Общее собрание
В банкетном зале кафе «Империя» собрались за столом участницы конкурса красоты «Мисс Верхотурье»: ученицы последнего класса школы — Кристина, Татьяна, Полина. И остроглазая брюнетка Евгения — помощница организатора конкурса Любови Ившиной. На Евгении тонкая блузка. За порогом трещит мороз.
— Сейчас еще Светлана подойдет — победительница прошлогоднего конкурса, — Евгения, поводя острыми плечами, поправляет тонкий шелк на груди. — Ей уже двадцать девять… но не будем о возрасте! — спохватывается она.
— Скорей бы окончить школу и уехать отсюда, — вздыхает Кристина. — В Китай учиться на кондитера, — мечтательно произносит она, — или в Чехию. Подальше от родственников. Родственников надо любить на расстоянии, — не по годам назидательно заключает она.
— Кристина у нас «Мисс Вдохновения», — поясняет Евгения, — она нашла путь к сердцу жюри через желудок — испекла эклеры и кексы. Скоро мы устроим для участниц фотосессию и выложим их фото во ВКонтакте. А потом хореограф поставит им дефиле. На конкурсе участницы будут демонстрировать свои таланты — кто-то станцует, кто-то прочтет стихи. Зрителями будут жители Верхотурья. Как и в прошлом году.
— Да, в прошлом году много любопытных бабушек пришло, — вставляет Полина с почти не заметной иронией.
— А моя не пришла, — говорит Кристина. — У нее спина в этот день болела.
— Татьяна, а в чем ваши таланты? — спрашиваю черноволосую девочку, которая все время держит спину очень прямо и за время беседы ни разу не ссутулилась. В прошлом году она была признана жюри «Мисс Элегантность».
— Я рисую. Могу нарисовать все что угодно. Люблю рисовать людей и рисую их хорошо, — отвечает она таким нежным голосом, будто держит перед собой заиндевевшее зеркальце, и задача — не растопить дыханием его ледяной слой. — Если вы хотите какого-то человека нарисовать на своем теле, то я могу.
— Может, мне бабушку на спине нарисовать? — спрашивает саму себя Кристина, обмякая на стол.
— Я могу вас нарисовать, — продолжает Татьяна, обращаясь ко мне. — Это будет вроде бы ваш портрет, но я же могу его улучшить… И тогда вы будете выглядеть красиво, просто завораживающе.
— Но мне ж будет обидно, что на самом деле я не такая, — говорю я.
В зал забегает невысокого роста женщина, отряхивает от снега шапку, хлопает в ладоши, прогоняя из рук мороз.
— А вот и Светлана! — объявляет Евгения. — Наша «Мисс Верхотурье» прошлого года!
— Я, честно, не претендовала на эту роль, — скромничает Светлана, усаживаясь за стол рядом с Татьяной. — Увидела во ВКонтакте объявление: «Принимаем заявки». Отправить заявку — это же дело быстрое. Потом только подумала: «Что я наделала?!». Я смотрела по телевизору конкурс «Мисс Урала». Там они кастинг проходят, чтобы соответствовать типажу.
— А у нас, — говорит Евгения, — может любая участвовать, независимо от типажа. Мы подчеркиваем естественную красоту наших девушек.
— А что такое красота? — спрашиваю я. — В чем она?
— Может, в чертах лица? — неуверенно говорит Светлана.
— Красота — это душа человека, — говорит Татьяна. — И движения, они должны быть плавные.
— Ой, ну перестаньте, красивых людей вообще нет, — заявляет Кристина. — Вот смотрите: для кого-то я красивая, а для кого-то — уродина. Может, кого-то от меня аж тошнит. Кто-то любит худых, а кто-то толстых. И если смотреть с этой точки зрения, — подытоживает она, — то красивых и некрасивых людей вообще нет.
— Интересно, как вы с такими взглядами на красоту решились участвовать в конкурсе? — интересуюсь я.
— Так это просто тетя Люба дружит с моей мамой. Она меня попросила поучаствовать.
— Но все же, если бы ты не хотела, — косится на нее Евгения, — ты же не стала бы принимать в конкурсе участие…
— А я вообще хочу из этой дыры поскорее уехать, — выдает молчаливая Полина — девушка с косой, худая и высокая, точно попадающая в образ европейской модели. И эти слова заставляют Евгению опасливо покоситься уже в ее сторону.
— А я уезжала учиться в Екатеринбург, — быстро говорит она, неловко посмеиваясь. — А потом вышла замуж и снова сюда вернулась. Так вот… сейчас я больше не хочу жить в большом городе. Мне нравятся тишина и спокойствие Верхотурья…
— Так, — собирается Кристина и тыкает пальцем в мой блокнот, — запишите, пожалуйста, мнение жителей города: «У нас крыши в домах текут!». Представляете, сидишь такая в ванне, а на тебя что-то сверху капает. И холодно, — продолжает участница конкурса красоты, — очень холодно.
— Если у кого свое отопление, тогда тепло, — дополняет Полина. — Но воду хотя б раз в месяц отключают. А потом она идет такая ржавая, будто в ней крысы плавали.
— Эхе-хе, — вздыхает Евгения, расстраиваясь, что разговор свернул не туда.
— Город у нас маленький, но интересный, — вставляет уловившая ее настроение Светлана.
— Никакой эволюции, — бурчит Полина.
— Эволюция идет, — мягко возражает Светлана, — но по касательной.
— Короче, молодежи не хватает движухи, — говорит Полина. — Гулять негде, делать нечего.
— Во! — подхватывает Кристина. — Развития нам не хватает. И возможностей. Мы же маленький город. С нами не считаются. Маленький город — это все равно что маленький человек, его мнением никто не интересуется.
— А Светлана вообще моя первая учительница, — произносит Татьяна и уставляется на Светлану так, будто наконец решилась сказать что-то страшное.
— Да, — соглашается Светлана. — Вы мой самый-самый первый набор. Таня в первом классе была очень творческой девочкой. Всегда рисовала. Я очень боялась идти в первый раз на первый урок в школу, — говорит Светлана, пока худенькая Татьяна не сводит с нее темных глаз. — Первое сентября… я морально себя успокаивала. Оделась скромно, сдержанно… Конечно, со вторым набором я уже не допустила столько ошибок, как с первым. Прости, Таня…
— Мама меня спросила: «К какой учительнице ты хочешь пойти — к старенькой или к красивой?» Я сказала: «К красивой!» И меня привели в класс Светланы Сергеевны. Но вообще-то это странно слегка — участвовать в конкурсе красоты со своей первой учительницей.
— Да?! — удивляется Светлана.
— Да! — хором отвечают девушки.
— Меня не смутило, — пожимает плечами Светлана.
— В этом году мы разделили участниц на две группы, — извинительно говорит Евгения, — от тринадцати до семнадцати лет и от семнадцати до сорока пяти.
— А дух соперничества среди вас был? — спрашиваю я.
— Нет! — спешным хором отвечают участницы.
— А живет ли в вашем городе женщина такая красивая, что на ее красоту все оборачиваются? — спрашиваю их.
— Нет, — с протестом отвечают они, молчит только Светлана. — Такой нет. Есть женщины красивые, но всегда найдется та, которая красивее. У каждого свои представления о красоте — на вкус и цвет, как говорится…
— Та красота, о которой я говорю, — настаиваю я, — редкая, но страшная по своей силе. Она сметает все вкусовые предпочтения и заставляет с замиранием, даже против твоей воли смотреть себе вслед.
— Ну… — кривясь в неуверенности, начинает Кристина, — может, это моя бабушка? Дедушка говорил, она самая красивая чувиха. Но я в такую красоту, о какой вы говорите, не верю.
Первая учительница
На Светлане серое платье с узкими рукавами. Сдержанно цокая невысокими каблучками, она проходит в учительскую, потряхивая головой, на которой так и представляется корона из стразов. Учительская — узкая комнатка, заканчивающаяся вешалкой с наваленной на нее зимней одеждой. Вдоль стен с той и с этой стороны сидят неприветливые учителя — друг против друга, скрестив руки и тихо переговариваясь. Светлана цокает каблучками между ними, как будто выполняя дефиле.
— А вы почему в конкурсе красоты не участвуете? — спрашиваю учителей.
— Кастинг не прошли, — сварливо отвечает одна.
— Злые мы, — подхватывает вторая, — а красота должна быть не только внешней, но и внутренней.
— А вот вы представьте, какая на нас нагрузка и какая у нас зарплата, — вступает женщина средних лет. — Ставка — девять-десять тысяч. И она не повышается с тринадцатого года! Поэтому никто из нас на одну ставку не работает. Берем полторы-две. А вы же должны понимать, что такое работа на две ставки — шесть-семь уроков в день. К концу дня учитель выжат как лимон. Платили бы за ставку достойно, мы бы дополнительно могли с детьми заниматься.
— Да знаете, — устало говорит еще одна, отворачиваясь к вешалке, — говорят, чтоб быть красивой, надо быть позитивной. А в нас этот позитив с каждым годом угасает. Прошло время выработки позитива в нас. Поэтому не хочется никаких конкурсов и никакой красоты.
— Но Свету мы поддерживали, — женщина в спортивном костюме трогает на груди свисток, будто собирается дунуть в него в знак поддержки.
Звенит звонок. Учителя, толкаясь, выходят из узкой учительской. В нее вносится запыхавшаяся раскрасневшаяся учительница. Скидывает пуховик. Снимает теплые штаны. Поправляет юбку. Достает из мешочка туфли и со всего размаху шлепает ими об пол, как будто это они виноваты в холоде и низких ставках.
— Жарко! — рявкает она.
В классе работает проектор — выводит портреты великих русских классиков на белый экран, висящий у доски.
— Прозвенел звонок, начинается урок, — нежным голосом говорит Светлана. — Проверь, дружок, все ли в порядке — книжки, ручки, тетрадки. Подарите мне улыбку! Подарите улыбку друг другу!
Демонстрируя свой талант жюри конкурса, она читала монолог «Ищите своих людей» Эрнесто Бонивура, который нашла во ВКонтакте. Немного волновалась, голос вначале дрожал, но муж и мама, присутствовавшие среди зрителей, сказали, что этого не было заметно.
— Дети, давайте вспомним, что создал Лев Николаевич Толстой? — звонко и нежно обращается она к классу.
— «Филиппка»! — кричит класс. — «Букварь»!
— А еще что? …Школу для крестьянских детей. А почему это важно, Аня?
— Потому что, — из-за парты встает маленькая девочка с очень простым лицом, — крестьянских детей раньше не учили!
Светлана встает между проектором и экраном. На ее груди проявляется Лев Толстой. Она смещается, и на ее животе уже Крылов, а потом Пушкин. Талия ее серого платья завышена, и кажется, что Светлана немного беременна — знаниями. Она дирижирует классом, поднимая с места то одного, то другого ученика. За окном только начинается розовый рассвет, из сумрака проявляются очертания монастыря. Из высокой трубы валит сизый дым. И кажется, что в это самое время Толстой и пишет «Филиппка» для крестьянских детей. На лице Светланы серьезность и выражение тихого достоинства. Наверное, такой и должна быть учительница из маленького монастырского городка — в меру спокойной, в меру счастливой, ведущей размеренную семейную жизнь лишь с мелкими потрясениями, чтобы суметь передать детям несгорающее хорошее настроение и не передать плохого. Возможно, эти свойства Светланы и оценило жюри, выдавшее ей корону первой красавицы Верхотурья.
Пылко-мылко
Солнце уже часа три как поднялось и ушло за слои скованного морозом ярко-голубого неба. Чистый снег искрится под ногами. Но в сравнении с верхотурским кремлем снег видится не таким уж и белым. Только золотые купола с крестами напоминают о том, что белоснежный кремль — из камня, стоит тут с 1758 года, а не был слеплен зимой за ночь из чистейшего спрессованного снега, и это не она ледяными коклюшками выплела узорчатые окна и головки над его воротами.
Напротив кремля дом культуры. В зале с красными шторами и красными стульями у окна стоит молодой человек Никита, один из членов жюри «Мисс Верхотурье», и обозревает площадь.
— Вот она — вся история Верхотурья, — говорит он. — Да, я был в жюри, не смог отказать и пошел судить конкурс, — быстро меняет он тему. — А я в этих делах не очень разбираюсь. Но старался судить объективно. Я отдал первое место Юлии Глазуновой, но жюри выбрало Светлану. Глазунова работает в детском Центре культуры и творчества, у нее есть опыт, она сделала крутой танец вместе со своей группой поддержки. И мне потом перед ее группой поддержки пришлось оправдываться. Они в интернете писали: «Юля была самая сильная», тыры-пыры… Но от меня ничего не зависело!
— Но вроде бы там не было соревновательного духа, — произношу я, тоже глядя в окно.
— Там? — Никита резко разворачивается ко мне. — Не было?! Ой… там еще какой был! И после него поднялась волна возмущения во ВКонтакте — что жюри судило неправильно. Хотя всегда поднимать бучу — так в малых городах заведено. У нас и городской администрацией люди недовольны. И в целом властью российской недовольны. Бюджет маленький. В городе ничего не делается. Город умирающий. Перспектив найти работу нет. Люди только сиюминутные потребности закрывают, а на перспективу не работают. Молодежь уезжает, — продолжает перечислять он. — У нас в классе было тридцать человек, из них только пять здесь остались. Но это в основном те, кто отучился на педагогов — сейчас работают тут в школах, и если работают на две ставки и до ночи проверяют домашку, то зарабатывают нормально — тысяч тридцать. Только девушкам сложно тут семью создать. Контингент мужчин тут такой, сами понимаете… А сам я учился в Екатеринбурге и сюда вернулся потому, что увидел перспективу тут. Знаете, чем я занимаюсь? Мыло из козьего молока варю — по старинным монастырским рецептам. Я в архивах порылся и их нашел. У нас тут в 1836 году мыловарня была.
— Сколько стоит кусок мыла?
— Триста пятьдесят рублей.
— Кому продавать тут будете?
— Для местного потребителя это слишком дорого. Но… мое мыло не сушит кожу. Я, наверное, уже где-то тысячу кусочков реализовал. Молоко у знакомых покупал. Варил сам. Верхотурье я рассматриваю как место для роста. Именно с историей этого места пытаюсь связать свой продукт. Но дизайнер мне сказал, что я промахнулся с названием: мое мыло для женщин называется «Моя деревня», а для мужчин — «Старый соболь». А дизайнер сказал, что потребитель переносит названия на себя… Дизайнер говорит: «Сформулируйте свое понимание». И вот мне нужно срочно новое название придумать. Тут я и приплыл… Сижу целыми днями в ступоре и думаю — как назвать? Уже в чат паблика во ВКонтакте закинул: «Сформулируйте, ребят!». Названия доходят до бреда, — он вынимает из кармана телефон и читает: «Жили-мыли», «Пылко-мылко», «Мыльный пряник». Вы не знаете, откуда этот пряник вылез? И я не знаю…
— Никита, а вы видели когда-нибудь женщину, — торжественно начинаю я, — такую красивую, что вам хотелось обернуться ей вслед?
— Не знаю… нет. Здесь точно нет. Красота — это субъективное. Женщина просто должна быть скромной и изящной в движениях. Не ржать как лошадь, ясное дело. Не ругаться матом. Держать себя достойно. Но не быть зажатой — тут надо какую-то серединку со скромностью поймать. Но без внутренней подпитки — внутренней силы и уверенности в себе — такой пластики не добиться… «Дары Урала», — продолжает читать он, возвращаясь к мылу, — «Soap Opera», «Зеленюк и Ко»… Зеленюк — это моя фамилия. Да, ситуация такая — прикурительная…
Кошка-засранка
За домом культуры столовая. На стене экран работающего телевизора. За столиками мужчины рабочего вида, спешащие проглотить свою порцию пельменей. Подсаживаюсь к двум немолодым женщинам.
— А вы зачем спрашиваете? — интересуется первая. — Журналист из Москвы… Как вам не стыдно?! Вы что ж, в своих москвах совсем с ума посходили? Вам писать больше не о чем? Ты глянь, конкурс, говорит, красоты! Нас только колючей проволокой обнести как резервацию. Дорога ни к черту! Валя, расскажи ей, как тебя на дороге бревном чуть не убило, чтоб знала, как про глупости писать!
— Трубой, — говорит вторая. — Дорога вся в рытвинах, люди ходят. Ехала машина, везла вот такие большие трубы, — она показывает размер, — и вот скатилась труба, я еле отбежала.
— А как люди у нас в автобусах замерзают? Мерзнем как собаки! А вам — какая-то красота… А вода?! Про воду-то мы не рассказали. Сколько писем мы Жириновскому написали! Не ответил, — она чопорно складывает руки на коленях, словно показывая — тут и смахивать-то нечего.
— Ну вот и скажите, — по-доброму улыбается Валя, — как при такой жизни можно быть красивой? Я раньше на станции работала — тут неподалеку в поселке. Нас сократили. Меня тоже. Выбросили как кошку-засранку. Еще до пенсии выбросили. Вот так и крутились — нам пособием по безработице сто пачек супа выдавали, за счет денег. И куда деваться? Ели. Сыну утром пакетик заварю, он поест. На обед ему баночку того супа налью. Вечером придет с работы — тот же суп ест. Только давно это было, и вспоминать не хочется.
— Как вспомнишь, так вздрогнешь, — говорит худая и, наконец, встречается со мной глазами. — Чернота одна кругом. А вы — красота…
Другая тарелочка
На улице Ершова, которая начинается от площади, в ряд стоят деревянные дома, а из труб в воздух поднимается еловая дымка сгоревших поленьев. В монастыре ударяет колокол — бум-бум несется через реку Туру, набираясь от нее тяжести и глубины, и в какой-то точке кажется, что воздух остановился и никогда никуда не двигался. А ты — в старых временах, например, в тысяча семисотом, когда по приказу Петра Первого вместо деревянного кремля начали строить каменный. Но дорогу перебегает приветливая рыжая дворняга и разрывает связь между прошлым и настоящим.
Главная соперница Светланы Юля сидит за столиком в большом зале для аэробики и танцев в Центре детского творчества. Светлана обошла Юлю в четырех баллах.
— Ну, женщины приходят сюда на занятия, просто чтобы не сидеть дома, — говорит она. — Все хотят плоский живот. А это прямо проблема, все рожают до тридцати, и его сложно убрать. Как достать этот внутренний слой жира, когда сразу начинают худеть лицо и грудь?
— А почему вы решили поучаствовать в конкурсе красоты? — спрашиваю ее.
— А у нас местный паблик во ВКонтакте хорошо работает — увидела там объявление и подумала: почему бы и нет? Подала заявку, начала готовиться. Самым сложным было обрисовать себя…
— И как вы себя обрисовали?
— Рассказала, где работаю, какой вклад в развитие города вношу — я же занимаюсь гимнастикой с детьми с ДЦП. Рассказала о своей семье, что двое деток у меня.
— А дух соперничества, он был?
— О, вот он-то — да. Стоишь и чувствуешь себе в спину такие взгляды… Но у меня не было цели взять корону. Я хотела знаете чего?.. Как бы эмоций. Ну как бы взять себя и в другую тарелочку положить — начать волноваться, чувствовать по-другому. Чтобы жить интересно было, чтобы внутреннюю силу поддержать. Мне кажется, мне помешало волнение во время представления визитной карточки.
— А визитную карточку Светланы вы видели?
— Нет. Там помещение было небольшое, и если бы я выглядывала на сцену из коридора, меня бы всем зрителям было видно. Вообще конкурс, конечно, нашему городу очень нужен. Школьницы, принявшие в нем участие, преображались на глазах. Там им придали уверенности — они ведь ходили красивые, им все аплодировали. Пробудили их женственность. А женственность — это такое внутреннее состояние, которое с внешностью должно совпасть. Это такой баланс — между внешним и внутренним.
— И вот она пробудит свою женственность. А мужчина тут для нее найдется?
— Если, конечно, очень покопаться в местных мужчинах — через саркастическую паузу отвечает Юля, — Пьют, но не поголовно. Работы мало. Уезжают. Было тут раньше производство, да все давно закрыли.
— Говорят, ваша группа поддержки ругала жюри, когда вы не победили. Это так?
— Да, было такое, — она улыбается. — Ну я понимаю, что каждая девушка считает себя лучше всех. Но с жюри не поспоришь. Только мнение жюри разошлось с мнением народным. Хотя народ может и не знать, как правильно дефилировать. А жюри видней.
— Да где тут у вас дефилировать? — я выглядываю в окно на пустую улицу.
— Здесь негде, — соглашается она. — Но когда ты начинаешь готовиться, проходить мастер-классы по дефиле и мейкапу, ты вдруг обнаруживаешь, что, наконец, тратишь время на себя! На себя обращаешь внимание! И все подруги советуют тебе, какой наряд надеть!
— А свой город сможете обрисовать, как обрисовывали себя?
— Во-первых, это духовная столица Урала… Нет, я не хожу часто в монастырь. Но у нас красиво! Особенно летом. Во-вторых, этот город — родной. Здесь спокойно, а в Екатеринбурге от суеты сразу начинает болеть голова. В этом городе в основном работают женщины — в больнице, садике, школе и магазинах. Мы стараемся работать. У нас не во всех домах есть вода и отопление. Но наши люди не привыкли к таким конкурсам красоты, и они их ругают.
— А зачем вам внутренняя сила?
— Ну как… Ты пришла вечером с работы, а муж — еще нет. Значит, тебе снег разгребать, печку топить. На все это должны быть силы именно внутренние, чтобы не падать духом. Едешь домой с работы, думаешь — нет, не буду ничего делать, поедим с детьми и спать ляжем. А приезжаешь — берешь себя в руки и делаешь кучу дел.
— Юля, а не встречали ли вы тут в городе такую женщину, на красоту которой хотелось обернуться?
— Обернуться? Не припомню… Тут люди очень зависимы от мнения окружающих. Люди не любят, когда ты такая, что хочется обернуться. Когда из тебя прямо свет бьет. Будь простой и обычной, и никто не будет к тебе придираться.
— Но вы же говорите, что ваш город — духовная столица…
— А так во всех маленьких городах. Женщины у нас быстро выгорают, особенно педагоги. И уже когда женщины лишаются своего внутреннего света, к ним город не придирается. А знаете, почему люди такие? Бедно живут.
Элизабет
— Конечно, я обрадовалась, когда узнала, что Кристина участвует в конкурсе красоты, — Валентина Николаевна с дивана смотрит ласково-хитрыми глазами на внучку, устроившуюся в кресле. — А она там красивая была. Только мне не понравилось, что у них школьницы со взрослыми женщинами соревнуются. Если б взрослых не было, я думаю, Кристина бы выиграла. А так, конечно, выиграла учительница, и все аплодисменты ей. Ну, там жюри такое… — многозначительно прищуривается она. — И свекровь ее в той же школе работает. А так мне понравилось, — говорит она и с придыханием начинает рассказывать все то же самое — о том, что в городе нет перспектив, нет нормальных дорог, и отделение налоговой уехало, и пенсионный фонд сейчас уедет, а потом и Кристина уедет, потому что работы нет. Переходит на мужа, который работал всю жизнь сварщиком и много чего в этом городе заварил — до сих пор держится.
— Валентина Николаевна, а не видели ли вы в этом городе женщину такой страшной красоты, на которую хотелось бы обернуться? — спрашиваю я, и бабушка Кристины жует губами, уставившись куда-то в угол, как будто припоминая.
— Видела! — вдруг выпаливает она. — Элизабет! Она жила с нами по соседству. Красивая… У нее волосы были такие длинные-длинные. Темные. Она их еще вот так сделает, — руками она создает над головой воображаемую прическу. — И идет. Все на нее оборачивались — и мужчины и женщины. Такую красоту никаким макияжем не нарисуешь. Такой только родиться можно. Их три сестры было — Маша, Люба, Элизабет — и Борька, брат. Но Элизабет была самой красивой. Наши мамы идут, идут, а Элизабет — навстречу. Они поздороваются и не удержатся — обязательно обернутся ей вслед. Ее красота была как магнит.
— Ей завидовали?
— А чему тут завидовать? — страшным шепотом говорит Валентина Николаевна. — Такой красоте даже завидовать нельзя. Но еще Элизабет была сама по себе характером хорошая. Мы в лапту играли, и залетит чижик к ним в огород. Их бабушка все ругалась на нас. А Элизабет тут же выйдет, чижика достанет, нам вернет. Потом она уехала и больше сюда не возвращалась. А тогда, когда мы за рекой жили, их семья была у нас в соседях. И когда на Васильевскую переехали, тоже в соседях оказались. У нее глаза были голубые, — строчит словами Валентина Николаевна с каким-то странным блеском в глазах. Кристина слушает ее открыв рот.
— Вы видели когда-нибудь кого-нибудь, кто мог бы сравниться красотой с Элизабет?
— Нет. У нее стать была. Настоящая стать. И волосы — маленько вьющиеся, ниже пояса. Мы маленькие были, все хотели на нее походить. Даже мамины туфли надевали, чтоб как она ходить, и на маленьких ножках супинаторы ломали. Потом мама меня отругала.
— Зачем же такая красота в маленьком городе… — задумчиво произношу я.
— Лучше в маленьком! — с жаром говорит Валентина Николаевна. — В большом городе страшно быть такой красивой! Для чего… Но ведь и у нас в Верхотурье какая-то красота должна быть — чтобы люди любовались! Она как пойдет за коровой, а женщины там на лавочке сидят и все равно не удержатся — глядя на Элизабет, скажут: «Все-таки красивая у Шуры внучка!»
— А мать ее была красивой?
— Не знаю. Я не помню ее лица. Помню, она была водовозом, воду в больницу возила в бочках на лошади. Одевалась как мужчина, всю зиму в ватных брюках ходила и в мужской шапке, а летом — в вязаной. Дети же у нее довоенные. А муж на войне погиб. Она четверых детей одна воспитывала. А это ж надо приехать на речку, воду из проруби ведром перетаскать. А что делать? Где работа есть, там и работаешь. А мы как с детства стирали? Я только-только в первый класс пошла, бабушка нас с сестрой в первый раз стирать попросила. Мы отстирали в одной воде, потом бабушка после нас перестирала, а вечером мама с работы пришла, и мы с ведрами пошли на речку полоскать. Я с фонариком стояла, а она полоскала в проруби. Да, голыми руками и выжимала. Вот у мамы руки и извело рано от холода. Шли домой, пока шли, отстиранное замерзало. Мы заносили домой, оттаивало, и шли вешать на веревки. И так каждую неделю. А куда деваться-то? Так и красота быстро проходила. Но Элизабет уехала в город. А лучше б она тут осталась! Тут! — с чувством произносит она. — Я знаю, что она не очень счастливой в городе была. Детей у нее не было.
— А вы помните ее фамилию?
— Щепина, — повспоминав, уверенно произносит Валентина Николаевна.
— Бабушка, — говорит Кристина зависшим голосом, — я и не знала, что у тебя такая история есть.
Валентина Николаевна встает с видом «а вы много чего не знаете». Обернувшись на воробьев за окном и произнеся: «Второй день они у меня обедают», открывает шкаф и достает свои вышивки. Мишек на дереве, купчиху, пьющую чай, святых, даму с собачками — наколотых крестиками из ниток ярких, с плавно перетекающими друг в друга оттенками.
— А Элизабет вы могли бы вышить? — спрашиваю я, разглядывая вышивки.
— Запросто! Если бы фотография была. По памяти — не могу.
— Нельзя быть такой красивой, — вдруг заводится Кристина, и голос ее звучит так же назидательно, как вчера в кафе «Империя». — Ей дали такую красоту, поэтому ей пришлось чем-то пожертвовать — счастьем. Тут все очень просто.
— А почему ты считаешь, что кто-то дающий недостаточно щедр для того, чтобы дать и красоту, и счастье? — спрашиваю я.
— Потому что речь о страшной красоте. А в природе должен быть баланс, — отвечает она, и ее бабушка согласно кивает. — Если ты родился вот таким красивым или слишком талантливым, то чем-то ты расплатишься. Таковы реалии жизни… А вон бабушка-то в молодости — ух! — она показывает на черно-белую фотографию, стоящую на полке.
На фото молодые мужчина и женщина. Темные волосы забраны над ее простым широковатым лицом. А мужчина смотрит в объектив пристально, будто предчувствует, что в этом городе ему придется заварить многие железяки, и он заранее готов вложить в свою работу высокую общую идею.
Женщина без лица
Закат бросил первый желто-розовый луч на кремль, стоящий на пригорке. Мы с Кристиной бежим по белоснежной дороге — в кафе «Империя», принадлежащее родителям Татьяны, заказывать ей портрет Элизабет. И елки у околиц щетинятся иголками, схваченные тридцатью двумя градусами мороза. Все преображается — от одного знания, что когда-то по этому городу ходила красавица, встретив которую люди забывали куда шли, отбрасывали вкусовые предпочтения и тянулись к ней как на магнитную силу притяжения. Весь этот маленький городок, пропитанный еловым духом, преображается на глазах и становится важным, значительным, его мнением уже можно поинтересоваться, ведь смог же он уродить такую красоту — Элизабет.
Мы останавливаемся у дома, в котором когда-то жила бабушка Кристины. Он заброшен. Как и почерневший осевший дом через дорогу. Это в этот палисадник залетал чижик от детской лапты. Мы встаем у забора — мороз своими острыми иголками вышивает в моем воображении лето, и статная темноволосая Элизабет, похожая на Монику Беллуччи, выносит из калитки чижика и протягивает его детям в смуглой крепкой руке.
Через десять минут мы на гуляющем деревянном мосту над Турой. Под нами река, скованная льдом. И она-то, в отличие от земных дорог, вся истоптана. Рыбаки в высоких валенках сидят возле лунок и здесь, и там. Слева на берегу из труб валит дым. Справа из берега вырастают крепостные стены кремля, освещенные закатным солнцем. А мальчишки, несмотря на мороз, бегают по мосту — краснощекие, сдвинув шапки на затылки, и мост трясется и гуляет еще сильней, и снова кажется, что мы в другом времени, где нет телевизоров, мобильных телефонов, и из монастыря сейчас гурьбой пойдут монахи, ничего не знающие об Октябрьской революции…
— Смотри, со слов бабушки, она была стройная, черты лица модельные, — говорит Кристина Татьяне, склонившейся над белой картонкой. — Волосы темные, пышные, вьющиеся. Глаза — голубые. Что еще для портрета важно… несбывшиеся ожидания — она потом была одинока.
— Угу, — произносит Татьяна и рисует карандашом узкий овал лица, заостренный подбородок, модный сейчас в Инстаграме, длинные вьющиеся волосы.
— Мать ее была водовозом, — своими словами Кристина как будто подталкивает карандаш в правильном направлении, — доставала воду из проруби. Отец погиб на войне. Даже женщины не могли удержаться и оборачивались ей вслед. А дети… дети ее любили. До пояса волосы, — контролирует карандаш она. — Она осталась одна, — нажимает на слова Кристина, как будто именно вот это для портрета самое важное.
Она отстраняется от Тани, чтобы не мешать рисовать, и утыкается в телефон.
— Мне надо дописать сочинение по литературе, — с тоской говорит она, — про маленького человека. Он начинает собой гордиться, только когда-то чего-то добьется, когда что-то начнет из себя представлять. Поэтому добиться — должно быть целью маленького человека.
— Бабушка говорила, что Элизабет не была горделивой, — напоминаю я.
— Ха! — отвечает Кристина. — Попробовала бы она с такой красотой быть гордячкой. Когда у тебя такая красота, ты должна быть доброй, чтобы тебя никто за красоту не обидел.
— Я не могу! — Татьяна отбрасывает картонку. — Вы рассказали ее историю, и она мне мешает увидеть ее лицо. Я пытаюсь поймать образ, но… у меня нет в голове образа женщины, на которую бы все оборачивались!
— А это потому, — назидательно склоняется над портретом без лица Кристина и, поправив очки, оценивает эту худощавую девушку, вышедшую из простого карандаша, с вьющимися волосами над пустым лицом, — что мы все только и говорим о ее красоте. А какой у Элизабет был характер? Это никого не интересовало. Я бы не хотела, чтобы людей интересовала только моя внешность. Лучше я книжку напишу и буду самой умной и всем интересной.
Домашнее насилие
Любовь Ившина, организатор конкурса «Мисс Верхотурье», сидит за столиком московской кофейни. Стена, которой она касается локтем, украшена пластиковыми сосновыми ветками и коронами из золотого картона.
— Мой конкурс не направлен на девочек модельной внешности, — говорит она. — В нем может принять участие любая и победить, достав из души все самое лучшее. Я специально решилась на такой большой разрыв в возрасте, чтобы в нем могла принять участие и девочка, неуверенная в себе, и мама нескольких детей, которая уже нажила… определенный багаж. Этим конкурсом я хочу выдернуть женщин из негативной ситуации. Я сама родилась в Верхотурье, но училась и жила в Москве, а потом мне пришлось вернуться в родной город… Из-за тяжелой жизненной ситуации.
— Какой? — спрашиваю невысокую худощавую Любовь, готовясь услышать что-нибудь лирическое.
— Понимаете… не знаю, хочу я это рассказывать или нет… Но, наверное, расскажу. Вы же должны знать, из чего родился этот конкурс. У нас в городе есть колония — ИК 53. Вообще Урал славится своими тюрьмами, у нас много ссыльного народа побывало, поэтому люди у нас тяжелые по менталитету. Когда я собиралась в Москву, мне говорили: «Ну ничего, пообломает тебе крылышки Москва, сразу вернешься — с небес на землю». А я тут окончила спортивный вуз, а до того в Серове получила первое образование — учитель русского языка и литературы.
— А как наличие колонии в вашем городе повлияло на вашу судьбу?
— Получается, я… я дочка судьи. Мой отец был влиятельным человеком в городе. А мама была заведующей канцелярии милиции. Наш сосед — моя первая любовь — сел в шестнадцать лет за то, что с друзьями ограбил ларек. Потом освободился, и мы начали встречаться. Я уехала учиться в Серов, и он мне изменил. Та девушка забеременела, он на ней женился, и они уехали с ней в Москву.
— Она была красивее вас?
— Доступнее. И… просто не было любви, теперь я это понимаю прекрасно. Ну и тут в Москве у нее была комната в коммуналке. Он позарился.
— А вы?
— А я его хотела выкинуть из головы, но я его любила такой наивной детской любовью. Он поступил со мной низко и подло… В колледже у меня был полный провал, я не училась из-за этого, только ревела. А через полтора года уехала в Москву, поступила, и у меня началась совсем другая жизнь. Сейчас у меня своя йога-студия. Я купила квартиру в ипотеку в Щелково. Работаю… Кстати, вы видели Евгению, которая помогает мне с конкурсом? Вы обратили внимание на то, какая она красивая? Она племянница этого человека. Он внешне тоже был красив. Но по складу ума они совсем не похожи… А когда я окончила институт, он снова меня нашел — уже из тюрьмы.
— А сел во второй раз за что?
— За убийство. Из ревности он убил любовника своей жены. Он так мне говорил об этом. Но сейчас я уже его словам не особо верю.
— Как долго вы его ждали из тюрьмы?
— Два года. Понимаете… я верю в сказку, верю в чудо, в любовь. Почему-то я решила, что он меня на самом деле любит и, возможно, исправится. А вот сейчас, когда сама хлебанула — не верю. Но, с другой стороны, если я не буду такой идеалисткой, у меня не будет блеска в глазах! Я бы тогда не создала этот конкурс! У меня есть дочка. Но мне очень стыдно перед родителями, что я вышла замуж за такого человека. Он меня называл ангелом, и, когда вышел из тюрьмы, первое время старался жить хорошо, работать, исправляться.
— А что он вам в первый раз написал из тюрьмы?
— На телефон написал: «Это я, Андрей. Отзовись. Я тебя люблю». Я не отвечала. Он начал писать. Нашел телефон квартиры, которую я снимала вместе с девочками. Начал на него звонить, портить звонками жизнь девочкам. Из-за этого я решила с ним пообщаться. Ну и поплатилась за это — домашним насилием. Когда дочке было два года, она впервые мне на ухо прошептала: «Мама, папа плохой. Давай уйдем к бабушке». У него были приступы ревности, но не могу сказать, что он меня прямо бил. Но ведь я знала, на что он способен — он отсидел за то, что зарезал мужчину взрослого. И я всегда помнила слова отца: «Дочка, большинство женщин сидят в колониях за то, что они, обороняясь, зарезали своих мужей. Помни об этом». Я об этом всегда помнила и его не провоцировала. Но он сам постоянно скандалил. Я с грудным ребенком работала на трех работах, а он не работал. Отец нашел ему работу в кочегарке, но он сказал, что им — блатным — масть не позволяет кочегаром работать. И что у него «тяжелая» статья, он унижать себя не будет. Я пыталась говорить с ним об этом спокойно, но в ответ в меня летели совки, вилки, стаканы. Или он хлопал дверью и уходил на несколько суток. Ну да, я первое время сильно переживала, названивала ему ночами. А он мне однажды сказал: «Ну что ты переживаешь? Ты же знаешь, что я всегда к тебе вернусь». А я ему ответила: «Вот когда я перестану за тебя переживать, тогда знай: мои чувства к тебе умерли. Давай, раздави последние!» И это произошло — после очередной ссоры он ушел, хлопнув, дверью, а через несколько суток вернулся сильно пьяный. Он стонал. Я не хотела открывать, но он так тарабанил в дверь, что выхода не было. Он зашел и начал кричать от боли. Я к нему подошла, он ко мне повернулся — у него было полностью деформировано лицо. Какая-то серьезная челюстно-лицевая травма, которую он получил в драке. Он набросился на меня и начал душить. А мне однажды сон снился — как анаконда хочет меня проглотить, но прежде она посмотрела мне в глаза. И вот те глаза анаконды я увидела в его деформированном лице. Я вырвалась и закрылась в комнате с дочкой. Залезла под кровать и оттуда вызвала скорую. Они приехали вместе с полицией, он написал отказную. Они уехали, а я одна с ним в квартире с маленьким ребенком, и эти глаза смерти… Я схватила дочку и убежала. И подала на развод.
— И больше к нему не возвращались?
— Ну как… возвращалась. Друзья увезли его в Нижний Тагил, там его прооперировали, он вернулся совсем другим и начал меня обвинять: «Ну конечно, вот такая ты — теперь-то тебе урод не нужен. Отвернулась ты от меня, когда я весь переломанный».
— Но он же вами манипулировал.
— Да… Я просто хочу, чтобы вы понимали, как люди, прошедшие школу в тюрьме, умеют манипулировать другими людьми, которые испытывают к ним чувства. Сейчас я не позволяю ему видеться с дочкой до тех пор, пока он не заплатит алименты. Алименты — это для меня знак, что он работает.
— Вы хотите с ним снова сойтись?
— Упаси боже! Я начала понимать, что жила в иллюзии и любила не своего бывшего мужа, а ту картинку, которую о нем придумала. Я поняла, что его не пугает тюрьма, а у меня нет к нему чувств, меня просто трясет от одного его вида, от постоянной смены его настроений.
— Зачем вы организовали «Мисс Верхотурья»? Вы же сейчас живете в Москве.
— Это мой вклад в город. Мой личный. Я не оторвалась от Верхотурья. Там живут мои родители. Инвесторы в недвижимость говорят, что в умирающий город инвестировать нельзя, но они лукавят. Кто-то инвестирует в умирающие острова, а в Верхотурье есть духовность. Да, там люди тяжелые на подъем, и они не пойдут на концерт приехавшей звезды, решив, что лучше смотреть его дома по телевизору с банкой пива. Их тяжело раскачать. Но я хочу их раскачать. Чтобы они увидели, как меняется мышление, когда ты общаешься с вдохновляющими людьми. Я хочу привозить хотя бы для молодежи тех, кто их вдохновит. У них должна быть мечта. А что у наших женщин в глубинке? Дом, огород и работа, которую они ненавидят. Они ходят на работу в больницу и ненавидят пациентов, они ходят в ИК и ненавидят заключенных, они ходят в школу и даже детей ненавидят! А на мастер-классах я стараюсь прорабатывать с ними мечты: «О чем вы мечтали в детстве? Почему вы забыли свою мечту?». Чтобы у них появился блеск в глазах. Я подвожу их к зеркалу и спрашиваю: «Где этот блеск? Почему мужчина начал смотреть на другую женщину?»
— Потому что та красивее?
— Не в этом дело. Мужчины, конечно, любят глазами. Но остаются с той женщиной, у которой что-то есть здесь, — прикладывает руку к голове, — и здесь, — прикладывает к сердцу. — Просто женщина начинает погрязать в мужчине, в делах, в чем угодно, но не в себе.
— А они вам не говорят — «ишь, выискалась, саму муж-уголовник бил, а теперь других учит»?
— Но я же нашла в себе силы вырваться. И я же добилась чего-то — я живу в Москве и сама купила тут квартиру. В меня никто не верил, а я доказала.
— Почему не всем в городе понравилась идея проводить конкурс красоты?
— Потому что я беру с участниц взнос — две тысячи рублей, и кто-то, наверное, подумал, что я на этом наживаюсь. Но из этих денег мы покупаем короны и формируем призовой фонд для победительницы. В прошлом году победительнице достался приз в десять тысяч рублей и корона. Мы ее не будем забирать, купим новые две — для победительниц двух возрастных групп. В этом году у нас появились спонсоры — местная газета, которая публикует информацию о конкурсе бесплатно, визажисты-косметологи. Одна участница написала в заявке: «Я хочу выйти из зоны собственного комфорта». Этого я и добиваюсь — чтобы они вытягивали себя за уши из кокона и развивались. Но комментарии к фотографиям девушек мы все равно закрыли. Плохие были комментарии, там переходили на личности.
Две короны
— В прошлом году участницы друг друга выручали, — рассказывает Любовь по дороге в свадебный салон на улице Казакова в Москве. — Одной девушке сами подобрали платье. Она детдомовская, и была такая зажатая. Кстати, у нее буквально неделю назад третий ребенок родился. Она окончила наше местное ПТУ, училась на повара. И когда мы выложили во ВКонтакте ее фотографию, на нее ее же однокурсники набросились: «Да в каком месте она красивая! Да разве могут такие участвовать в конкурсе?! Да у нее муж алкоголик!» Даже мне пришлось защищать ее в комментариях. И муж у нее не алкоголик, а обычный рабочий. Таких в Верхотурье много. Она его любит и очень хорошо о нем всегда говорит. Через месяц работы с ней на конкурсе ее было не узнать. Она уже перестала открывать сразу все — и руки, и ноги. Мы ее научили, что надо что-то одно открывать. Она почувствовала себя женщиной. Полюбила себя.
В салоне на полках за стеклом блестят короны и диадемы из стразов и фианитов. Задача Любови — купить две с фианитами, но уложиться в пять тысяч. Мы долго перебираем разные короны, в первую очередь поглядывая на ценник. Нам нужна одна для женщины — подороже, и другая для девочки — подешевле. Любовь выходит в прямой эфир и показывает участницам салон и короны.
— Девочки, вытаскивайте себя из скорлупы, — говорит она. — Показывайте всю мощь настоящей женской красоты!
Лица участниц мелькают у меня перед моим мысленным взором не задерживаясь, и я ловлю себя на том, что подбираю корону для Элизабет.
— Добрый день, — набираю я текст в паблике «Верхотурья». — Я журналист из Москвы. Мне рассказали, что когда-то в вашем городе жила женщина неописуемой красоты — Элизабет Щепина. Я хотела бы найти ее родных, возможно, у них сохранилось ее фото. У Элизабет были сестры, Люба и Маша, и брат Борис. Их мать работала водовозом. Отец погиб на фронте. Жили на улице Васильевской. Больше ничего не знаю.
Через полчаса админ паблика одобряет мое объявление, и оно появляется в ленте. Его активно лайкают, но никто не комментирует. К вечеру появляется комментарий от женщины: «Семья Щепиных — наши соседи. Никакой Элизабет у них в семье не было».
— Вы уверены, что в семье Щепиных нет Элизабет? — отправляю я личное сообщение этой женщине.
— Я прочла ваше объявление маме, — приходит ответ, — она позвонила Любови Анисимовне, но та уже спит. Терпите до утра.
В ожидании пробуждения Любови Анисимовны я размышляю — могла бы Валентина Николаевна придумать Элизабет? Может быть, это ее воображение сплело этот образ между ниткой, иголкой и тканью, пока она самозабвенно вышивала ночами напролет? Но разве стала бы она с такими силой и жаром говорить о том, чего нет? И этот ее жар передался мне настолько, что теперь Верхотурье немыслимо для меня без Элизабет. Но почему меня все же сразу не насторожило такое не подходящее Верхотурью имя — Элизабет?
— Любовь Анисимовна проснулась и сказала, что у нее не было никакой сестры Элизабет, — получаю я утром сообщение. — Но у нее была сестра Клавдия. Вы перепутали имя. Вы можете сами ей позвонить.
Набираю номер Любови Анисимовны.
— Фотографии Клавдии? — переспрашивает она. — А их у меня нет. Сын отнес их в баню и там сжег.
— Почему?
— А кому они нужны? Клава уехала в Новосибирск. Она умерла пятнадцать лет назад во время операции — ей дали слишком много наркоза. Потому что она в последние годы сильно поправилась. Детей у нее не было. Почему не хотела? Очень хотела. Не могла. Мы же с детства работали тяжело, а во время войны колоски на полях собирали и гнилую картошку. Мама из нее оладьи пекла. А колоски мы сдавали. Какой была Клава? Строгой и ласковой. Она любила волосы вот так собирать, — говорит Любовь Анисимовна, и я почти вижу, как она на том конце в Верхотурье показывает высокую прическу над головой. — Она работала учительницей начальных классов и хотела быть красивой — перед детьми. Нет, мать не работала водовозом. Она работала конюхом. Отец вернулся с гражданской войны с покалеченным коленом, не мог нагибаться. Он работал продавцом, и там помогала ему мать. Его не призвали на Великую Отечественную — из-за ноги. А когда он умер, мать в конюхи пошла… Хорошо, я поищу еще фотографию Клавдии среди своих фотографий. А вы знаете, когда я умру, и мои фотографии тоже сожгут. Да кому они будут нужны без меня-то?
К вечеру Любовь Анисимовна находит фото Клавдии-Элизабет. Но у нее кнопочный телефон, без камеры, и я прошу Евгению съездить к ней домой и переснять фото. Евгения отправляется к ней на следующий день. В обед от нее приходит сообщение: «Фото у меня. У нас очень холодно. Как добегу до дома, сразу пришлю».
Время идет, и скоро я увижу лицо Элизабет. А пока представляю, как темноволосая голубоглазая Евгения бежит по снегу, по морозу. За ее спиной белый кремль. Над Турой гуляет мосток. И прохожие почему-то не оставляют следов на снегу.
Наконец Евгения отсылает фото в мой мессенджер во ВКонтакте. Я открываю его. Мысленно я вижу Татьяну, которая поджимает губы — Клавдия-Элизабет совсем не соответствует современным стандартам красоты, и она никогда бы не смогла ее представить такой. Вижу Кристину, которая поправляет на носу очки и еще раз убеждается в своей правоте. Вижу Евгению, которая тонко усмехается, как будто хочет меня спросить: «Ты этого ждала, когда променяла живых красавиц на давно умерших?».
Клавдия-Элизабет — не такая, как мы все ее себе представляли. Она не имеет ни малейшего сходства с Моникой Беллуччи. Но чем больше смотришь на ее миловидное лицо, на черную шляпку, неизвестно откуда взявшуюся в Верхотурье, на нежную улыбку, тем красивее становится женщина, изображенная на фото. Тем сильнее через ее улыбку и ласковые глаза проступает свет, который сплел в голове Валентины Николаевны ослепительную магнетическую красавицу и который так полюбился жителям городка, что они видели ее самой красивой.
