В фокусе внимания дискуссий о моделях посткризисного развития довольно часто оказываются особенности влияния кризиса на российские компании. Этому аспекту посвящен проект НИУ ВШЭ, который реализуется совместно с Институтом анализа предприятий и рынков, Центром исследований структурной политики и Институтом «Центр развития». Промежуточными результатами этого проекта директор по экономической политике НИУ ВШЭ Юрий Симачев поделился в ходе конференции «Российские регионы в фокусе перемен»*. В нашем разговоре мы обсуждаем основные выводы.
Прорыв мобильных
— Юрий Вячеславович, сегодня много говорят о том, что нынешний кризис особенный. В чем проявляется и специфичная реакция на него российского бизнеса?
— Во-первых, мы в России наблюдаем отличную от других стран траекторию экономического спада: если в большинстве экономик спад в первую волну шел по V-образной форме, то у нас это L-образная форма. Первая волна кризиса оказалась не столь критичной для российской экономики, как ожидалось. И это связано c объективным обстоятельством: у нас ниже доля услуг. Помимо этого, модель деятельности российских компаний в цепочках добавленной стоимости не столь сильно заточена на эффективность, и в случае возникновения проблем можно использовать запасы и резервы, что облегчило прохождение самой сложной стадии. Кроме того, многие компании еще до кризиса продвинулись в цифровой трансформации, и в этом плане были подготовлены к работе в условиях ограничительных мер. Но есть и чисто субъективные поведенческие факторы. Компании еще хорошо помнят кризис 2014 — 2015 годов, который стал «прививкой» — собственники и менеджеры оказались готовы к антикризисным действиям в условиях девальвации и нарушения цепочек поставок.
Юрий Симачев: «Существенная часть проблем бизнеса сформировалась еще до кризиса. И сейчас важно, чтобы понимание не пропало, потому что, как только кризис прекращаются, о них забывают»
Этот кризис коснулся прежде всего небольших компаний, горизонтально интегрированных секторов, не встроенных в «вертикаль власти». Они привыкли выживать и действовать сами, не ожидая, что государство им поможет, и многие так и поступали, пытаясь самостоятельно искать решения. В сложных условиях представители этой прослойки предпринимательства проявили довольно бережное отношение к человеческому капиталу, к командам, которые они за долгие годы сформировали.
И последняя особенность: в этом кризисе были не только проигравшие, в каждом секторе оказались свои выигравшие. Не было повального несчастья, потому что произошли сильные структурные изменения в спросе, в потребностях: по ряду направлений мы увидели очень сильный рост, иногда даже ажиотажный. Мобильные компании, сумевшие быстро принимать решения, этим воспользовались.
По количеству фирм, которые столкнулись с последствиями пандемии, Россия близка к Италии (по оценкам, это 65% компаний), при этом у российских был наиболее сильный и активный ответ на вызовы, связанные с переходом в дистанционные каналы коммуникаций и изменениями в номенклатуре производства. То есть наши компании сделали более быстрый разворот к дистанционной модели деятельности, чем итальянские.
Старые новые проблемы
— Каков характер проблем, вызванных кризисом?
— Когда мы разговариваем с представителями компаний, становится понятно, что существенная часть проблем сформировалась еще до кризиса. Многие тренды закладывались давно, они никуда не исчезли, только кризис обострил их. Компании и раньше сталкивались с серьезными недостатками в отраслевом регулировании, с административным давлением, с проблемами с арендой, с недостатками в человеческом капитале. Все это вышло наружу. И сейчас важно, чтобы понимание этих проблем никуда не пропало, потому что как только кризис прекращается, об этом сразу забывают. Взять хотя бы административные барьеры. Все знают, что их много и они мешают бизнесу, и в каждый кризис государство пытается сократить количество проверок, но потом все восстанавливается. Сегодня стоит задуматься о том, как сделать, чтобы процесс улучшений стал устойчивым. Может быть, следует изменить мотивации тех, кто контролирует? К сожалению, нет пока ответа на этот вопрос.
Второе наблюдение — мы видим ускорение реализации многих ранее инициированных трансформаций в деятельности компаний. Бесконтактные модели организации труда и цифровые технологии в ряде секторов активно внедрялись и ранее, но кризис сильно подтолкнул вверх компании, у которых уже была заложена основа. Компании, которые до кризиса вкладывались в собственную устойчивость, получили бонус. Даже среди тех компаний, которые на своем уровне не почувствовали прямого ущерба в кризис, отмечаются серьезные сдвиги в структуре и в форматах потребления. И это, на мой взгляд, говорит о том, что с позиций посткризисного развития никто не останется в стороне, изменения все равно будут.
По нашим наблюдениям, в период кризиса компании резко усилили взаимодействие друг с другом, процесс обмена эффективными практиками пошел интенсивнее. Появились новые форматы партнерства между бизнесом, например, когда человеческий капитал из одной отрасли, где возник его временный избыток, перетекает в другую, где есть возможности трудоустройства.
На мой взгляд, важно, что на уровне компаний сложилось осознание совокупности уроков, связанных с докризисной деятельностью и реагированием на кризис, компании убедились в правильности своих стратегий и решили дальше трансформироваться.
Наряду с этим менеджеры перестали все процессы воспринимать однозначно, многие вещи, которые казались простыми, приобрели более сложные звучания. Взять, к примеру, удаленный формат работы. Да, в какой-то мере это удобно и менее затратно, но при этом стало понятно, что это тоже не всегда классная идея, потому что есть проблема идентичности команды, корпоративной общности. И присутствие в офисе стало восприниматься иногда как некоторое поощрение для работников.
— Как вы оцениваете масштаб и уровень антикризисной поддержки бизнеса и как она отразится на посткризисном восстановлении?
— Поддержка в России оказалась более скромной, чем в странах с развитой экономикой, при этом у нас было гораздо меньше внимания к мерам гарантирования и больше к налоговым и прямым финансовым стимулам. Но сейчас важнее проанализировать уроки антикризисной практики. На этот раз государство стало очень активно разговаривать с бизнесом. И принципиальная неожиданность этого цикла в том, что государство смогло реализовать большое количество мер в отношении небольших компаний. Во все предыдущие кризисы государство поддерживало крупнейшие компании по вертикали. Основные деньги получали головные компании, а дальше все это расходилось в рамках цепочек. Сейчас сам потенциал государства по администрированию сложных инструментов с множественными получателями существенно вырос.
Однако здесь возник вопрос с селекцией проблем. В первый момент мы увидели большой поток предложений по антикризисным мерам, которые применялись в кризис 2008 — 2009 годов, но эти решения не подходят к нынешнему кризису. Впоследствии государство предложило довольно широкий спектр инструментов, но все равно реально взаимодействовало с узким кругом конкретных компаний. Взять хотя бы список системообразующих предприятий. Получилось, что одним компаниям помогли, а другим нет. Кто-то смог воспользоваться господдержкой, потому что был в списке, а кто-то нет.
На наш взгляд, плохо учитывалась и сегментированность отраслей. Все говорят о том, что меры в отношении малого бизнеса были недостаточны. Согласен. Но еще более недостаточными они были в отношении растущего среднего бизнеса. Крупные компании имеют переговорную силу, малый бизнес не поддерживать, по крайней мере, не заявлять, что мы его поддерживаем, просто неприлично. А средний бизнес, считается, как-то сам просуществует.
Есть очень серьезный вопрос, связанный с полномочиями. Да, регионам были предоставлены широчайшие полномочия по реагированию, и территории воспользовались этим по-разному. Часть регионов просто начала копировать политику Москвы, иногда даже более жестко, не имея реально цифровой инфраструктуры, которую имеет Москва. И это приводило к очень существенным ограничениям. Часть регионов создавала условия для развития, но это прежде всего сильные регионы-доноры, которые уже сейчас думают о том, как развивать экономику дальше. Дотационные регионы по-прежнему больше думают о том, как получать поддержку из федерального центра.
К сожалению, в использовании бюджетных средств со стороны бизнеса есть много ограничений. У нас все регулирование этого процесса построено на том, чтобы предотвратить хищение. А это означает, что эти средства очень токсичны. Кроме того, государственная поддержка плохо монтируется в нормальную бизнес-деятельность молодых компаний. Поэтому многие стоят перед развилкой: либо получить грант, а значит, заниматься отчетностью, либо заниматься реальным делом без всякого гранта.
Темы для диалога
— Какие тренды и вызовы в посткризисном развитии вы увидели в ходе исследовательских проектов?
— На многие вопросы, к сожалению, нет готовых ответов. Я вижу несколько направлений, по которым сегодня стоит вести широкое обсуждение с привлечением экспертов, бизнеса, общественности.
Мы отчетливо видим тренд на развитие новых секторов экономики, возникнет резкий прирост бизнеса платформенных компаний, новых форм продаж. Соответственно вопрос: как будут развиваться эти изменения, не окажутся ли они купированы государством и традиционными секторами.
Этот кризис существенным образом усилил внутриотраслевую и региональную дивергенцию, возникают разрывы в уровне цифровизации компаний, и это тоже вопрос для обсуждения. Есть риск сформирования лагун отсталости. Как найти здесь разумный баланс?
Мы думаем, что рыночная концентрация и консолидация усилится. И опять же вопрос: должна ли быть здесь какая-то конкретная разумная политика.
Принципиальный момент — размытие отраслевых границ. Сейчас в сферу торговли входят банковские сектора, а в банковский сектор заходит телеком. И возникает вопрос, а как все это регулировать. На наш взгляд, очевиден кризис отраслевого регулирования. На него уже давно обращали внимание, и надо в этом направлении двигаться.
Мне кажется, требует обсуждения и тенденция поглощения перспективных российских компаний крупными игроками, часто с государственным капиталом. Это очень настораживающий тренд. Мы все время говорим о необходимости выращивания новых национальных чемпионов, а они у нас либо поглощаются собственными чемпионами, либо начинают расширять деятельность в других юрисдикциях, где удобнее работать, потому что спрос на их продукт там лучше развит. Надо все-таки об этом подумать.
Будут новые вызовы и в области цифровой трансформации. Как отреагировать на изменение моделей найма персонала? Мы видим появление распределенных команд, что приведет к новой мобильности, когда люди могут работать в регионах на компании, находящиеся в Москве, и им не надо переезжать. Это создает предпосылки к развитию гибкой экономики. Но у нас любая гибкость всегда оборачивается вопросом к государству: а куда оно смотрело и почему не защищало людей?
Мы увидим продолжение тенденции цифровизации государства, потому что возможности его резко возросли. Другое дело, что нужно соблюсти грань между свободой, безопасностью и контролем за деятельностью бизнеса.
В целом же за последние десять лет запрос на модель ответственного государства со всех сторон существенно вырос. И это создает массу противоречий. В результате этого возросшего спроса мы пришли к вертикализации экономики и огосударствлению отдельных секторов. Основную роль в экономике стали играть бюджетные средства, а они, как я уже говорил, достаточно токсичны. С одной стороны, вертикализация задает некоторые перспективы согласованных структурных изменений, но мы неизбежно теряем базу для секторов, где хоть как-то действуют еще рыночные стимулы. И в этом смысле многие инструменты, с которыми государство обращается к этим секторам, не могут действовать эффективно, потому что ставка все больше делается на бюджетные средства. Я считаю, что по всем этим направлениям нужна общественная дискуссия.
* Организаторы конференции — аналитический центр «Эксперт», журнал «Эксперт-Урал» совместно с Институтом экономики и управления УрФУ и Уральским федеральным университетом.