Магаданская область, я оказываюсь в лесу возле заброшенного засекреченного объекта. Над ним растут высокие ели, а под ногами много брусники. Очень красиво. Но вдобавок к красоте — щемящее чувство тоски. Откуда оно? И сама же себе отвечаешь: «Это от осознания, что раньше тут были лагеря, и многие узники сгинули в каторжной работе. Ты — человек, ты это чувствуешь и осознаешь, осознание превращается в чувство вины». Так я сказала себе в первый день, но это неправильный ответ.

Из здания вышла женщина и накричала на меня. Она охраняет этот объект, когда-то гигантский, когда-то заполненный передовыми инженерами, передовой научной мыслью. Женщина работает сторожем наедине с лесом и предпочитает наружу не выходить — только вчера медведица ходила тут со своими медвежатами.

Женщина живет в нескольких километрах от объекта — в поселке, где когда-то обитали инженеры. Сейчас там осталось несколько семей. Я заехала туда, и там разговору было только о медведях. Один в прошлом году наловчился ходить и съедать собак, сидящих на цепи. За лето съел семь. Потом его пристрелили сотрудники МЧС.

Поселок разбит, стены пустых многоквартирных домов пожрал мох, но кое-где живут люди. «Путевые», как они сами представились мне. А были еще непутевые — те, которые не выдержали запустения, спились и скатились.

Потом я уехала в другой поселок. И вот уже я хожу с дедом, который показывает мне медвежьи следы у дорожки, ведущей к его дому. Медведь к нему приходит каждый вечер — через огороды, и тропинку уже протоптал.

— Ты думаешь, че он ходит? — спросил меня этот дед. — Да он знает, что людей в поселке почти не осталось — понял, что как только мы все, старики, помрем, тут снова будет лес. Он к себе домой ходит.

А мы все так часто и картинно изумляемся тому, что многие жители нашей страны хотели бы вернуться в Советский Союз! А вы не удивляйтесь, просто тогда эти люди были счастливы, они чувствовали, что они стране нужны, они делали свою работу, у них была мечта, светлое будущее и трактор, который в пургу расчищал дорожки от дома к дому.

В этой схватке человека и медведя я не знала, чью занять сторону. Медведь спасается от голода, выходя к человеку, этому венцу творения, чтобы тот с ним едой поделился. Но ему на пути встречается только маленький человек — тот, который не может ему ничего дать. Так и что ж делать? Убить медведя, чтобы спасти человека, доживающего в запустении? Или пожертвовать человеком?

Пытаясь ответить на этот вопрос, я поняла, что ничью сторону не надо выбирать. Обе стороны — невинны, но есть надо всем этим нечто третье — политическая сила, отвернувшаяся от наших людей и от наших зверей. Позволяющая и тем и другим сгинуть со свету за ненужностью. Вот она-то, столь ощутимая и давящая в Магаданской области, и стала причиной того тоскливого чувства.

А на следующий день я уже плыла на корабле по Охотскому морю и смотрела на скалы, у подножий которых нежились сивучи. Ко мне подошел человек средних лет и, глядя в глаза, очень серьезно сказал, может быть, рассчитывая на то, что я передам его слова вам:

— Когда моему сыну исполнилось двадцать, я посадил его в машину и повез в заброшенный ГУЛАГ. Их несколько вокруг Магадана. Там все сохранилось — охранный пункт, колючая проволока, нары. Я сказал ему: «Если бы ты был сослан сюда на пятнадцать лет, ты бы отсюда уже никогда не вышел». Зачем я ему это сказал? А я не знаю… я, может, хотел бы, чтобы он был ответственным, чтобы понимал, какими жертвами поднимался Дальний Восток и что нельзя это место бросать: тогда жертвы будут напрасными. А еще я, может, хотел, чтобы он не забывал нашу историю и понимал, какой ценой достается революция.