Mеня еще не было, когда Евгений Горенбург закончил медицинский институт и поступил в интернатуру Первой областной больницы. Быть врачом он не особо и хотел, сначала подал документы на физтех. Но потом понял, что с людьми работать ему интереснее, чем с бумагами.
Меня еще не было, когда Горенбург начал устраивать подпольные дискотеки, за которые потом 100 дней просидел в СИЗО. Родился я через месяц после создания Свердловского рок-клуба и, конечно, не застал его расцвет. Все, что выпало на мою долю, — дряхлеющий рок-центр «Сфинкс», который к тому моменту именовали исключительно «Свинарник».
А потом Горенбург и Шахрин сделали «Старый новый рок» — один из мощнейщих фестивалей в стране. Да, он шел всего несколько часов, но говорили о нем потом несколько недель.
В мои почти 30 Евгений Горенбург снова меня удивил, сумев объединить с помощью музыки несколько десятков площадок и сотни людей. Прошло четыре года, и он вывел на ночные улицы Екатеринбурга двухсоттысячную толпу.
Зиганшин буги
— Чем вы объясняете успех Ural Music Night?
— Мне сложно ответить на этот вопрос, потому что я нахожусь внутри явления. Но я уверен, что успех поливалентен и складывается из множества составляющих. Первой из них для нас стал очевидный запрос на социальный позитив. Люди (в том числе градо- и региононачальники) готовы объединяться вокруг небанальной и созидательной идеи. Вторая составляющая — музыкальность Екатеринбурга. У нас по статистике каждый седьмой владеет инструментом или хотя бы получил профильное образование. Третий момент — мы очень удачно выбрали время для фестиваля. Летнее солнцестояние обладает какой-то особой магией, энергетикой. Даже если оставить за рамками неуловимые позитивные материи, в этот период просто легче работать. Да и с погодой нам все эти годы везет.
Но самое главное — это пассионарные, неравнодушные, умные люди, которые поверили в нашу идею и начали с ее помощью воплощать свои мечты. У нас в штате сегодня работает 13 человек (вместе с бухгалтером и секретарем), и их ключевая функция — организаторская. Творческую же работу выполняют десятки экспертов.
— В одном из интервью вы сказали, что придумали «Ночь музыки» за два дня.
— На самом деле мы придумали ее за сутки. Идея возникла в 2015 году с 13 на 14 января сразу после окончания фестиваля «Старый новый рок». Посыла было два. Первый — в рамках рок-н-ролла нам уже тесно. Второй — почему бы не замахнуться на действо, которое длилось бы не один вечер, а, скажем, неделю (как это бывает в Европе). С тем и разошлись. Отоспавшись, встретились вновь, трезво оценили силы и поняли: за несколько дней подобной движухи мы попросту погибнем, а вот ночь — выстоим (музейщики и библиотекари же смогли). В итоге сложился четкий концепт: максимальное разнообразие жанров, свободный доступ для всех и масштабный гала-концерт на рассвете.
— Больше ста площадок, 60 жанров и стилей, две тысячи музыкантов. И всего одна ночь. Вам не кажется, что фестивалю стало тесно? Не хотите раздвинуть временные рамки?
— Нет. Я убежден, что фестиваль должен быть избыточно насыщенным, чтобы по окончании действа у каждого его участника обязательно оставалось чувство неудовлетворенности, ощущение, что он зацепил только краешек счастья. Тогда на следующий год человек с еще большим энтузиазмом будет пытаться наверстать упущенное. Но у него снова ничего не получится. И так по кругу. Размазав программу даже на два дня, мы потеряем это очарование.
Я не сомневаюсь, что для гостей города поездку на фестиваль можно превратить и в недельное приключение. Но при условии, что в процесс включится местный туристический комплекс.
Если же смотреть на «Ночь музыки» шире, она постепенно обрастает сайд-проектами, которые так или иначе раздвигают ее временные рамки. Например, Ural Music Camp. Это летний лагерь для тех, кто хотел бы развиваться в музыкальной индустрии: в течение шести дней 50 студентов слушают лекции экспертов из России и Германии, репетируют, выступают на сцене. По-моему, это неоценимый опыт. Другое начинание — Ural Music School, площадка для школьных ансамблей, которые думают, что могут перевернуть мир. И мы пытаемся им в этом помочь.
— Сколько стоил фестиваль в этом году?
— 42 млн рублей. Половина этой суммы — госденьги, половина — спонсорские. Причем меценатами выступали в основном те компании, что родились и выросли на Урале. Если считать бартер, бюджет фестиваля, наверное, прирастет еще миллионов на десять.
— Какая часть из 42 миллионов ушла на гонорары артистам?
— Примерно 40%.
— Бюджет следующего года уже сверстан?
— Вы все слишком упрощаете. Деньги вторичны. Главное, что нам нужно, — великая идея, за которую мы сами бы захотели бороться и под которую готовы искать средства. Недавно мы провели три встречи с экспертами, чтобы выяснить, о чем они мечтают. Оказалось, совершенно о разном. Кто-то хочет организовать косплей-фестиваль, кто-то — обратиться к теме нейроразума, который уже сейчас творит невероятные вещи, кто-то — создать уникальную синтетическую ораторию, а кто-то говорит, что нам просто нужен великий хэдлайнер. Содержательно картинка постепенно вырисовывается, но сколько на нее потребуется денег, я ответить не готов. Забавно, что, выжив после прошедшей «Ночи музыки», мы дали себе твердое обещание сократить количество площадок. Но теперь я понимаю, что выполнить его не получится: столько на свете веселых затей.
— Может ли «Ночь музыки» быть масштабирована на другие города и встать в один ряд с «Ночью музеев» и «Библионочью»?
— Поначалу мы думали об этом. Но в итоге от подобных планов отказались. Я не знаю второго города, в котором наша задумка могла бы выстрелить, в котором воедино так удачно бы слились особость места, профессионализм команды и поддержка со стороны власти.
Для нас важно, чтобы Екатеринбург попал на фестивальную карту России и мира, стал локомотивом культурного развития региона. Вот такая мессианская идея.
— Самые большие грабли, на которые вы наступили за эти четыре года?
— Главная шишка, которую мы набиваем себе раз за разом, — организация фестиваля в условиях неопределенности с финансированием. Сегодня я не могу сказать, будут ли у нас деньги в 2020 году. Продолжат ли фонды и министерства выдавать нам гранты, останутся ли живы и здоровы спонсоры. Работа в таких условиях эмоционально опустошает.
Ural Music Night и в этом году могла не случиться из-за указа президента, запрещающего проводить любые массовые мероприятия во время чемпионата мира по футболу. Однако нам удалось договориться со всеми компетентными органами и даже встроиться в программу ФИФА. Мы начали готовиться, внесли предоплату за сцену, выступления артистов. И вдруг за две-три недели до события федеральный Минкульт издает акт, в котором от своего лица не согласовывает «Ночь музыки». И у всех силовиков и городских властей возникает закономерный вопрос, а правомочна ли была вся наша предварительная работа? В итоге я попадаю в совершенно дурацкое положение, а фестиваль подвисает. Не провести его — значит потерять спонсорские и бюджетные деньги и пойти под суд за растрату госсредств. Провести без соответствующих разрешений — значит подвергнуться репрессиям за организацию несанкционированного массового мероприятия. Мы, конечно, выпутались, но было жестко.
Пока звучит рок-н-ролл
— «Ночь музыки» представляется мне прекрасной иллюстрацией текущего состояния музыкальной (да и не только) культуры. Складывается ощущение, что она стала очень дискретной и перестала порождать великих кумиров вроде Queen, Rolling Stones, Chanel или Tiffany. Мы находимся в эпохе нишевых вещей и мелких явлений…
— Неправда, кумиры как рождались, так и рождаются — Эд Ширан, Элисон Мертон, Леди Гага, 21 Pilots. Все это глобальные бренды. Другое дело, что господствующего стиля на планете действительно больше нет. Примерно равное число людей слушает рок, рэп, классическую музыку, этнику или эмбиент. Линейка интересов выправилась. Полагаю, это связано с резко увеличившейся доступностью информации. А человек восприимчив ко всему новому, узколобых фанатиков «мама, погреми цепями, я хэви-металлист» не так уж и много. И так происходит не только в музыке.
— Тем не менее в российском музыкальном пространстве господствующий стиль, похоже, имеется. Я про рэп, который выжег все вокруг себя.
— Я вижу два равновеликих потока — рэп и попса. Кто из них более мощен, ответить не берусь. Это как сравнивать, кто сильнее — кит или слон.
Как и у любого старого человека, эта ситуация вызывает у меня некоторое сожаление. Но я не исключаю, что мы просто не понимаем радостей, на которых зациклены более молодые люди.
Расскажу одну историю из своей биографии. Как-то я возглавил одну из мегапопулярных рэйв-станций. Собрал диджеев и говорю: «Объясните мне, неглупому и переслушавшему тонны музыки человеку, чем интересен трек, в котором 128 тактов ничего не происходит, потом появляется какая-то побрякушка на несколько секунд и снова 128 тактов пустоты». А мне ответили: «Так в том и кайф». После этого я понял, что совершенно бессмысленно пытаться понять вкусы других людей.
Хотя я с интересом слежу за тем, как рэперы работают со словом. Иногда получается очень круто.
— Что с русским роком? Мертв?
— Недавно мы закончили отбор на очередной «Старый новый рок». К нам поступило 320 заявок. Это, конечно, не рекорд (в лучшие времена их число доходило до 500), но и не кризис (на минимуме мы отсматривали 170 групп). Есть команды очень неплохие, энергетически заряженные, им хочется подпевать. Поэтому все в порядке с рок-н-роллом.
— На моей памяти, последней уральской группой, способной собирать большие площадки по всей России, стала «Сансара». Что потом пошло не так?
— Все идет так. Не изжила себя «Курара», шикарные джазовые проекты делает Ромарио. Монеточка, в конце концов.
— Вы когда-нибудь пытались объяснить себе, почему она выстрелила?
— Нет. Думаю, все дело в том, что ее песни очень созвучны времени. Мне она не слишком интересна, но говорит правильные вещи, хотя и очень скучным языком. Тем не менее, я понимаю: люди в ней что-то находят.
— Не покидает меня и еще одно ощущение — из музыки пропал протест. Все, что сейчас производится, оно о чувствах, эмоциях, но не про власть и пороки.
— Изначально приписывать музыке ту или иную функцию — методологическая ошибка. Музыка от Бога, это одно из отображений души человека.
Расскажу одну историю. В начале 90-х в группу «топ», одним из создателей которой я являюсь, пришел тогда еще студент консерватории и начинающий вокалист Юра Скала. Спустя четыре года рок-н-ролльной жизни этот талантливый и метущийся человек пришел к церкви, начал служить в храме. Дьякон и рок — согласитесь, не самое очевидное сочетание. По счастливой случайности мне удалось побеседовать об этом с владыкой. Я прочил, чтобы он, по возможности, благословил Юру на пение в группе. В том разговоре прозвучали слова, которые я помню до сих пор, — всякая музыка Богу приятна. Поэтому не надо пытаться ее политизировать и наделять искусственными функциями.
