Август — это всегда особая атмосфера информационного вакуума, прикрытого записями старых программ, и ощущения, что пар, который обычно выходил в трубу публичности, теперь порождает какую-то новую энергию, способную преобразовать реальность уже к сентябрю.
В отпуске я читал книгу Алексиса Токвиля «Старый порядок и революция», вышедшую впервые в 1856 году. Издательство «Алетейя» в 2018 году к своему четвертьвековому юбилею переиздало некоторые книги прошлых лет, ставшие наибольшей редкостью. Переиздало тиражом в 50 (пятьдесят) экземпляров. Мне посчастливилось стать обладателем одного из экземпляров «Старого порядка». То, что там написано, не имеет смысла напрямую проецировать на наши дни. Однако трудно не отметить мотивы, которые оказываются более чем современными. Токвиль пишет, что до того, как произошла революция, самой идеи революции не было. Но мы теперь читаем о старом французском мире, понимая, что перспектива неуправления теми изменениями, на которые указывает исследователь, своим историческим и экзистенциальным итогом имеет именно революцию. Итак, лишь несколько мотивов.
Вырождение элит. В то время элита носила имя дворянства, до XVIII века сеньор был представителем короля в приходе и в общении с обывателем через суды и хозяйство. Однако постепенно особые политические права дворянства исчезли, поскольку короли были склонны именно в этой страте видеть угрозу. У дворян остались обширные денежные привилегии, которые больше не подкреплялись их ролью в обществе. Между тем, французский крестьянин стал собственником земли и каждый день имел возможность убеждаться, что прав у него несоизмеримо меньше, чем у тех, кто родился элитой. «Когда дворянство владеет не только привилегиями, но и властью, когда оно управляет и руководит, её особые права могут быть одновременно более обширными и менее заметными». «В прежнем феодальном обществе, если сеньор обладал большими правами, то на нем также лежали и большие обязанности. Именно ему надлежало помогать неимущим в пределах своих владений». Кажется, очевидно, что мы сегодня имеем элиту, которая лишена политических прав, и, возможно, по этой причине проблема элиты выражается прежде всего последними достижениями в сфере неравенства.
Вырождение муниципального управления. В конце XVII века муниципальные должности были превращены в «оффиции» — то есть право управлять городом можно было купить. А во главе исполнительной власти в результате централизации власти встали так называемые интенданты. «Это человек заурядного происхождения, почти всегда чужак в провинции… Он осуществляет свою власть не по праву избрания, рождения или купленной должности; он назначен правительством из числа низших членов государственного совета и всегда может быть отозван». «…Единственное лекарство, которое они мыслят, это всё больше и больше подчинять местные органы власти центральному правительству». «Утверждают, что без централизации города тотчас же разорились бы: не знаю; но зато бесспорно, что в XVIII веке централизация не мешала им разоряться». Законодательная власть в городе была представлена общим собранием, которое в XV веке «часто состояло из всего населения». Три века спустя «оно нигде не избирается общественными массами и… состоит из нотаблей, именитых людей, часть которых появляется там в силу неотъемлемого права, другие посланы цехами и прочими объединениями, и каждый выполняет наказ, данный ему этим маленьким частным сообществом». То есть собрания захватили буржуа, они же были главными покупателями должностей. Уже «в XVII веке муниципальное правление повсюду выродилось в мелкую олигархию». Сегодня мы вместо интендантов имеем сити-менеджеров, описание мало на что влияющего собрания так и вовсе один в один с современным — и только официальный рынок должностей отсутствует.
Культивирование общественного бесплодия. «Чиновники-администраторы… это аристократия нового общества — уже сформировавшаяся и живая; она ждёт лишь, чтобы Революция освободила ей место». «Что уже отличает администрацию во Франции, так это яростная ненависть, которую ей яростно внушают все, кто желает заниматься государственными делами помимо неё… Даже крупные промышленные компании ей мало нравятся; она вовсе не расположена к тому, чтобы граждане каким бы то ни было образом участвовали в ведении своих собственных дел; соперничеству она предпочитает бесплодие». И эта идеология через некоторое время приживается. «Никто не представляет себе, как можно вести важное дело без участия государства. Даже земледельцы, люди обычно весьма глухие к наставлениям, склонны полагать, что если земледелие не совершенствуется, то повинно в этом главным образом правительство». В результате «новые распоряжения сменяют друг друга со столь поразительной быстротой, что чиновники, к которым они обращены, часто с трудом понимают, как их следует исполнять». «Ничто ни на мгновение не остаётся в покое в занимаемой правительством сфере». Между тем, все, чего хотят реформаторы, — «позаимствовать у центральной власти ее руку и воспользоваться ею». «Власть государства должна быть безграничной, как и его право, говорят они; надо лишь убедить его распорядиться ими надлежащим образом». Из современного тут и централизация, и перегруженные администраторы, и атмосфера, которая не позволяет вовлекать в развитие регионов и страны лидеров бизнеса и общества, и незрелость оппозиции.
Токвиль пишет эту книгу в стране, которая проходит испытание деспотизмом, когда люди «слишком склонны заниматься только собой и замыкаться в узком индивидуализме, когда подавлена всякая общественная добродетель». Он верит, что «только свобода время от времени… предоставляет более существенные основания для честолюбия, нежели накопление богатства». Мы тоже верим, что у этой книжки количество потенциальных читателей в России больше, чем пятьдесят.
