Делал репортажик о крещенских купаниях. Для чистоты жанра занырнул в купель. И оказался в больнице.

Лечил пневмонию. А выйдя на волю, понял, что прошёл натуральную духовную практику.           

Главная боль там – не физическая. Главный сюжет – не про сахар в крови и диализ. В конце концов, всё зарастает. Ну, или отпадает.

Если не навещают – вот, что доставляет основное страдание.

В больнице неважно, сколько у тебя денег и вытекающей из них недвижимости – антропометрически все медицинские утки и памперсы устроены одинаково.

Неважно, на какой машине тебя привезли – твой личный водитель всё равно не отдаст тебе почку.

Совершенно неважно, кто ты по жизни. Член правления или просто член. Если ты член правления, а тебя никто не навещает, для больничного сообщества ты просто член, Несчастливцев. Если ты просто член, а к тебе ходят и те, и эти, а также – разнообразные не те, то для больничного сообщества ты член правления, ты Счастливцев.

Те, кого приёмный покой канцелярски зовёт посетителями – основное ценностное мерило, самая устойчивая валюта и признак жизненного успеха.

Их подсчитывают, как забитые голы, урожай с гектара, окуней на рыбалке. С гордостью – у себя, завистливо – у соседа по койке.

Выявляют аутсайдеров – двое за неделю, да и те – с работы. И рекордсменов – семеро за выходные, и каждый сидел по часу минимум. 

Их различают и классифицируют.

Этот подкаблучник, у него нет права на отсутствие.

Тот заложник национально-патриархальной семьи, где со времён Заратустры считается кощунством – не ходить в больницу к двоюродной тётке.

Для той просто удобнее прийти на пятнадцать минут, чем слушать часами по телефону новости из рубрики «Мои эритроциты».

Безошибочно определяют мотивы. Например, от чистого сердца посетитель или из-за квартиры.

Непосещаемых за глаза презирают. Одиночество расценивается как мрачнейший порок. Доводы насчёт интровертности не принимаются. Парируются предположением: «Да он просто всю жизнь для себя жил, вот и расплата».

Поэтому кто радикально одинок, придумывает хитрости, чтобы прослыть существом хотя бы отчасти социальным.

Интеллигентный бородач с циррозом всё время заказывает пиццу: пусть хотя бы курьер приходит, тоже человек.

Старушка имитирует телефонный разговор. Прижав к уху кнопочную «нокиа», она громко, на всё отделение указывает воображаемой внучке, что в следующей раз ей надо принести «ту вязаную кофту в клеточку». Медсёстры знают о бабкином фокусе, но деликатно подыгрывают. Понимают - на кону репутация.   

Ближе к четырём вечера все, кто может, выползают из палат в коридоры, чтобы занять выгодную позицию ожидания. А приходят к ним – радость мало кто афиширует. Тоже мне, большое дело. Должны были прийти, вот и пришли.

Сосед по палате просит одолжить мыло. Надо, говорит, рубашку простирнуть. А то жена придёт, скажет: «Ну, что ты как чучело».

Они с женой вместе полвека, познакомились в 8 классе. Он и телефон с собой в больницу не взял, чтобы с ней не разговаривать. Зачем мне эти бабские причитания, говорит, надоело. Изображает стойкого оловянного деда.

А рубашку стирает ежедневно уже почти неделю. И расчёсывает волосы так тщательно, словно для первого свидания.

Она между тем не приходит. А он только головой встряхнёт, вспоминая о ней в разговоре, будто гнуса прогоняет. И только покачиваются антеннами инновационные катетеры, вставленные ему в шею, куда-то в щитовидку.    

И вот она приходит. Строгая, ухоженная.

И говорит: «Ну, что ты как чучело».

И он - счастлив.