуры, обычаи не уходят в никуда, а просто изменяют свою форму.

Сейчас, например, в Удмуртии очень популярна тема национального возрождения. Можно ли назвать ее неоязыческой? Пожалуй, да. Растет мода на народный костюм, на родной язык, развивается удмуртский рок, проводятся кросскультурные исследования. Всереспубликанский праздник Гербер, аналог татарского Сабантуя, собирает десятки тысяч человек, которые искренне радуются гуляньям, а удмуртские активисты своей энергией способны реально увлечь. И сюда всегда приезжают языческие жрецы — восяси.

Но удмуртский народ, обитающий в лесу, как и сам этот лес, по своей натуре пассивен и несуетлив. Вековая мудрость, накопленная кланами-воршудами в их неразрывной связи с природой, подсказывает им, что это единственно верный и универсальный способ жизни.

Язычество ли это в классическом понимании? Наверное. Так ли все страшно, как преподносит писатель Иванов? Скорее всего, нет.

Однако всей правды русский человек никогда не узнает.